Осень на краю - Арсеньева Елена - Страница 43

– Ишь, конспираторша, – проворчала Марина, которой ужасно не хотелось никуда идти, хотелось полежать, распрямить усталые ноги. Но, видимо, у Грушеньки что-то произошло, и это «что-то» совершенно определенно имело отношение к будущему побегу военнопленных.

Поэтому Марина только подремала с четверть часика под тихое воркованье и смех Павлика и Сяо-лю, наперебой ныряющих пальчиками в кулек с «лампасейками», и вновь отправилась в путь.

Грушенька уже ждала ее – стояла около черепахи, положив ладонь на ее глыбу-голову, ноздреватую и замшелую. Одета девушка была в точно такое же нежно-зеленое платье, как и ленточка на ее письме, и Марина почему-то разозлилась. Сама она даже в Энске, даже в лучшие свои времена, помнится, бегала в юбках с обтерханным подолом, в самых простых нитяных чулках, поношенной мужской куртке и мужской кепке козырьком назад, а книжки носила даже не в сумке, а перетянутыми ремешком. Не от лени или неряшества, хотя, конечно, возиться с изощренными туалетами ей было лень, но прежде всего таким образом она старалась подчеркнуть свою полную независимость, как бы отрекалась от своего класса, в среде которого одежда женщин играла такую огромную роль. Нет уж, Грушенька от своего класса никогда не отречется. Вот уж чего не будет, так не будет!

Марина подошла, поздоровалась небрежно, изо всех сил скрывая настороженность и тревогу. Грушенька только кивнула – глаза ее были отчужденно-печальны: никак не могла, видимо, забыть и простить, каким тоном разговаривала с ней Марина, а главное – о чем разговаривала! Не тратя времени ни на какие словесные реверансы, девушка сказала:

– Мне Мартин записку прислал.

У Марины резко, сильно стукнуло сердце. Ей и в голову не пришло, что это может быть любовное послание, несмотря на то что знала: Мартин влюблен. Наверняка записка имеет касательство до побега... Но при чем тут Грушенька?! Или Мартин еще не расстался с мыслью, что Грушенька помогает пленным? Идиот!

– Записку? – прищурилась Марина. – И о чем она?

Грушенька вынула из кармана замусоленный обрывок, кругом исписанный резким мелким почерком – разумеется, по-немецки. Марина мысленно чертыхнулась и высокомерно сказала:

– Я не читаю чужих любовных писем. Чего он от тебя хочет? Свидания, что ли?

– Откуда вы знаете? – угрюмо спросила девушка.

– Да что ж тут знать? Все понятно, – пожала плечами Марина. – Вчера ты ему писала, ну, он и возомнил о себе... Мой тебе совет – держись от него подальше. Посиди дома, вот и все. Три дня только! Если наше дело уладится, через три дня Мартина здесь уже не будет.

«И нас с Андреасом – тоже», – добавила она мысленно.

– Лучше б вы все же прочитали письмо, – с тем же угрюмым видом сказала Грушенька. – Тогда бы поняли, что я и рада дома сидеть, да не могу.

– Не можешь? – насторожилась Марина. – Почему?

– Потому что Мартин хочет, чтобы я к нему на свиданье уже завтра пришла. А не приду, он... он грозит выдать полиции одну мою подругу, которая живет на кладбище и помогает военнопленным устроить побег. Она-де помогает им с обмундированием и даже автомобиль раздобыла, на котором они смогут уехать. Понимаете, кого он имеет в виду?

Марина так и ахнула. Предатель! Погнался за юбкой, она для него важнее дружбы, товарищества, верности своим!

Да, разговор Андреаса с Мартином принес совсем не те плоды, на которые рассчитывала Марина. Надо предупредить Андреаса! Но как? Ночью они были так заняты любовью, что опять не подумали о связи, а потом пришел Ждановский, стало не до того...

– Мерзавец! – яростно выдохнула Марина. – Вот ведь мерзавец! Предатель!

– И глупец, – со слезами в голосе проговорила Грушенька. – Как еще отец на эту записку не наткнулся, ее же просто через забор перебросили... Хорошо, что я в ту минуту мимо шла. Отец, конечно, сразу бы в полицию с ней отправился. Этот глупец сам себя погубил бы!

– Да, Мартину, сразу видно, все равно, что будет с ним и с остальными, – пробормотала Марина. – Он знает, что ты ему не откажешь...

– Как не откажу?! – всполошилась Грушенька.

– А что ты можешь сделать? Не назначишь свидание, его и в самом деле угораздит донести на меня и на всех остальных. И тебе тоже не поздоровится! – быстро пригрозила она, заметив на лице Грушеньки промельк глубочайшего равнодушия к участи «всех остальных», в том числе и самой Марины.

– Что же делать? – пролепетала Грушенька, и слезы навернулись на ее глаза.

– Не ной! – раздраженно прикрикнула Марина.

Несмотря на опасность случившегося, на неизвестность, чем все закончится, она радовалась, что наконец-то удалось унизить девчонку, которая все эти два года жизни Марины в Х. взирала на нее со снисходительной жалостью. Тоже мне, благодетельница нашлась! Да не нужны Марине никакие благодеяния, никакая жалость! Себя жалейте, представители умирающего, отжившего класса, вам место в прошлом, в то время как за Мариной и такими, как она, – будущее!

– Что делать? – повторила она. – Ты должна назначить свидание Мартину. Позови его сюда, в городской сад, я потом к вам подойду, и мы попробуем его уговорить, успокоить как-то...

Она осеклась. Грушенька смотрела на нее, как на идиотку.

– Да вы что, не поняли, Марина Игнатьевна?! – спросила с горестным смешком. – Как я пленного в городской парк позову? Да и к тому же он не средь бела дня, не среди людей со мной хочет встретиться. Он просит ночью... Сами понимаете, зачем!

«Ну и ну...» – подумала Марина.

– Ночью, ночью... – повторила она, прикидывая, как быть. – И где он назначает встречу?

Грушенька вновь усмехнулась:

– У вас в доме. На кладбище в полночь – прямо как в романе Анны Радклиф![7]

Всякую такую дамскую ерунду Марина отродясь не читала, а потому шутки оценить не смогла. Да и не до шуток ей сейчас было.

– Ну что ж, если он так хочет – значит, так и будет. Завтра приходи ко мне вечером, останешься у меня ночевать. Дома что-нибудь наври, чтобы отец отпустил. И не трясись так, я тебя не дам в обиду!

На самом деле Марина прежде всего не намерена была дать в обиду себя. А потому весь следующий день пыталась измыслить способ связаться с Андреасом. Не придумав ничего лучшего, побежала к Ждановскому, однако ей сказали, что доктор на операциях и неизвестно, когда освободится. Марина чуть ли не полдня околачивалась около госпиталя, но Ждановский оставался занят. Потом выяснилось, что он уехал в пригородные воинские части, а когда вернется, неведомо. В конце концов часовые начали посматривать на Марину подозрительно. Кажется, ей придется-таки рассчитывать только на себя... ну и еще на одного человека, к которому Марина в конце концов ринулась, так и не дождавшись Ждановского.

Она знала, что этот-то человек не откажет ей в помощи!

Здравствуй, Александра.

Давно не писал тебе, прости. Впрочем, не знаю, ждешь ли ты моих писем. Надеюсь и верю, что да, ждешь, хоть они и редкие. Мне хочется писать чаще, я писал бы, если бы это происходило, как у всех, если бы я писал открыто. Но эта конспиративная переписка, мною же самим предложенная, начинает меня тяготить. Ты не задаешь мне никаких вопросов о тех причинах, которые побудили меня просить тебя о ней. То ли слепо веришь мне, то ли совершенно равнодушна и ко мне, и к ходу моих мыслей и переживаний. Иногда я и сам кажусь себе ненормальным, психически больным, одержимым слепыми страхами, тем, что называется манией преследования. Но был недавно случай, который мои страхи подтвердил.

Это было, когда я попал под артиллерийский обстрел. Нас всех – ротных командиров – вызывали в полк, а возвращаясь к своим, я и угодил под артобстрел противника, начавшийся внезапно (на войне, видишь ли, все происходит внезапно!), и погиб бы, конечно, если бы не скрылся в «мышиной норке».