Тень (СИ) - Номен Квинтус - Страница 23

Пермский поезд прибыл в Ковров около часа ночи, и на вокзале Николая Ниловича встретил лишь пожилой начальник первого госпиталя. Явно уставший, он сразу предложил Бурденко отправиться переночевать и все прочие дела отложить на позднее утро.

— Почему именно на позднее? — не удержался от вопроса Главный хирург армии.

— А сейчас все врачи сейчас на конвейере стоят.

— На заводе, что ли?

— Нет. Вечером санпоезд пришел, раненых очень много, в том числе и тяжелых, все врачи в операционной. Мы сейчас их обработку как раз на конвейере и ведем, это получается втрое быстрее… и качественнее, конечно.

— Хм… а посмотреть ваш этот конвейер можно?

— Конечно. Только сразу предупредить хочу: смотреть вы будете через окно, никакие советы давать даже не пробуйте: вам же хуже будет.

— Тем более интересно. Далеко идти?

— Да вон туда, в наш госпиталь. Посмотрите, а заодно и перекусите: у нас после конвейера всегда ужин организуется, а хирургам, мне кажется, будет интересно с вами поговорить. Выдержите еще часа полтора без сна? Народ по люлькам сегодня, похоже, не раньше трех разбегаться будет.

Но Иван Михайлович повел Бурденко не в старую больницу, а в стоящий за ним клуб железнодорожников, пояснив по дороге:

— Таня организовала несколько субботников, в зрительном зале бывшем специально для конвейера операционную устроила. Теперь очень удобно стало ранбольных обрабатывать…

Николай Нилович с некоторым удивлением рассматривал большой зал, в котором размещалось сразу восемь операционных столов. В отделенном огромным окном от зала коридоре стояло десятка два медицинских каталок с ранеными, и возле каждого стоял, видимо, санитар в светло-бежевом комбинезоне, а вдоль стены сидело несколько человек в таких же комбинезонах, но уже бледно-зеленого цвета. А в операционной люди были одеты в комбинезоны белые и голубые… Несмотря на стекло, все, проходившее в операционной, было прекрасно слышно — а Иван Михайлович, увидев удивление на лице Главного хирурга, показал на коричневые коробочки, висящие под потолком:

— Тут у нас динамики спрятаны, ведь нужно, чтобы каждый слышал распоряжения дирижера конвейера.

Действительно, все слышно было прекрасно — но то, что было слышно, удивляло Бурденко еще сильнее. Хотя, безусловно, больше всего его удивило то, что «дирижером» была уже знакомая ему девочка, стоящая у шестого по счету стола:

— Ляля, шить, потом во второй отстойник. Следующий! Подготовку пока задержать, я скажу когда… — и стол, который оказался все же именно каталкой, переехал на седьмое место, а к девочке подъехала каталка с пятого. На которой лежал пациент с открытой уже раной…

Неожиданно один из санитаров в бежевом громко сообщил, причем почему-то на немецком:

— Седьмая очередь, у нас остановка!

В ответ девочка громко произнесла слово «цайт», а затем, уже на русском, «Швабра, дефибриллятор, начинай с пятнадцати, отсчет каждые десять секунд», причем все это она сказала, не отрываясь от операции. А спустя несколько секунд, когда девушка в зеленом костюме, подкатив к лежащему в коридоре раненому какой-то ящик, громко сообщила, что «есть контакт», девочка, оторвавшись от операции, распорядилась (опять по-немецки):

— Дитрих, заканчивайте тут, — и выбежала в коридор. Там осмотрев раненого, вынесла вердикт:

— Двести кубиков крови, рану анестезином блокировать, — а на попытку возражение со стороны «зеленого» медика усталым голосом сообщила:

— Я все равно вытащу, но болевой шок его не постигнет. Швабра, совсем устала? Мышка, Швабру срочно подменить! — и снова бегом вернулась в операционную, где к ее месту перекатили уже следующую каталку.

Изрядно обалдевшему от всего увиденного Николаю Ниловичу Иван Михайлович пояснил:

— Сегодня день сумасшедший, наши хирурги выдержать не могут такого наплыва, так что дирижером сегодня у нас Таня. Шутка ли, больше девяноста неотложных ранбольных за день!

— И вы всех сегодня решили прооперировать?

— Таня сказала, что эти ждать не могут.

— А врачи? Они сколько операций смогут сделать?

— Ну, на конвейере Таня разрешает стоять не больше четырех часов, так что на каждого приходится до сорока человек.

— Сколько⁈

— Это же конвейер, тут каждый исполняет свою часть операции. Первые два стола — это медсестры, подготавливают операционное поле. Седьмой и восьмой — раны зашивают, там тоже медсестры. Четвертый и пятый — делают предварительные разрезы по схеме, Таня собственно операцию выполняет…

В это время из динамика снова раздался голос девочки:

— Дитрих, похоже, выдохся. Будите Дылду, пусть часок потрудится вместо Дитриха.

Одна из сидящих у стены девушек подскочила и, пробегая мимо «наблюдателей», поинтересовалась:

— Вам тоже?

— Да, — коротко ответил Иван Михайлович.

— Что «да»?

— Для бодрости сейчас кофе принесут и виноградный сок. Очень, знаете ли, помогает взбодриться. А Байрамали Эльшанович ведь спросонья, ему тоже нужно быстро проснуться.

— Это она его «Дылдой» обозвала?

— Не обозвала, а назвала. На конвейере у каждого есть свой позывной, что ли — короткий, чтобы время зря не терять. Я, например, Дедом зовусь — но меня на конвейер редко допускают, я же не хирург…

— Интересно, а Швабра, или эта, как ее, Мышка?

— Швабра — это у нас лучшая медсестра в реанимации, а позывной у нее такой, потому что зачищает промахи других врачей. Мышка — это Мария Степановна, ее Таня так назвала потому что она — самая высокая женщина в госпитале. Есть еще Лысый — у него шевелюра — любая барышня обзавидуется, но Таня сказала, что «Курчавый» слишком долго произносить… И никто не обижается: все же понимают, что это для дела полезно. А Байрамали Эльшанович себе позывной сам выбрал.

— А кто кроме Тани у вас дирижером?

— Когда раненых немного, то или Байрамали Эльшанович, или, реже, Дитрих. А когда много, как сегодня, например, то только Таня. Кроме нее никто не может восемь часов у стола простоять.

— Она что, все время одна оперирует⁈

— Нет, только когда большое поступление. Но у нее организм молодой, для нее восемь часов у стола — вообще легкая разминка, тем более что утром она не оперировала, на заводе что-то делала. Сами увидите: завтра хирурги и сестры операционные хорошо если к десяти проснутся, а Таня в восемь уже у себя в госпитале работать начнет: немцев-то раненых тоже немало привозят…

— Я бы хотел с ней поговорить… собственно, и приехал я в известной степени из-за нее. Но раз уж она так сильно занята, попробую поговорить завтра. То есть уже сегодня утром.

— Разве что в обед: до полудня она у себя в госпитале будет или в лаборатории на заводе. Досматривать будете? Осталось еще девять человек, это примерно минут на сорок. И ужин…

— Нет, я, пожалуй все же посплю, не хочу людям мешать высыпаться. Гостиница далеко?

— Честно говоря, я вам гостиницу даже не бронировал. Не очень она хорошая…

— Мне и в землянках ночевать доводилось.

— Да знаю я. Просто у нас в госпиталях для дежурных врачей спальни куда как получше, и тараканов с клопами нет, да и перекусить всегда найдется чем.

— Совсем клопов нет?

— Совсем. И тараканов нет: Таня какую-то смесь цветочную сделала, все насекомые из здания убегают. Если не ошибаюсь, там пиретрум, еще что-то — но, главное, теперь насекомых у нас нет.

— Ну что же, показывайте, как тут у вас доктора отсыпаются…

Глава 10

Утром дежурный санитар, оказавшийся, к удивлению пожилого хирурга, немцем, проводил его в небольшую столовую — где уже сидело несколько человек из персонала госпиталя. Столовая была действительно очень небольшая, так что Бурденко подсел за столик к Байрамали Эльшановичу, который уже завтракать явно заканчивал. А когда повариха принесла ему тарелку с завтраком, он с подозрением в голосе поинтересовался:

— Это тут специально для меня такой завтрак приготовили? У вас, я смотрю, мяса в тарелке не было.