Осень на краю - Арсеньева Елена - Страница 73

– Бог ты мой... – пробормотал раненый, видимо, ошарашенный. – И все это вы прочли по моим снимкам?

– Не стану вас более мистифицировать, – покачала головой дама, – я говорила с вашим хирургом, профессором Пивованским. С тем самым, кто вас оперировал и еще будет оперировать.

– Дай ему Бог здоровья и долгих лет жизни, верно? – сказал раненый.

– Верно, – согласилась дама. – Я ему тоже очень благодарна за то, что он вернул вас к жизни. Однако никто – ни Пивованский, ни даже сам Господь! – не может дать никаких гарантий, что вы на самой сложной операции не впадете в коматозное состояние – теперь уж безвозвратно... И тогда очень многие ваши земные дела так и останутся нерешенными, а обязательства – неисполненными.

И она многозначительно примолкла.

– А, ну да, – забормотал раненый, – я понимаю... Конечно! Обязательства, касаемые... ну да. Не сомневался, что рано или поздно вы меня найдете и потребуете своего. Причем в самой резкой форме. Только не ожидал, что тот, кто приставит мне нож к горлу, будет выглядеть столь обворожительно. Почему ко мне явились именно вы, красавица... извините, не припомню вашего имени, а не какой-нибудь ужасный мсье Иванов?

– Ну, во-первых, имени моего вы помнить не можете, ибо нас друг другу не представляли. Меня зовут Инна Фламандская. Разумеется, это псевдоним – и литературный (я поэтесса), и партийный. Настоящего моего имени вам знать не нужно, к тому же оно, – дама ухмыльнулась, – далеко не столь благозвучно. Во-вторых, мсье Иванов такой же Иванов, как я Фламандская. В-третьих, не тратьтесь на комплименты мне. Однако я сделаю комплимент вам, Дмитрий Дмитриевич. Я не ожидала, что вы с первого взгляда меня узнаете и, мало того, признаете свое поражение. Я-то думала, мне придется напоминать вам обстоятельства нашей встречи, игорное заведение «Попугай!» в Энске, аромат фиалковой эссенции, которым были пропитаны ваши карты, приемы господина Морта... А вы даже не дрогнули, меня увидев. Понимаете, конечно: сколь веревочке ни виться, конец один будет. Впрочем, ваше хладнокровие я запомнила еще по первой нашей встрече.

– Ну, подумаешь! – хмыкнул раненый, которого и в самом деле звали Дмитрий Дмитриевич... Дмитрий Дмитриевич Аксаков, если совсем уж точно.

Бессловесные санитары тем временем переложили его с носилок на постель в просторной офицерской палате.

Дама, сбросив ротонду, осталась в лиловом же платье, облегающем ее фигуру, как перчатка, и устроилась на краешке постели, возбудив среди остальных обитателей палаты чуть ли не сильнейший фурор, чем возбуждала в коридоре. Да, конечно, сильнейший – ведь среди офицеров было гораздо больше тонких ценителей красоты, чем среди солдат, которые находились в коридоре и пялились на даму в лиловом без всякой почтительности.

– Подумаешь! – повторил Аксаков. – Нас, фронтовиков, так просто не возьмешь! Мы ко всякому привычны, отрастили ужасно толстую шкуру. О тонкости чувств забыли. Хотя... Знаете, был и у нас случай поразительный – по силе этих самых чувств. Месяц тому назад приехал награждать нас сам государь император Николай Александрович. Вот, видите темляк? – указал он на нашивку, прикрепленную к халату. – Удостоен Георгиевского креста лично из августейших рук... Так вот один солдат, когда к нему приблизился его императорское величество, внезапно вскочил, вытянулся во фрунт – да и упал замертво. Вот это, я понимаю, чувства... а я что ж... толстокож...

Дама посмотрела на раненого в замешательстве. Он как-то подозрительно резвился... Ему было как-то подозрительно все равно, что она здесь и вот-вот заведет с ним разговор, который... разговор, продолжения которого он умудрялся избегать целых два года!

– Кстати, каким образом вы узнали, где я нахожусь? – оживленно спросил Аксаков. – Случайно обнаружили? Или все же Полуэктов каким-то образом сумел вырваться оттуда, куда я его отправил?

– А кто такой Полуэктов и куда вы его отправили? – с неподдельным интересом спросила дама, и раненый, взглянув на нее искоса, понял, что она не лжет.

– Да Бог с ним, с несчастным, – махнул он рукой. – Так, мелкая сошка, а вы, судя по всему, птица весьма высокого полета, вам ли обращать внимание на участь такого червя земного, как тот Полуэктов...

– Я же сказала – не трудитесь над комплиментами, они вам не помогут, – чуть жестче проговорила дама по имени Инна Фламандская.

– И в мыслях не было! – замахал руками Аксаков, отчего снимки, зачем-то положенные санитаром ему на грудь (видимо, по привычке), снова соскользнули на пол, и даме пришлось их поднимать.

Один снимок залетел под кровать, ей понадобилось нагнуться особенно низко, и вся огромная палата с великим и молчаливым интересом обозревала в эти минуты ее туго обтянутый лиловым шелком зад. Аксаков сделал над этим изящным задом далеко не изящный и весьма недвусмысленный жест. Господа офицеры так и грохнули в один голос. Дама резко выпрямилась, ударилась головой о кровать и вскочила, шипя от злости...

– Пардон, – искренне сказал Аксаков. – Миль пардон, мадам, миль-миль!

– Идиот, – прошипела дама, – вы что, забыли... вы забыли о том, сколько и чего должны нам? Вы забыли, что мы в любую минуту можем...

– Не устраивайте сцен, мадам, – с откровенным удовольствием и видимо рисуясь, проговорил Аксаков. Кому-то эта сцена, конечно, могла показаться несколько театральной, но лишь тому, кто не знал, что более двух лет раненый исполнял роль затравленного зайца, а теперь с превеликим удовольствием выходил из этой роли. Можно сказать, рождался заново, хотя и с болью... Ну что ж, всякое рождение болезненно! – Я вам ничего не должен. И знаете почему? Взгляните-ка...

Он вынул из-под подушки сложенную вчетверо газету и протянул даме. По лицу его скользнула блудливая улыбка, по которой легко было прочесть, что он с удовольствием швырнул бы газету на пол, дабы снова полюбоваться высоко выставленным лиловым задом, однако он, конечно, понимал, что вторично такой номер у него не пройдет, а потому отказался от своего замысла и передал газету Инне Фламандской вполне прилично – из рук в руки.

– «Энский листок», – прочла она, открыв первую страницу. – Ну и что прикажете мне с этим делать?

– Читайте, читайте! – сделал раненый приглашающий жест.

– Прекратите! – чуть не взвизгнула она. – Я вам не лектриса, чтобы тратить время на чтение провинциальной прессы. В чем дело? Говорите быстро!

– Так зачем же всю газету читать? – удивился раненый. – Внизу первой страницы... Ну, читайте же. Можно вслух! – И откинулся на подушку, и даже глаза прикрыл, словно предвкушая несказанное наслаждение.

Возмущенная дама скользнула глазами по странице...

«ОТ ДАМСКОГО КОМИТЕТА ВЕРХНЕЙ ЧАСТИ ГОРОДА ЭНСКА.

В воскресенье, в 2 часа дня, в помещении II женской гимназии (Благовещенская пл.) будет отслужен молебен по случаю открытия деятельности Дамского Комитета.

С понедельника там же открывается прием пожертвований деньгами, материалом для заготовки белья и швейными машинами (хотя во временное пользование), а равно запись желающих помочь своим трудом».

«Берлинский корреспондент одной будапештской газеты беседовал с командиром подводной лодки „Deutschland“. После войны, по его словам, субмарины потеряют всякое коммерческое значение».

«Открывшийся 17 января сего года в Энске Городской народный университет испытывает большую нужду в необходимых для занятий слушателей книгах. Совет университета признал ввиду этого необходимым теперь же приступить к образованию фундаментальной библиотеки и так называемых семинарских библиотек для выдачи слушателям книг в качестве пособий при прохождении курсов практических занятий и т. п.».

Ерунда какая! А это... а это что?!

«ЩЕДРОЕ ПОЖЕРТВОВАНИЕ. Несколько высокопоставленных лиц нашей губернии пожелали сделать фронту щедрый подарок и перечислили крупные суммы на определенный счет, на котором идет прием средств для сооружения эскадрильи воздушных кораблей, как „Цеппелинов“, так и самолетов, которых в нашей армии сейчас не хватает. Среди пожертвователей г-да Сироткин, Бугров, Андреев, Савельев, г-жа Аксакова, внесшая самый крупный вклад – один миллион рублей золотом и ассигнациями. Подробности о том, как проходила акция пожертвования, вы можете прочитать на 3-й странице газеты».