Тайна Обители Спасения - Феваль Поль Анри - Страница 24

– Ну и ну! Хорошенькое начало! Офицер из Африки, занял комнату номер семнадцать на третьем этаже в заднем корпусе. Хорошенькое начало! Заявиться глубокой ночью!

Он потянул веревку, продолжая возмущаться:

– Что за жильцы! Один только господин Шопэн чего стоит! Его музыка! Его ученики! Сплошные хлопоты, а прибыли никакой! Вы и дальше собираетесь шляться по ночам, молодой человек?

Не слушавший его Морис прошел без ответа мимо, что вызвало новый всплеск возмущения:

– Это называется вежливость, нечего сказать! Нет, с такой публикой добра не жди. А сосед этого офицерика по площадке? Сущее привидение – да и только! А господин Шопэн? А его ученики? Ох, уж эти мне ученики! Нынче заявились двое новеньких: один смахивает на хорька, где же я его физиономию видел?.. Другой – неотесанный мужлан, такому только музыки не хватало!.. Что-то я не приметил, чтобы этот громила выходил из дома, а уж я-то глаз не спускаю с молодцов, что шастают к господину Шопэну. Надо будет доложить хозяину. Того гляди от этих шатунов приключится в доме какая-нибудь беда.

На пороге швейцарской он живо обернулся, так как со двора донесся чей-то голос. Голос принадлежал Морису: опустив голову и скрестив на груди руки, он шел, размышляя вслух:

– Он богат, он красив, как я его ненавижу! Ох! Как я его ненавижу!

– На кого это вы так взъелись, молодой человек? – поинтересовался консьерж, услышавший последние слова.

Но Морис уже исчез в дверях второго корпуса, и консьерж закрыл привратницкую со словами:

– Разбойники, право слово, разбойники! Нет, надо почистить дом, не то жди беды!

Морис стремительно взбежал по лестнице и подошел к своей комнате. Он вынул ключ, чтобы открыть дверь, но рука его так дрожала, что он никак не мог попасть в замочную скважину. На площадке, лишенной окон, было совсем темно, только из-под двери соседней комнаты пробивался слабенький свет. Постучавшись к соседу, Морис спросил:

– Вы, кажется, еще не спите, не могли бы вы мне посветить?

Ответа не последовало. Слышно было, как кто-то дунул на свечу, и она погасла. Наконец Морис все-таки отыскал ощупью замочную скважину и проник в свою комнату. Сраженный усталостью, он в одежде бросился на постель, даже не притронувшись к лампе.

Однако физическое утомление не шло ни в какое сравнение с утомлением духа. Он изо всех сил пытался собрать воедино свои мысли, но они разбегались – рассудок отказывался работать.

Вытянувшись на кровати, Морис погрузился в тяжелый сон, прерываемый частыми и внезапными пробуждениями.

Когда он открывал глаза, то видел на противоположной стене дрожащие в лунном свете тени листьев полуоблетевшего дерева.

Когда же он закрывал глаза, из тьмы выплывало ненавистное лицо человека, имя которого он узнал всего несколько часов назад; Морис никогда не видел его, но воображение услужливо рисовало образ красавца, удачливого и надменного.

Внезапно он приподнялся на локте и протер глаза.

В комнате негостеприимного соседа, не ответившего на его стук, снова зажегся свет, теперь он пробивался сквозь щели расположенной справа перегородки, к которой медленно приближался лунный луч.

В номере восемнадцатом снова горела свеча.

Морису, соображавшему все туже, пришла в голову детская фантазия: подглядеть в щелочку, чем занимается в столь поздний час его странный сосед. Но для этого надо было покинуть постель, а на такой подвиг явно не хватало сил. Отяжелевший затылок упал на подушку, и юноша заснул – на сей раз довольно крепко.

Ему приснился сон, нелепый и тревожный. Со всех сторон чьи-то голоса нашептывали ему в уши имя – Реми д'Аркс.

Флоретта была совсем одна в комнате с темными стенами; она обеими руками сжимала лоб и плакала.

В комнату Флоретты вел длинный коридор, по нему крадучись, осторожным шагом двигался какой-то человек.

Морис слышал потрескивание паркета, Флоретта тоже слышала – повернув голову к двери, она глядела на нее с невыразимым ужасом.

С башни прозвучали два удара. «Часы, – догадался Морис, – отбили два ночи».

Он говорил себе: значит, я не сплю, раз слышу бой башенных часов с Елисейских полей.

Паркет перестал скрипеть, в дверь постучали: три негромких коротких удара, Морис слышал их очень явственно.

Дрожащая Флоретта поднялась, направляясь к двери, но внезапно сон резко изменил свой ход.

Мужской голос, тихий и тревожный, спросил:

– Кто там?

Человек, подкравшийся к двери, произнес:

– Ювелир.

Люди, мучимые лихорадочными снами, почти всегда ими недовольны и пытаются стряхнуть с себя кошмары.

Морис со злостью повернулся на другой бок.

Но сон упрямился и продолжался дальше.

Проскрежетал ключ в замке, и дверь, поскрипывая петлями, отворилась.

Открывший дверь ни словом не обменялся с визитером, но встревоженный Морис рывком уселся на постели и напряженно слушал.

Морис уже не спал.

Из соседней комнаты раздался хриплый стон, и юноша похолодел – он слишком хорошо знал, что означает этот звук.

В Африке ему не раз случалось слышать этот короткий предсмертный крик, после которого человеку уже не подняться.

Может, это все еще страшный сон?

Морис, затаив дыхание, слушал. Свет по-прежнему пробивался сквозь щели в перегородке.

Тяжелые неспешные шаги пересекли комнату соседа – там открыли окно.

Морис соскочил с кровати и спросил:

– Сосед, что с вами?

В ответ ни звука. Только шум потревоженной листвы за окном да новый стон, почти неслышный, но у Мориса от него зашевелились волосы на голове.

Лунный луч освещал теперь дверь, расположенную в центре перегородки справа от кровати, которую только что покинул Морис. Дверь вела в соседнюю комнату.

По ту сторону двери раздался долгий вздох, потом все смолкло, кроме шуршания листвы, доносящегося из сада.

Морис приблизился к двери, ведущей в комнату соседа, и потрогал замок, из которого торчала какая-то железка: под ногами тоже валялся какой-то железный инструмент, он чуть было об него не споткнулся.

Замок, лишь только он его коснулся, не удержался в своем гнезде и упал на пол; дверь полуотворилась.

Морис осмотрел подозрительные железяки. После двух лет бродяжничества по ярмаркам у него был в этом деле кое-какой опыт. Железка, торчавшая из двери, была отмычкой, на воровском жаргоне она именовалась – «монсеньор». Он глянул на предмет, о который чуть было не споткнулся, – это были стальные клещи.

В голове молнией сверкнула мысль: «Может, все это припасено для меня, и убийца просто ошибся дверью?»

Он еще не входил в соседнюю комнату, но был уверен, что в двух шагах от него – труп.

Времени на размышления не было, он толкнул дверь и оказался в обществе Ганса Шпигеля, злосчастного еврея, накануне вечером приходившего в лавочку на улице Люпюи и предлагавшего мнимому господину Кенигу купить у него бриллианты Карлотты Бернетти, спрятанные в набалдашнике трости.

Ганс Шпигель все еще держал в руке заряженный пистолет, которым не смог воспользоваться; на его запястье виднелся синий след от чьей-то мощной хватки. Он во весь рост вытянулся на полу – руки раскинуты, в горле зияет страшная рана шириной в четыре пальца, из которой льется кровь – на полу уже образовалась изрядная лужа.

Беднягу зарезали, точно быка, недаром предсмертный хрип его походил на бычий. Мясницкий нож валялся рядом.

Убийство совершилось столь решительно и молниеносно, что в комнате не видно было никаких следов борьбы. Трость с набалдашником из слоновой кости исчезла, но Морис и не подозревал о ее существовании.

Любой офицер, заработавший свой чин не в тылу, знает толк в ранах и умеет их перевязывать.

Морис с первого взгляда определил, что удар, нанесенный неизвестным злодеем, смертелен, но в подобных случаях всегда остается надежда на невозможное, и всякий человек, не лишенный сердца, пытается оказать помощь несчастной жертве, даже понимая ее бесполезность. Медики – и те, во избежание роковой ошибки и для очистки совести, поступают именно так.