Виолетта - Альенде Исабель - Страница 14

С наступлением сумерек соседи удалились.

— Увидимся утром. Факунда принесет вам к завтраку свежий хлеб, — объявила нам Лусинда, надевая пончо.

Вскоре мы узнали, что Ривасы собираются ночевать в другом месте, оставив нам свой собственный дом.

— Это ненадолго. Ваш дом скоро будет готов. Мы ремонтируем крышу, и надо установить печку, — объяснил Абель.

Первые несколько дней мы делали ответные визиты соседям с близлежащих ферм и из Науэля, чтобы поближе с ними познакомиться. По правилам следовало принести что-нибудь в подарок; в нашей стране не принято ходить в гости с пустыми руками, а в провинции этот закон соблюдается особенно строго. Так мы нашли применение банкам моих тетушек, хотя они вряд ли могли соперничать с деревенскими консервами. Хосе Антонио и Торито присоединились к работникам, ремонтировавшим выделенный нам дом, и неделю спустя мы наконец в него въехали, предварительно обставив подержанной мебелью, которую раздобыл Бруно.

В этих скромных деревянных стенах, стонавших под напором зимнего ветра, письменный стол вишневого дерева и элегантные часы с маятником выглядели украденными из богатого дома, а лампы Тиффани оказались бесполезными, потому что электричества в Санта-Кларе не было. Не помню, что случилось с нефритовыми фигурками, — скорее всего, они так и остались запакованными. Как нас и предупреждали, здесь невозможно было обойтись без большой железной печи, которая служила для приготовления пищи, обогрева, сушки белья, а также местом всеобщего сбора. Зимой и летом с рассвета до ночи печь топили дровами. Мои тетушки, которые прежде умели лишь заваривать чай, научились ею пользоваться, а мама даже не пыталась; она не покидала кресла или постели, изнемогая от кашля и холода.

Только мы с Торито с самого начала приспособились к новым условиям, остальные делали вид, что поселились в доме временно, им было трудно смириться с мыслью, что лишения и одиночество, которые никто не осмеливался называть «бедностью», стали нашей новой реальностью. В течение первых нескольких недель мы страдали от сырости, как от чумы. В непогоду дул яростный ветер, грохотавший металлической крышей. Днями напролет моросил бесконечный утомительный дождь. Если дождя не было, нас окутывал туман, — иначе говоря, полностью сухими мы не были никогда, потому что в те недолгие моменты, когда сквозь облака проглядывало солнце, никто не успевал согреться, А главное, мамин хронический бронхит ухудшился.

— Это туберкулез, он вернулся, здешний климат меня доконает, до весны я не доживу, — вздыхала она, похлебав супчика и завернувшись в одеяла.

По мнению тетушек, деревенский воздух выровнял мой характер и смягчил буйный нрав. В Санта-Кларе я постоянно была чем-нибудь занята, день пролетал незаметно, у меня находилась тысяча дел, и все они мне нравились. Я сразу же привязалась к дяде Бруно, как я его называла, и любовь эта была взаимной. Для него я была реинкарнацией его дочери, которая умерла, не успев родиться, а для меня он стал заменой отцу, которого я потеряла. Играя со мной, он превращался в былого весельчака и затейника, каким его помнили близкие. «Не привязывайтесь так сильно к этой девчонке, сеньор Бруно, в один прекрасный день они вернутся в город, а вы останетесь с разбитым сердцем», — ворчала Факунда. Он научил меня ловить рыбу и ставить силки на кроликов, доить коров, седлать лошадей, коптить сыры, готовить солонину, ветчину, рыбу и мясо на круглой глиняной жаровне, где всегда тлели угли. Факунда меня приняла — об этом ее попросил дядя Бруно. Раньше она не потерпела бы вторжения в свое кулинарное царство, но в конце концов научила меня замешивать хлеб, находить яйца, которые куры откладывали в самых неожиданных местах, и готовить зимнее рагу и знаменитый яблочный пирог, завезенный в свое время немцами.

Наконец наступила весна, оживив пейзаж и настроение изгнанников, как мы любили называть себя всякий раз, когда поблизости не было никого из Ривасов, потому что это звучало бы оскорблением оказанному нам гостеприимству. Окрестности запестрели луговыми цветами, на деревьях завязывались фрукты, гомонили птицы; грело солнце, и мы наконец сняли пончо и ботинки; тропинки высохли, и вскоре мы собрали первые овощи и пчелиный мед. Хосе Антонио и Джозефине Тейлор пора было уезжать, как они и предполагали с самого начала. Их план состоял в том, чтобы оставить семью под присмотром Ривасов и покинуть эти края, потому что ни один из них не прижился бы в сельской местности, и к тому же пора было искать работу.

Мисс Тейлор решила вернуться в столицу, где могла бы давать уроки английского — по ее уверениям, желающих было хоть отбавляй, — но ни словом не обмолвилась, что истинной причиной отъезда было ее желание видеть Тересу. Каждое мгновение разлуки казалось ей пустым и потерянным. Хосе Антонио должен был зарабатывать достаточно, чтобы содержать семью: не могли же мы бесконечно висеть на шее у Ривасов. Нас обеспечивали бесплатным жильем и пищей, но появлялись дополнительные расходы, от туфель для меня до лекарств для мамы.

Зимой брат трудился в поле вместе с Бруно, помогая ему по мере сил, но он не был создан для плуга или колки дров. К тому же он надеялся, что, вернувшись в столицу с Джозефиной и проявив настойчивость, завоюет ее любовь. Разумеется, для этого требовалось время, чтобы исчезла зловещая тень Арсенио дель Валье.

— Ты не обязан расплачиваться за грехи своего отца, Хосе Антонио. На твоем месте я бы отправилась прямиком в Союзный клуб, заказала двойной виски и встретилась со сплетниками лицом к лицу, — поучала его мисс Тейлор, не ведавшая правил нашей среды.

Нужно было выжидать; только время могло стереть преследовавший нас позор.

В дождливые месяцы брат разрабатывал планы на будущее. Если все сложится удачно, он поселится в Сакраменто, столице провинции, отделенной от нас всего двумя часами езды на поезде и немножко на муле.

Радиотелеграфист из Науэля взялся разыскать Марко Кусановича, который пропал без вести после того, как банк закрыл лесопилку. Отец отдал ее в качестве залога по одному из своих займов, и, поскольку так и не сумел ничего выплатить, банк ее конфисковал, уволил рабочих и прекратил производство пиломатериалов. На поиски Кусановича ушел год с лишним, и оборудование заржавело. Как выяснил Хосе Антонио, большая часть хорватской колонии обосновалась на южной окраине страны. Многие эмигранты происходили из одних и тех же мест Центральной Европы, были друг с другом знакомы, женились в своем кругу, и любой вновь прибывший немедленно попадал в распростертые объятия соотечественников. Хосе Антонио предполагал, что там у Марко обнаружится семья или друзья.

Радиотелеграфист связался с австро-венгерским клубом, где регистрировались члены хорватской колонии, и девять дней спустя Хосе Антонио уже разговаривал по радио с Кусановичем. Они были едва знакомы, но этого разговора, прерываемого скрежетом и покашливаниями скверной связи, было достаточно, чтобы заложить основу для долгой дружбы.

— Приезжайте в Сакраменто, Марко, здесь будущее, — сказал ему брат, и хорват не заставил себя упрашивать.

6

В те дни Лусинда и Абель готовились к очередному вояжу по окрестным деревням. Они пришли к выводу, что уровень моего образования гораздо выше, чем давали они сами, и что пора мне использовать свои знания на благо других. Они научили меня ездить верхом, преодолев ужас, который вызывали во мне большие животные с дымящимися ноздрями, и взяли помощницей в свою передвижную школу. «Вернемся в конце лета», — объявили они.

Торито хотел было к нам присоединиться — вдруг придется защищать меня от индейцев. Ему объяснили, что, если говорить о местных уроженцах, все они были метисами, за исключением иммигрантов-колонистов, осваивающих с разрешения правительства южные земли. Индейцев вытесняли систематически и целенаправленно, покупая у них землю по смехотворной цене или просто подпаивая и заставляя подписывать бумаги, которых они не могли прочитать. Если это не удавалось, прибегали к силе. С момента обретения независимости правительство только и делало, что изгоняло, ассимилировало и подчиняло «варваров», стремясь превратить их в цивилизованных людей, по возможности добропорядочных католиков, отнимая землю и устраивая репрессии. Убийства коренных жителей практиковались с шестнадцатого века сначала испанскими конкистадорами, а затем всеми, кто мог делать это безнаказанно. У индейцев имелись веские причины ненавидеть чужаков в целом и правительство республики в частности, но девочек они не похищали, и бояться их смысла не имело, объяснили Торито Ривасы.