Пионер в СССР (СИ) - Ларин Павел - Страница 14

Главное, чтоб Прилизанный верил, будто у него встреча с Еленой Сергеевной. А если, к тому же, там окажется вовсе не вожатая, а, например… Элеонора… Которая живым его не выпустит до утра. Уверен, эта дамочка не подведет. Она смотрит на Константина, как Мишин на обед. Того и гляди сожрет с потрохами.

— Богомол! — Я тихо засмеялся, потирая руки, — Чертов гений… Отлично придумал.

А потом рассказал свой план всем членам нашей Сумасшедшей четвёрки.

Глава 8

— Быть взрослым не сложно, ты просто все время устаешь и рассказываешь другим, как ты устал, а они тебе — как устали сами. — С умным видом выдал Мишин в ответ на высказывание Ряскина, мол, взрослых не понять.

Эта глубокая по своему содержанию мысль сопровождала обсуждение пятой по счету любовной записки. Первые четыре были забракованы. Мной, естественно. Потому что только идиот не понял бы, их писали подростки.

Я, конечно, об умственных способностях Прилизанного далеко не лучшего мнения, и, возможно, он реально придурок, но когда в письме из пяти предложений десять раз используется слово «любовь» в различных вариациях, думаю, даже Костик заподозрит неладное.

Тем более, если он похож на идиота, то Елена Сергеевна точно выглядит адекватно. И приди ей в голову мысль пригласить Прилизанного на свидание, вряд ли она стала бы писать что-то подобное. А записка, которую на наш суд предоставил Мишин, была похожа на романтический бред незрелой девицы лет двенадцати. Сильно озабоченной, но тщательно это скрывающей.

Вариант Ряскина выглядел приличнее, но слишком напыщенно. Там использовались слова «сударь» и «соблаговолите». Думаю, при первом же прочтении такого послания «сударь» Прилизанный если и «соблаговолит», то исключительно выяснить, кто из подростков решил поглумиться.

У Богомола в письме, слава богу, было одно предложение. Однако, во-первых, в нем он ухитрился сделать несколько ошибок, а во-вторых, фраза «Какое прекрасное лето» совершенно не напоминает приглашение на встречу.

В итоге, из всего того, что наваяли мои товарищи нужно было либо выбрать один вариант, либо слепить общий. Просто мы изначально решили, что каждый напишет свое письмо, и по результату выберем лучшее. Возможности нормально, спокойно сесть и сделать все сообща, к сожалению, не имелось. Благодаря педагогическому рвению Бегемота.

Кто бы мог подумать, что столь простое действие вызовет у нас столь большое количество проблем. Причём, с моей стороны, поступило, наверное, единственное здравое предложение. Просто написать время и место. Все. Внизу обозначить автора записки простым коротким «Лена». Как нормальный взрослый человек я понимал, этого достаточно. Не надо никаких признаний, восхищенных дифирамбов и всякой подобной ерунды. Хрен я угадал.

Мишин, Ряскин и Богомол подошли к данному вопросу творчески. С уже привычным уклоном в неадекватность.

Ситуация осложнялась еще тем, что нас четверых, как особо отличившихся, после ужина собрали в комнате отдыха. Нина Васильевна с подозрительно ласковой улыбкой сообщила, есть очень интересное задание. Вот это и послужило причиной того, что строчить записки пришлось по-отдельности. Каждому свою.

Бегемот обвела нашу компанию пристальным взглядом, а затем торжественно приступила к объяснению деталей задания.

По ее мнению, так как наша четверка отличается бьющим через край энтузиазмом, то для нас воспитатель теперь будет придумывать различные творческие уроки, которые позволят направить этот самый энтузиазм в мирное русло. Мне кажется, если честно, да́ром Бегемоту не сдалось никакое русло, просто она нашла способ постоянно держать особо опасных подопечных под контролем. Есть ощущение, до конца смены нас хрен выпустят из-под зоркого взгляда педсостава.

— Ну, вообще…– Протянул Мишин, провожая взглядом остальных подростков, которые отправились на улицу вместе с Еленой Сергеевной. — Вот тебе и классное лето получается. Весь год учились, чтобы опять учиться. Нина Васильевна, это несправедливо!

— Несправедливо, Василий, что вместе с вами страдаю я. Потому что вечернее время проведу рядом. А могла бы заняться чем-то более интересным… Бегемот, как и Толстяк, посмотрела вслед пионерам, которые, весело переговариваясь, вместе с вожатой резво рванули из корпуса.

Взгляд Нины Васильевны стал совсем грустным. Наверное, она представила, как могла бы сейчас отправиться к своему ненаглядному Родиону. Он буквально недавно прошел мимо окна корпуса, «случайно» в него заглянув. Раз десять. И прошёл, и заглянул.

Довольная, краснощекая физиономия электрика говорила о том, что он уже принял на грудь и готов к подвигам. Нина Васильевна, судя по тоске в глазах, эту готовность разделяла, но подвигов ей хотелось значительно меньше, чем проблем. А перспектива оставить меня, Ряскина, Мишина и Богомола наедине с нашими мыслями, которые приводят к опасным ситуациям, у Бегемота теперь ассоциировалась только с проблемами.

Поэтому мы, как четыре дебила, находились в комнате отдыха, при том, что остальным после ужина было разрешено заняться своими делами. «Свои дела» подразумевали какие-то подвижные игры. Я уже понял, что «своего» в этом пионерском лагере нет ничего и ни у кого.

Ради нас в помещении появились столы на складных ножках, бумага, карандаши, краски, вода в баночке, кисти и неизменный стул для Бегемота. Нина Васильевна заявила, что мы займемся рисованием. Мол, это хорошо помогает выплеснуть эмоции и совладать с внутренним напряжением.

Не знаю… Я от такой новости точно не расслабился. Если до этого никакого напряжения лично у меня не было, ни внутреннего, ни внешнего, то теперь оно появилось. Потому как чертова Бегемот со своими новаторскими идеями в детской психологии, охренеть как сильно мешала. Я даже не смог выяснить у Селедки, договорилась ли она с Фокиной о прогулке. А вообще, по-хорошему, нам с Тупикиной надо обсудить детали плана. Вот только вместо этого, я сижу за столом и наблюдаю кислую рожу Бегемота. Хорошо хоть успели с пацанами договориться что каждый напишет одно письмо для Константина и одно для Элеоноры. Мы шли с ужина уверенные, что проведем ближайший час иначе и все сделаем нормально. Благодаря Нине Васильевне придётся действовать через задницу.

Думаю, можно не уточнять, что этот импровизированный урок рисования превра­тился в настоящий цирк. А ещё я сделал один, несомненный вывод. Кажется, Бегемот побаива­ется Ряскина, Мишина и Богомола. Их она считает гораздо более неадекватными. С одной стороны, так и есть. А с другой, из-за этого все ее педагогическое внимание было направлено на меня.

Увы, зря она решила, что если я выгляжу приличнее остальных, можно возлагать на меня надежды. Рисование, как выяснилось, не мой конёк. Я вообще не знаю, в чем Ванечкин нормально разбирается, или что он способен делать хорошо. Такое чувство, будто этот придурок все время только учился. С утра до ночи. Больше ни на что он не годен.

Однако я пытался строить из себя профессионала, разложив на столе аккуратно заточенные цветные карандаши. Дело не в том, что подумает Бегемот. И не в желании произвести на нее впечатление. Мнение Нины Васильевны вообще мало волнует.

Просто пока она смотрела на меня, не обращала внимания на остальную часть нашей компании. А там, как раз, полным ходом под прикрытием внезапно проснувшегося интереса к живописи, активно шел процесс сочинения любовной записки, которую мы планировали подбросить Константину. Сложность ещё в том, что катастрофически поджимало время. До отбоя — всего ничего осталось. Нам надо успеть и письмо состряпать, и подкинуть его Прилизанному.

Вожатый в данный момент смылся в старший отряд. Видимо, к той самой коллеге, с которой уже ходил на прогулку. Они там, якобы, обсуждали предстоящую игру в Пионербол. Кстати, про Пионербол…

Услышав название во время ужина, я с трудом мог себе представить, что это за вид спорта. По мне, пионеры ничего путного сделать не могут. Какой, на хрен, «бол»?