Сокровища старой церкви - Гусев Валерий Борисович - Страница 11

Место это не любили, считали нечистым. Многие верили, что в болотах водится какая-то темная сила, ходили про них худые слухи. Старуха Чашкина – уж она-то все знает – и та очень туманно поясняла: «Тама по ночам лешак с кикиморой хороводятся. Лешак-то поводит, поводит огоньками по кочкам, да и столкнет в омут. А нет – так кикимора защекотит».

Не любили синереченцы Соловьиные болота, боялись их и без крайней нужды туда не заглядывали, хотя ягода там водилась знатная и дичь хорошая пряталась.

А травы – яркие, коварные, обманчивые. Деревья – кривые да корявые, поросшие, как грязным клочкастым волосом, космами путаного и рваного мха. И часто сидит на таком дереве черный ворон и каркает хрипло, зловеще – аж мороз по коже.

Все было в болоте том. И пузыри вырывались с шумом из черной глуби, и туманы бродили меж скрюченных деревьев, будто души утопленников беспокойные, и огоньки плавали над бездонными пучинами. А безлунными ночами доносились с болота вроде как тихие стоны, и жалобный шепот шелестел над кочками, и даже говор слышался – глухой, нелюдской, тревожный...

Нет, плыть ночью черной водой мимо этих страшных болот – это не для Кролика. Он лучше днем будет перед участковым мелькать, создавать этот... эффект, словом...

Ночь выпала темная, месяц невысоко еще стоял, то за ветками, то за облачком прятался – неохотно, словом, светил, неярко.

В деревне и вокруг нее все спало. Даже собаки. Только лягушки квакали да дергач где-то в лужке скрипел. Ну и комары, конечно, позванивали.

Колька бросил на корму телогрейку, сумку с припасами, оттолкнул лодку от берега. Мишка, чуть пошевеливая веслами, вывел ее на стрежень. Подхваченная течением, она пошла легко и охотно – оставалось только подправлять ее ход, чтобы не жалась к берегу.

– Протоку не проскочи, – шепнул Колька. – А то всю ночь искать будем.

– Вот ты и поглядывай, мне несподручно, – ответил Мишка. – Там ветла кривая стоит, приметная.

Плыли еще около часа, протоку не пропустили – глаза уже пригляделись, привыкли к темноте, да и месяц заметно поднялся, блестел по реке дорожкой, путь указывал.

Свернули в протоку – как в темный тоннель вошли. Она по берегам сильно заросла, ветки над ней густо смыкались сплошным сводом. Иные склонялись к самой воде, купали в ней свою листву. Здесь и днем-то сумрачно, а сейчас совсем черно было.

Поменялись ребята местами: Колька за весла взялся, Мишка на носу вперед смотрел, тихонько командовал, вглядываясь во тьму: «Правым табань, еще чуток. Так держать».

Плыли медленно, в тишине, – даже слышно было порой, как шуршат по бортам круглые листья кувшинок, – пригибались, когда наплывали над головами низкие ветки; чувствовали на щеках прикосновения влажных холодных листьев.

Осторожно плыли. Но без приключений не обошлось. Не углядел вовремя одну коварную ветку Мишка, и она его сбросила в воду, едва не опрокинув лодку.

Мишка вынырнул, как пробка, уцепился за борт.

– Хорошая у нас река, – сказал он, отфыркиваясь.

– Это почему? – засмеялся Колька, помогая ему забраться в лодку.

– А крокодилы не водятся.

Пристали к берегу, все равно пора было отдохнуть. Колька быстро развел костер, Мишка снял с себя мокрое, развесил на колышках у огня, набросил на плечи телогрейку.

Месяц потускнел чуть – знать, его солнышко уже заметило. Посвежело сильно, предутренне. Мишка зубами лязгнул.

– Зря ты на Андрюху бубнишь. – Колька поворошил прутиком в огне.

– Надоел. – Мишка закутался поплотнее, протянул босые ноги поближе к костру. – Зануда он. Мент.

Колька коротко взглянул на него, бросил прутик в огонь, откинулся на спину, заложив руки за голову. Вслух ничего не сказал, а про себя подумал, что Мишка за отца на участкового злится...

Где-то рядом в лесу послышалось какое-то тявканье.

– Лисичка, – сказал Миха. – Зайчишку гонит.

И не ошибся. В ту же секунду вылетел к костру ошалевший от страха заяц, перемахнул через огонь и, не рассчитав, всеми четырьмя лапами бухнулся Кольке на живот.

Оттолкнулся и снова исчез.

Колька взвыл.

Мишка заржал, как Воронок перед ужином:

– Хорошие у нас леса.

– Это почему? – Колька, задрав рубаху, осматривал повреждения.

– А бегемоты не водятся.

– Одевай портки! – сказал Колька. – Скоро светать будет.

– Они мокрые еще.

– На себе досушишь.

С Колькой не поспоришь. Особенно после зайца.

...Протока кончилась, опять в реку вышла, в ту же самую – она петлю делала. Теперь недалеко уже: мимо Ведьминой протоки прямо в речку Светлую, а по ней, вниз, через полчаса – Оглядкино.

Светало уже. Над водой парок потянулся, за ветки цепляясь. Рыба заиграла. Птичий щебет осмелел. Пронеслась бесшумно над лодкой желтоглазая сова – домой, в дупло, после ночной охоты спешила.

Где-то не так уж далеко – не в Оглядкине ли? – петух заорал, еще хриплым спросонок голосом.

Теперь шли ходко – вода гладкая, лодка легкая, да и холодок утренний подгонял, заставлял сильнее веслами работать.

– Вона, – вполголоса, боязливо проговорил Мишка, – Ведьмина протока.

Ребята вглядывались в сумрак, различая вдали низко клубящийся над болотом туман. Оттуда тянуло каким-то нездоровым холодом, от которого не столько знобко, сколько страшно.

– Гляди! – вдруг схватил Колька товарища за руку. – Видишь?

Вдали над болотом дрожал низкий желтый огонек, едва различимый в предрассветной полутьме.

– Поганое место, – вздрогнув, прошептал Мишка. – Старики говорят, такой огонек над утопленником стоит.

– Брешут, – отмахнулся Колька. Правда, особой уверенности в его голосе не чувствовалось. – Там, где-то в середине болот, островок есть, на нем со старых времен лесная сторожка осталась. Может, кто живет в ней? Сейчас бродяг по лесам много шляется. А может, ведьма вернулась.

– Какая ведьма?

– Дед рассказывал, тоже в старое время там ведьма жила. Вредила всем: кого сглазит, на кого порчу напустит. Ее утопить хотели, а она сбегла. – Челюкан улыбнулся. – Видать, обратно прибегла.

Мишка в ответ приналег на весла: поскорее миновать страшное место. А Колька все вглядывался в даль Ведьминой протоки, пока зловещий огонек не скрылся за деревьями...

В Светлой речке бросили весла, лениво поплыли по течению, по прозрачной воде, вдоль приветливых песчаных берегов, на которых стройными рядами вытянулись к небу золотоствольные сосны, уже освещенные свежим утренним солнцем.

За излучиной показалось село. И словно приветствуя мореходов, заорал уже чистым голосом главный петух. А за ним, по всем дворам, как по команде подхватили его задорное кукареканье остальные.

Колька разобрал весла и в два сильных гребка подогнал лодку к мосткам, влажно блестящим утренней росой.

Андрей возвращался с птицефермы. Птичницы жаловались, что стали пропадать несушки, не иначе лисичка повадилась.

...Андрей осмотрел помещение, площадку для выгула. В углу ее, в сетчатом заборе, где снаружи бушевал самый густой бурьян, обнаружил дыру. А за ней – заметную тропку, сбегающую в заросший кустарником овраг.

Пригляделся к дыре, снял с проволоки несколько прядей мешковины; подумал, улыбнувшись, что хитрая лисичка за курочками с мешком ходит. И в резиновых сапогах. Примерно сорок четвертого размера – именно такой след хорошо отпечатался на влажной земле.

Спустившись тропой в овраг, Андрей прошел по нему до дороги, где к следам сапог добавились следы протектора от «Нивы». Сапог сорок четвертого размера в селе было много, а «Нива» одна – у Игоряшки Петелина.

Ну, что ж, подумал Андрей, все вроде ясно. Надо брать его с поличным. А когда? Не сидеть же каждую ночь в засаде. Каждую ночь не надо. В субботу в Дубровниках базарный день. Значит, в ночь с пятницы на субботу надо лисичку в сапогах ждать...

У калитки Чашкиных Андрея окликнул Великий. Он сидел в машине, вытянув в открытую дверцу ноги, помахивал опущенной рукой, в которой держал метелочку из цветных перьев.