Невеста рыцаря - Фетцер Эми - Страница 14

— Любовный союз и брак — совсем не одно и то же.

Шинид почувствовала, как болезненно сжалось сердце. В душе его не осталось места для любви. И не хватает тепла даже на надежду. Какой ужасной ценой далась ему верность никчемному королю! Что же выхолостило его сердце настолько, что он и в браке не видит ничего, кроме желания угодить властелину? Служение королю выжало из него все человеческие чувства, и на Шинид навалилась тоска от той зияющей пустоты, что осталась у него вместо сердца. Но вдруг она разозлилась на себя. Почему она скорбит о том, чего лишила его жизнь? Он в ее скорби не нуждается. Как и в ее любви.

— Для меня это одно и то же и все вместе, рыцарь.

Ее упрямое нежелание идти ему навстречу едва вновь не привело к ссоре. Чего она хочет? Красивых слов о любви? Ему же надо было одно — подписать документ для своего короля. Коннал не любил давать обещаний, которых не мог выполнить. Пусть она оценит хотя бы его честность. Он молча смотрел на нее, и по мере того, как длилась пауза, в глазах ее все яснее проступало выражение, которое никак не вязалось ни с ее достоинством, ни с ее красотой. Стыд и отчаяние отвергнутой женщины — вот что он увидел в ее глазах. Конналу стало неловко. Но ведь речь шла не о нем, напомнил он себе. Расторгнутая помолвка! Может, это ему, таинственному несостоявшемуся жениху, Шинид отдала свое сердце?

— Ты любишь другого? — спросил он, повинуясь внезапному импульсу. Коннал напряженно ждал ответа. Он и сам не знал, как поступит, если она ответит утвердительно.

Вопрос удивил ее. Любит ли она другого? Неужели Пендрагон считает, что она так легко способна подарить кому-то свое сердце? Или он думает, что она может выбирать из сотен претендентов? Шинид была не такой, как все женщины. Сильнее. Выше во многих смыслах. А лучшие всегда одиноки. Они обречены на одиночество. Обречены на ненависть. Стоит довериться не тому мужчине, и разбитое сердце тебе обеспечено. Шинид болезненно поморщилась при этом воспоминании. Она намеренно не заталкивала его вглубь, держала на виду, как напоминание о том, что бывает, если забыть о возложенной на твои плечи ответственности. Магия, ее сила, заключена в чистой любви и безоглядном доверии. А без них она существовать не может. Магия была ее сущностью, основой ее жизни, и сама она, чтобы жить, должна любить и верить безоглядно. А без любви и доверия теряется смысл жизни.

— Нет, — с тихим вздохом ответила она наконец, — другого нет.

Сейчас нет, подумал Коннал, но раньше был. Он прочел в ее взгляде, в мелькнувшем отражении давней боли. Он явствовал ее боль, хотя и не знал, откуда она пришла. Он едва и не физически ощущал рубцы на ее душе, оставленные нанесенными кем-то ранами, так до конца и не зажившими. Коннал растерялся, не готовый к такого рода ощущениям, отвернулся, спрятал взгляд. Чувствуя так глубоко и остро, он становился уязвимым, что недопустимо для воина и рыцаря. Сердце не закуешь в латы. Стоит открыть его — и ты погиб.

— Хорошо, — мрачно бросил он, оглядывая зал поверх ее плеча. — Я не хотел бы из-за тебя кого-то убивать.

— Упаси Бог!

Тогда он встретился с ней взглядом, и этот взгляд пригвоздил ее к месту.

— Не сомневайся, Шинид. Надо будет — я это сделаю. В сердце ее нежданно поднялась волна нежности.

— Ты принадлежишь мне! — отчеканил он — и волна обрушилась вниз.

— Я не чья-то собственность! — Шинид гордо расправила плечи.

— Многие хотят обладать тобой или убить тебя за то, что ты собой представляешь.

— Я живу ради них. — Шинид обвела рукой зал. — Ради моего народа. Ради этой земли. Едва ли магия способна помочь мне лично, и все же она — часть меня, часть моей души. Она у меня в крови. — Она смотрела ему в глаза, спрашивая себя, способен ли он понять ее, и гадая, куда делся тот мальчик, что некогда понимал ее сердцем, которому ничего не надо было объяснять. — А мужчинам нужны мои дары, но не я как женщина. Я очень хорошо осведомлена о грозящих мне опасностях, Пендрагон.

— Называй меня по имени, Бога ради!

— Конналом звали мальчика, которого я когда-то любила. Пендрагон — мужчина, до которого мне нет дела и которого я знать не хочу.

Коннал поморщился, но взгляда не отвел.

— Ты узнаешь меня, Шинид. Хорошо узнаешь.

Он приблизился к ней вплотную, так что тела их соприкоснулись.

— Узнаешь так, как жена узнает мужа.

Именно его взгляд, почти хищный, и эта поза, поза хищника, вызвали в ней прилив жара, и мурашки побежали по спине.

— Мы не созданы друг для друга, рыцарь. В юности мы обижали друг друга и гневались друг на друга, но у нас по крайней мере была общая родина. Теперь же мы вообще стали чужими — ты стал англичанином, я осталась ирландкой. Моей Ирландии от такого союза проку мало. Я, во всяком случае, смысла в этом не вижу. Ни для Ирландии, ни для себя.

Шинид обошла его, стараясь не задеть даже кончиком платья, и направилась к столу посмотреть, как идут приготовления к пиру.

После ее ухода остался пряный аромат роз и гвоздики. Коннал смотрел ей вслед. Мысли и чувства его находились в непримиримом противоречии. Любопытство разыгралось в нем с такой силой, что он был готов прямо сейчас потащить ее в какое-нибудь укромное местечко и потребовать выложить начистоту все о том мужчине, за которого она чуть не вышла замуж. Но он знал, что Шинид ему ничего не скажет. Он услышит лишь новые оскорбления. И от этого гнев его грозил выйти из-под контроля.

— Ты самый удачливый мужчина на свете, господин.

Коннал ответил Наджару долгим тяжелым вздохом. Быть может, во всем королевстве только он один и согласился бы по доброй воле взять в жены колдунью.

— В ней есть и страсть, и сердечность.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

Коннал сделал последний глоток, думая о том, проявит ли она тот же жгучий темперамент в брачной постели.

— Не позволяй гневу влиять на твои суждения, господин.

Коннал поставил чашу на стол. Он давно убедился в том, что Наджар наделен редкой интуицией, к которой стоит прислушиваться.

— Я и не позволяю.

Наджар сложил руки на груди и поморщился. Коннал и сам понимал, что никого не способен здесь обмануть, даже самого себя. Потому что при одном взгляде на Шинид он переставал быть беспристрастным, ибо гнев — и не только гнев — туманил ему мозги.

Сэр Гейлерон был очарован. Очарован красотой здешнего замка, здешней земли и особенно женщиной, что правила на этой земле. Для Гейлерона принять тот факт, что вождем была женщина, было не слишком сложно. Его бабушка была шотландкой, и она правила кланом до самой смерти, правила железной рукой и даже с несколько своеобразным чувством юмора. И Гейлерон благодаря ей научился видеть смешное в любой ситуации, и теперь сложившаяся ситуация казалась ему забавной. Особенно его забавляло то, как Коннал пялился на леди Шинид, при этом старательно избегая смотреть ей в глаза. Но Коннала можно понять. Какой мужчина не смотрел вслед хозяйке дома? Она была изумительна. Эти веснушки на ее точеном носике сводили его с ума. Если бы она не была связана волей короля, он бы сам за ней приударил.

Впрочем, все равно у Гейлерона ничего бы не вышло: Коннал не позволил бы никому на нее заглядываться. И насколько мог судить Гейлерон, леди Шинид внимание Пендрагона особой радости не доставляло. С первого взгляда могло показаться, что он ее просто утомляет. Но подслушанный им однажды разговор приоткрыл завесу тайны. Этих двоих связывало больше, чем мог бы подумать непосвященный. Вернее, разделяло. Конналу здорово досталось, и Гейлерон был чертовски этому рад. Чем хуже — тем лучше.

Создавалось впечатление, будто Коннал ищет огрехи там, где их быть не могло. Даже во время пира по случаю их прибытия она вела себя безупречно. Да и обед был такой, что не придерешься. В разгар зимы — самого голодного времени — они лакомились бараниной, дичью, перепелиными яйцами, приправленными специями, засахаренными сливами со взбитыми сливками и еще тем, что привез из дальних странствий Коннал — сушеными экзотическими фруктами и сладостями. Блюда были полны, вино текло рекой, музыканты старались вовсю. Никто из людей Коннала и припомнить не мог, когда их в последний раз так хорошо принимали, хотя Коннал оставался безучастным ко всему и один сидел хмурый посреди веселья и смеха.