Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэль Р. - Страница 5

В эту ночь тени не было – только мглистый свет. Здесь были другие варвары, моложе и старше тех, наверху. Один старик как раз говорил мальчишке:

– Что ты здесь делаешь в такой поздний час, малыш?

– Я тебе не малыш, – отрезал белокурый отрок.

– Ага, – подтвердил другой, еще меньше. – Он знает, что почем.

Контрабандист поддернул набедренную повязку и направил струю в канаву. Варвар, стоящий поблизости, то ли еще не начинал, то ли уже помочился. Свои белесые волосы он заплетал в толстую косу за ухом. Такие косицы часто встречались в Колхари, хотя, как правило, не у варваров: их носили солдаты императорской армии, опустошившие в свое время земли, из которых теперь прибывало все больше белокурых южан.

Сразу за ним, куда уже не достигал свет, виднелась совокупляющаяся пара, но кто ее составлял – две женщины, двое мужчин, мужчина и женщина, – оставалось только гадать. Контрабандист надеялся на первое, предполагал второе (учитывая свой опыт), а вслух бы сказал, что третье, хотя бы из уважения к предрассудкам того времени, – но тут же добавил бы, посмеиваясь, что и те, и другие, и третьи наверняка делают это лучше, чем он.

Он поправил повязку на чреслах. Все телесные отправления доставляли ему странное удовольствие еще в детстве, а в зрелости добавились и другие радости.

Поднимаясь обратно, он услышал:

– Куда идешь, колхариец? Ну же, скажи! Боишься, что я увяжусь за тобой? Что ограблю? Что побью? А ты не бойся!

Идущий по мосту высокий мужчина в белой тунике с темной каймой на рукавах не обращал ни малейшего внимания на юного варвара. Если он так одет, у него должен быть свой выезд, а он идет с мешком за спиной, чтобы сесть в чужую повозку. Видать, тога ему пристала не больше, чем коса тому варвару.

– Ты чего дурака из себя строишь, варвар? – спросил другой парень, подходя к первому. Тот отскочил назад, ухмыляясь.

– Я просто спрашиваю добрых горожан, куда они…

– Потому что и впрямь дурак, да? – сказал второй и захватил его за шею согнутой в локте рукой.

– Пусти! – захрипел любопытный. – Пусти, варвар бешеный!

Второй уволок его вниз по лестнице, а контрабандист тронул с места вола и пошел дальше.

С женской стороны поднимались, оживленно болтая, пять девушек. Тоже варварки, но в городе, как видно, не со вчерашнего дня.

– Гляньте-ка, сколько парней! – хихикнула шедшая позади. Один из подростков крикнул что-то им вслед на своем языке. Одна, очень кстати, спохватилась, что забыла что-то внизу, и все прочие устремились за ней.

У перил сидела еще одна девушка лет пятнадцати-шестнадцати, с завязанным лозой узелком. Рубаха у нее на плече порвалась, на щеке виднелось пятно, а может, синяк. То ли путница, то ли нищенка, не понять. Если нищенка, то должна была сильно постараться, чтобы вызвать такие сомнения.

Бормочущая старуха тащила мешок с тряпками, черепками, деревянной шпилькой и кожаным ожерельем из провинции, где отродясь не бывала (контрабандист знал, что в нем, потому что такие мешки часто рвались у него на глазах).

Человек в тоге обращал на нее не больше внимания, чем на любопытного варвара. Девушка отвела глаза.

Мост кончился, повозка въезжала на рынок.

Желающие уехать сидели на скамейках под факелом, возницы понемногу съезжались. На кирпиче у деревянной стенки навеса спал человек в овчинных обмотках – такие носят рабочие, разбирающие дома на снос. Подошвы новые, не потертые, а набедренная повязка грязная и дырявая. Может, и он нищий – а нет, так пьян беспробудно.

Дворник поливал площадь из ведра и ширкал метлой. Один ручеек, должно быть, лизнул спящего: тот вскочил, плюхнулся на скамью и снова заснул, показывая грязную шею под аккуратно подстриженной бородкой. У каждого своя история: и у него, и у человека в тоге, и у девушки в рваной рубахе. Ярлык «притворщик» или «нищий» навесить легко – в жизни все намного сложнее.

Торговцы еще не начинали ставить свои ларьки.

Контрабандист завел вола туда, где стояли другие упряжки. Постояв так часок, они поедут вместе с другими обратными возчиками – не с первыми и не с последними.

Он обмотал вожжи вокруг козел, надел торбу с сеном на шею вола. Вол облизал ему пальцы и захрустел. Контрабандист хотел было сесть под навес, но решил, что на одном месте, где его могут запомнить, лучше не оставаться – лучше пройтись.

Он вступил на мост, все еще застланный туманом, и снова услышал: «Варвар, чего дурака валяешь?», а потом и увидел всю кучку. Чуть дальше от них кто-то сидел на перилах.

5

Контрабандист не сразу рассмотрел, кто – мужчина или женщина, взрослый или ребенок.

Плечи узкие, колени широко расставлены, ступни упираются в камень.

Потом он увидел худое лицо, одинокий моргающий глаз, завязанный тряпкой другой, застрявшие в узле волосы, железный ошейник.

– Доброе утро, – сказал человек в ошейнике – теперь стало ясно, что это мужчина. – Что делаешь на мосту в такой час?

– Да так, гуляю, – улыбнулся контрабандист. Он не раз уже видел людей в ошейниках. Рабы в Колхари встречаются редко – разве что в свите какого-нибудь провинциала, но вкусы клиентов, приходящих на мост, очень разнообразны. – Тебе-то что?

– Рынок еще не открылся. Самое время в постели лежать, в обнимку со своей половиной.

– Моя работает на господской кухне в Неверионе. – Он сам удивлялся, как легко частицы жизни складываются в такую вот ложь, а иногда и в сны. – Мы с ней не часто видимся.

Ладони незнакомца были обмотаны кожаными тесемками – так принято в одной провинции, контрабандист не помнил в какой.

– С кем же ты тогда любишься? – напрямик спросил он.

В памяти контрабандиста всплыли три женских лица. Одна моложе чуть не вдвое и почти черная, две другие лет на десять старше, светло-коричневые. После пустого года они внезапно вошли в его жизнь (старшая почти три месяца протянула) и захлестнули ее потоком страстей. Он уже месяц никого из них не видел и не сказать чтоб соскучился. Куда лучше, когда девушка служит на чьей-то кухне.

– А с кем придется, – сказал он.

– Так, может, со мной пойдешь? – Человек спрыгнул на мост. Такие же тесемки оплетали и его икры.

Иногда мысли складываются на языке дольше, чем на письме, а наш контрабандист писать не умел. Сейчас он обдумывал то, что, несомненно, пришло в голову и нам с вами. Извращенцы в ошейниках встречались в Неверионе довольно часто – всякий, кто промышлял на мосту, быстро это смекал. Ошейник мог означать что угодно, в первую очередь то, что желания его носителя в число самых распространенных не входят. Да и это было не более верно, чем предсказание дождя по окруженной ореолом луне. Контрабандист знал также, что у калек и слепцов точно такие же нужды, как и у всех остальных: паралитик или глухонемой может иметь столь же утонченные желания, как судья или полководец. Те, кто может себе это позволить, слепые и кривые в том числе, покупают на мосту, как и все остальные. Пример – вот этот одноглазый, сильно смахивающий на разбойника.

А ошейник, кстати, часто носил как Освободитель, так и его одноглазый помощник.

– Пойдем, если недалеко, – сказал контрабандист, – а то и под мостом можно.

– За деньги или за так? – спросил одноглазый. – Там внизу, у отхожих канав, битый час стоит варвар с косой за ухом. Если б я хотел за железяку, заплатил бы ему, но я не хочу.

Контрабандист прибегнул к испытанному средству и прикинулся полным недотепой.

– Значит, и мне не заплатишь? На этой неделе я таскал бочки в гавани, на прошлой пытался тут поработать, на позапрошлой работал в горах – чистил одному трактирщику погреб. Не знаю уж, что у меня хуже выходит. – Эти три недели были, конечно, такой же выдумкой, как и кухонная девушка. – Тут на мосту мне порой давали пару монеток, но последнее время я мало с кем разговаривал. – Чистая правда. – Колхари – город одиноких. Я пойду с тобой за компанию, а ты мне что-нибудь дашь – идет?