Притяжение, будь рядом, когда я умру (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 39

При виде Мэтта глаза психотерапевта округлились, а лицо приняло раздражённый вид. Впрочем, дамочка быстро взяла себя в руки и даже с улыбкой поинтересовалась у Мэтта, чего тому надобно.

– Я бы хотел получить у вас… курс лечения, или как это называется, не знаю.

– Сеансы психотерапии.

– Пусть будут сеансы. Когда я смогу прийти на первый?

– К сожалению, я не принимаю новых пациентов.

– Вы обманываете?

– Никакой лжи. В следующем месяце я уезжаю в отпуск, поэтому начинать лечение сейчас, а затем прерывать его будет непрофессионально.

– Почему же ваш ассистент, назначая эту встречу, меня не предупредил?

– Да, это ошибка моего помощника. Я прошу прощения за это недоразумение. Сегодня же Линда подготовит для вас список других практикующих терапевтов. Вы можете смело обращаться к любому из них, это прекрасные специа…

– Когда вы вернётесь?

– Послушайте, Маттео. Помимо моего отпуска есть и другие причины. Я не могу вас консультировать.

– Почему?

– Это будет неэтично.

– Неэтично? Я пришёл к вам за помощью. Да, мне нужна помощь. Мне нелегко было это признать, но самостоятельно разобраться со своими проблемами я не способен. Раньше мне очень помогала мать, но теперь её нет, и я обращаюсь к вам.

– Допустим, вы здесь не с вопросами, а с проблемами. Давайте начистоту: в истории болезни одной из моих пациенток фигурирует ваше имя, и вы наверняка об этом знаете, поэтому и выбрали именно меня.

На мгновение Мэтт оторопел. Не от прямолинейности докторши, конечно.

– Я этого не знал. Точнее, был в курсе, что она лечится у вас, и именно поэтому обратился к вам же, но я не знал, что её проблемы…

– Зачем вы лжёте?

От того, каким тоном психотерапевт вернула Мэтту вопрос, у него волосы на затылке встали дыбом. Он не нашёлся, что ответить.

Внезапно доктор сменила тон.

– Послушайте. Ива лечится у меня давно, и так как лечение ей особо не помогает, а человек она очень хороший, я предложила бесплатные сеансы. Ива, правда отказалась, и её же деньги мне приходится тайно жертвовать её приюту, но дело не в этом, а в том, что она давно уже не просто мой пациент, она мой друг, и в этой ситуации я целиком на её стороне. От меня вы ничего не узнаете, и сейчас напрасно тратите время.

– Не напрасно, поверьте, – покачал головой Мэтт. – Возможно, я здесь, чтобы помочь нам обоим? Вам это не приходило в голову? У меня тоже проблемы, я не врал. Они и связаны с ней, и нет. Мне нужна помощь со всем этим, потому что самому разобраться не получается. Что если, помогая мне, вы поможете и ей? А её приюту я пожертвую много. С лихвой покроет все те годы, которые она будет к вам ходить. Или не будет – это зависит от вас.

Мэтт был чемпионом, когда дело касалось силы убеждения или способности очаровывать людей. Чемпионские задатки не подкачали его и на этот раз.

На сеансах терапии он честно рассказывал о боли, связанной с потерей сына и с безграничным чувством вины, которое складывалось из многих отдельных, а точнее «вовремя не сделал». Он признавался в том, как сильно ему не хватает матери, и как одновременно стыдно перед собой и обществом за это, потому что успешные мужчины не должны быть таким сентиментальными.

Терапевт находила для него очень правильные и убедительные слова, вроде того, что быть человеком с чувствами не стыдно и не зазорно, и что общество, к сожалению, так устроено, что в первую очередь ему нравится «судить других» – это главное развлечение почти всех, на этом и построены многие шоу на телевидении, да даже новости, если задуматься, лишь отчасти новости, а по сути – повод для обсуждения/осуждения.

Всего за пару недель в комнате для сеансов взошла и разрослась дружеская и доверительная атмосфера. Наконец, Мэтт подобрал правильный момент и спросил:

– Есть ли моя вина в том, что Ива такая худая?

Терапевт посерьёзнела, но и она и Мэтт знали, что разговор будет и будут слова и советы.

– Я отвечу на вопрос так: девяносто процентов анорексий связаны с тем, что подростку что-то сказали о его внешности. Нарушение пищевого поведения – это не болезнь желудка и не проблемы с аппетитом, это психическое заболевание, поэтому саму болезнь лечит психотерапевт, а её последствия терапевт обычной практики. Ива заболела уже в достаточно зрелом возрасте, из чего сам собой напрашивается вывод, что травма была сильной. В двадцать пять лет люди не так часто заболевают из-за критики, значит, сказанное было достаточно жёстким, болезненным и слова принадлежали человеку, который имел для Ивы значение. Мне не известно, кто он, Ива никогда не называла имя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Вы сказали, в её деле фигурирует моё имя…

– Да, в связи с текущим судебным иском. Вы ведь истец?

– Как давно она болеет?

– Семь лет. Ива большая молодец в том плане, что сама признала болезнь и обратилась за помощью. Первые наши сеансы были удалёнными, так как она жила в Калгари, но даже через камеру было видно, что она находится в плачевном состоянии. У неё была стадия, близкая к необратимой. Точнее, рубикон был пройден, и по всем канонам её уже не должно быть с нами. Но у Ивы оказался очень сильный характер, она смогла удержаться. Несколько лет мучений и отчаянной борьбы, но сейчас она в стадии глубокой ремиссии.

Мэтт сидел, прижав ладонь ко рту и силился дышать ровно. Ему было наплевать, что о нём сейчас думают. Ему было адски больно где-то в районе солнечного сплетения, как раз в том месте, где на коже остался шрам от протаранившей его чуть ли не насквозь металлической рамы от раскладной базы для двуспального матраса. Его боль была настолько сильной, что её почувствовала даже психотерапевт и поспешила добавить:

– Ей противопоказан любой стресс, повышенная утомляемость и чрезмерные нагрузки. К сожалению, все эти факторы нам пока не удаётся полностью контролировать, но Ива совершенно точно уже не вернётся к состоянию умирания, она слишком для этого опытная и вовремя принимает меры. Но и полностью здоровым человеком её не назовёшь: её жизнь – вечная борьба. Она пока все сражения выигрывает.

В комнате надолго повисла тишина. Мэтт силился справиться с собой, доктор не мешала ему в этом, понимающе давала время. Наконец, когда Мэтт вновь обрёл способность говорить, он спросил то, что волновало его больше всего.

– Возможно ли… после всего… иметь с ней отношения?

– Какого рода?

– Обычного. Самого естественного: мужчина и женщина. И никого больше. Только их дети… если получится.

– Говорить Иве, что у неё могут быть отношения, и что у неё должны быть отношения с мужчиной – это всё равно, что разговаривать с глухим человеком. Ива не способна на них.

– У неё проблемы в сексе?

– Этого я не знаю. Ива не заводила об этом разговор, но и такое не только не исключено, но и вполне вероятно. Но речь сейчас не об этом: Ива попросту не понимает вас, когда вы говорите ей о счастье с другим человеком. Для неё это нонсенс, бессмыслица. Это как говорить выжившему в катастрофе, что её вероятность стремится к нулю. Он не поверит, потому что был в эпицентре, он пострадал и потерял близких, поэтому ваши проценты вероятности звучат, как оскорбление. Восприятие человека состоит не из процентов, оно построено на эмоциях.

– Нужные эмоции можно воссоздать… разве нет?

– Можно, но не всегда это работает. Важны не только эмоции, но и определённые декорации-обстоятельства. Ива выросла без отца, и так уж сложилось, что ваше мнение о многих вещах в жизни её психика воспринимала не как слова сверстника, который может ошибаться, а как слова единственного мужчины, которому она могла доверять. Вы были для неё своего рода ориентиром во всём, что касалось «мужского» в её восприятии. Я как-то видела фильм, в котором гангстеры не могли разбить бронированное стекло, но одно единственное касание рассыпало его вдребезги. Речь шла о такой потайной точке, точке абсолютной уязвимости, настолько хорошо спрятанной, что вероятность её найти стремится к нулю. В фильме обыграна «случайность», как вершитель всего, и вот с Ивой случилось нечто похожее: совокупность обстоятельств и несколько слов разбили её вдребезги. Воссоздать случайность подвластно только богу.