Осень на краю - Арсеньева Елена - Страница 65

Варя снова погрызла карандаш.

Наверное, пора заканчивать? О чем еще писать? Снова выражать огромную радость по поводу того, что Сашка наконец-то получит известие о муже?

И тут Варе пришло в голову: а то ли она делает, сообщая Саше о Дмитрии? Ведь, судя по всему, штабс-капитан Аксаков имел все возможности подавать о себе вести. До того момента, как был ранен на поле боя, само собой разумеется. Однако не подавал. Значит ли это, что между ним и Сашкой с первого дня свадьбы пролегла такая огромная трещина, что все попытки загладить ее кажутся бессмысленными и наивными?

Может быть, лучше Вариному письму остаться недописанным? Не лучше ли вообще разорвать его в клочья?

Нет, сердито подумала Варя, невозможно! Невозможно, потому что если Сашка однажды узнает, что Дмитрий и Варя несколько дней пробыли вместе, а Варя ничего не сообщила о том, она подумает Бог знает что. Черт знает что она подумает! Конечно, то же самое она может подумать и сейчас... но, как уже было сказано, пусть каждый понимает вещи согласно своей испорченности. А для Вари главное – что совесть у нее чиста и перед Сашкой, и перед Митей. И перед самой собой, что куда важней всего прочего!

И Варя торопливо дописала:

«Ну вот и все мои новости, дорогая Сашенька. Передавай привет всей твоей семье – милой тете Оле, и Шурке, и Константину Анатольевичу, а заодно – и Тамарочке Салтыковой. Попроси у нее прощения за то, что я не ответила на ее письмо – поверь, не слишком-то много времени оставляет война для переписки с подругами, едва-едва успеваешь черкнуть домой. Но тебе я написала потому, что событие – Митя Аксаков жив! – поистине того заслуживает. Я счастлива тем, что ты сейчас тоже счастлива. Крепко тебя целую, до встречи после войны! Твоя вечно подруга Варя Савельева».

Она с облегчением отшвырнула карандаш и торопливо сложила исписанный листок.

Ну почему Господь устроил нас такими несовершенными существами, что даже христианский долг выполнить для нас – почти невыносимая мука?

– Ну?! – пылко спросила Станислава Станиславовна. – И кто, кто же она?

– Не знаю, – передернул плечами Шурка. – Я же говорю, видел ее один-единственный раз. Какая-то темная история. Сойдя с конки, она зашла в тот самый дом на Спасской, куда я посылал вас. Помните?

Станислава Станиславовна чуть дрогнула соболиной бровью, что могло означать в равной степени и «да», и «нет». Шурку сейчас мало интересовало, «да» это или «нет»: намного важнее было, помнит ли милая корректорша, как она неожиданно, внезапно, вдруг приревновала репортера Русанова к той незнакомой девушке. Совершенно, заметьте себе, без причины приревновала! Это было одно из самых приятных воспоминаний последних дней, вообще-то переполненных событиями, но вспоминать о которых не доставляло никакого удовольствия. Нет, еще бальзам на душу Шурке пролили слезы Станиславы Станиславовны, которые та проливала в три ручья, высвобождая Шурку из зловонного мешка – там, в Андреевской ночлежке. С другой стороны, он прекрасно понимал, что точно так же она плакала бы от жалости, если бы на его месте оказался агент Охтин. Другое дело, что агент Охтин никогда в жизни не попал бы в такую мерзкую ситуацию!

Охтин, Охтин, агент Охтин... При этом имени Шуркины мысли переключились с самых приятнейших вещей на самые неприятнейшие. По-хорошему, конечно, следовало сообщить Охтину о том, что случилось в Сормове. Странная, страшная история! Необъяснимая. Очередное покушение на убийство репортера Русанова – третье за последние несколько дней. Но с чего? Неужели сейчас дело было только в том, что он разглядел одного из подстрекателей мятежа и пригрозил ему? А почему бы и нет? Почему бы и...

Нет! Нет, все-таки вчерашнее происшествие каким-то образом связано с двумя прошлыми попытками убить его. Эту связь Шурка ощущал всем существом своим. Во всех трех случаях имелось нечто совпадающее – присутствие милой девушки со светлыми волосами и ясными карими глазами. Она вошла в дом на Спасской – дом на Спасской упомянул потом седой солдат, предположительно Мурзик. Она мелькнула в Андреевской ночлежке – там, где Мурзик чуть не прикончил Шурку. Она появилась, как из-под земли, в Сормове, чтобы спасти его – правда, на сей раз не от Мурзика...

А почему нет? Если все же допустить, что Мурзик жив – это ведь не кто иной, как сормовский боевик по кличке товарищ Виктор! И, как всякий «товарищ», он не может не иметь отношения к бунтам народным, ведь у социалистов всякая, даже самая грязная и пакостная, заварушка не может не называться выступлением рабочего класса за свои права. Может быть, Шурка просто не видел его вчера и позавчера среди бешеной сормовской толпы? В то время как тот именно что подстрекал к его убийству...

Но если оживший Мурзик – злой гений, который жаждет смерти Шурки Русанова, то девушка – добрый ангел, которая спасает его.

Почему? Не за тот же пятикопеечный билетик, в конце концов? Благодарность миллионократно превышает совершенный им добрый поступок. А почему Мурзик жаждет его смерти? Не за то же дурацкое собрание, с которого когда-то в панике бежал гимназист Шурка Русанов?

Можно было сколько угодно пожимать плечами, однако Шурка знал, вернее, чувствовал: ответ на вопрос, почему его вдруг начал преследовать воскресший товарищ Виктор, имеет отношение не только к прошлому, но и к настоящему. Может быть, вообще только к настоящему...

Он вздрогнул... – пальчики Станиславы Станиславовны мягко коснулись его пальцев.

– Что случилось? – шепнула она. – О чем вы задумались? Вы так глубоко задумались! Скажите мне, расскажите, может быть, я...

Ее чудные темные глаза были так близко, ее губы приоткрылись от волнения, и Шурка отчетливо вспомнил, что делала когда-то с его губами Клара Черкизова, от чего он тогда горел, пылал и плавился в пресловутом, стократно воспетом поэтами огне желания. Вот бы проделать то же самое с губами Станиславы Станиславовны! И чтобы снова гореть и плавиться – только вместе с ней...

И он уже приподнялся над стулом, даже подался вперед, чтобы немедленно начать осуществлять свою мечту, как вдруг за спиной распахнулась дверь и зычный голос швейцара Фукса возвестил:

– А, вот вы где, пан Русанов! Со Станиславой Станиславовной лясы точите! К вам пришли!

Да, у швейцара «Энского листка» Фукса было, было такое свойство: появляться клинически, катастрофически не вовремя. Он вламывался в любой кабинет именно тогда, когда там происходило нечто ответственное, требующее особой сосредоточенности, – редакционные летучки, конфиденциальные интервью или распределение гонораров. Именно поэтому люди несведущие поначалу думали (в их числе побывал какое-то время и Шурка Русанов), что Фукс – не подлинная фамилия швейцара, а его прозвище.[12] Тем паче актуальное, что он был тоже беженцем, как и Станислава Станиславовна, причем тоже из Варшавы (оттого и называл всех панами), квартиры и даже комнаты не имел, не снимал, а так и жил в швейцарской и спал на старом, засунутом туда за ненадобностью бильярдном столе. Таким образом, Фукс был не только швейцаром, но и ночным редакционным сторожем.

– Пришли? Ко мне? – сомнамбулически пробормотал Шурка, слепо нашаривая на столе гранки своего матерьяльчика о сахарных бунтах, которые (гранки, понятно, а не бунты!) он правил вместе со Станиславой Станиславовной. То есть с правки все и началось, ну а потом уже понеслось по воле волн, как тот знаменитый челн... – Кто ко мне пришел?

– А вот сей пан! – провозгласил Фукс, сторонясь.

И Шурка увидел высокого, несколько сутулого господина, при взгляде на которого у всякого возникало воспоминание о каком-то grand seigneur’е былых, баснословных времен всеобщего благородства, ныне, конечно, канувших в область глубоких преданий. Было что-то совершенно безошибочно актерское в его еще красивом, хотя и обрюзгшем, покрытом глубокими морщинами лице, в черной с проседью accroche-c?ur – завитке, пересекающем высокий лоб, в ярких глазах, почти спрятавшихся в морщинистых, набрякших веках, да и во всей его повадке. Он был одет в черное, и обыкновенный осенний пыльник гляделся на нем совершенно как бархатный плащ испанского гранда. И в манере носить одежду с видом почти вызывающе элегантным тоже чувствовался актер, и в звучном голосе, произнесшем самые простые слова: