Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэль Р. - Страница 4

«А мне-то что, – отвечала она; он слышал ее столь же ясно, как если бы она сидела в его повозке. – Это поможет тебе в работе? Сделает тебя храбрее, умнее, проворнее, осторожнее?»

«Эх, бабка, – возражал со смехом контрабандист, – ты, я вижу, из тех, кто судит о людях только по их работе, как будто в жизни больше ничего нет».

Он шел, шевеля губами в тумане, приводя воображаемой собеседнице один довод за другим, обмениваясь с ней репликами, то гневными, то уступчивыми. Иногда в спор вступали старухин варваренок и пропавшая девушка с гор.

… Человек со страстью и целью такими же высокими в своем роде, как цель Освободителя, а может, и выше: они охватывают все его прошлые и нынешние деяния, но при этом свободны от чувств, ведущих к ошибкам и поражениям; со страстью и целью, которые, при всем своем беспристрастии, не имеют ничего общего с мелкими делишками, обманом и лестью, составляющими нашу с тобой повседневную жизнь.

Но он уже повернул в Саллезе – Невериона осталась позади.

Он оглянулся на дом Освободителя: споря с воображаемыми противниками на предмет героических преданий, он умудрился пройти мимо главного средоточия этих легенд; теперь дом бесследно скрылся в тумане, а может, пропал навсегда.

Контрабандист подумывал вернуться, перелезть через стену и поразведать, добавить ко всему слышанному что-то из первых рук, лично осмотреть пустые комнаты, по которым ходил, возможно, Освободитель.

…И что? Это сделает тебя храбрее, умнее, проворнее, осторожнее? (Бабка опять взялась за свое.) Нет, не время сейчас лезть в легендарный дом, бросив повозку с контрабандой на улице. Можно ли найти следы Освободителя в месте, давно разграбленном злобными мародерами? Он вернется в Колхари через несколько недель, когда туманных ночей будет еще предостаточно.

4

Город смыкался вокруг, окружая его стенами из песчаника и дощатыми дверьми. Лунные блики на мокрой мостовой говорили о недавнем дожде, хотя на контрабандиста не упало ни капли.

Старик с большой заплечной корзиной, прикрепленной пальмовой веревкой ко лбу, перешел через дорогу и скрылся в тумане.

Из двери вышли три человека, потом еще два. Один держал лампу, заправленную дешевым, дающим красный свет маслом. Переговорив, они опять вошли в дом, только одна женщина побежала куда-то, а мужчина крикнул ей вслед с порога: «Да, беги и скажи ему, что меня послали сюда за… – Контрабандист не расслышал, за чем; это, возможно, касалось знахарства, и без колдовства уж точно не обошлось. – Я скоро, мигом!» Туман не давал рассмотреть, как эти люди одеты и какое положение занимают. Мужчина говорил, однако, как чужеземец и был, похоже, родовитее обитателей этих мест.

Контрабандист понимал, что никогда ничего не узнает об этих людях. Их история, может статься, не менее занимательна, чем легенды об Освободителе, но это всего лишь безликие тени; он знал, что забудет их очень скоро, как и все, с чем встречаешься в городе.

Он повернул с Черного проспекта на Мостовую, сходящую к Шпоре. Луна играла с туманом на стенах домов. Он собирался выйти из Колхари по одной из южных дорог ранним утром, когда везут товары на рынок, – так оно безопаснее.

За час до восхода рыночные дворники зажгли факелы у въезда на мост; один уже прогорел до головешки и сильно чадил.

Контрабандист с трудом различал непонятные надписи на стенках моста. Хорошо, что туман мешает видеть эти каракули, которые прибавляются с каждым днем. Первые надписи, с год назад, делали школяры, приходившие сюда из школ в пригородах; потом они стерлись, и стали появляться какие-то новые знаки. Их, на рассвете и на закате, думая, что никто их не видит, чертили не только школяры, но и дворяне, и варвары, пользуясь красной глиной и горелыми деревяшками. Другой контрабандист, городской сквернослов, пытался научить друга их разбирать, но тот хоть убей не мог ничего запомнить. С досады они рассорились, и их дружбе пришел конец, хотя время от времени они виделись. Колхариец говорил, что здесь записаны ругательства верблюжьих погонщиков, включающие в себя женские детородные органы, мужское семя и кухонную утварь.

Наш парень, не умея прочитать эти знаки, старался не замечать их – они лишь отвлекали глаз от более важных вещей.

В лунные ночи факелы обычно не выставляли, и рыночная площадь за мостом, еще пустая, была хорошо видна – вплоть до фонтана и воды в нем. Теперь они горели из-за тумана, порой совсем затмевавшего луну. Повозка въехала на мост, и слабый огонек, осветив на миг горшки под холстом, отошел назад. Еще немного, и моста впереди вовсе не стало видно.

Контрабандист тянул вола за собой; мост, само собой, никуда не делся, но ему, признаться, было не по себе.

В полдень на площади выкликали новости глашатаи малютки-императрицы. Там, кажется, помост есть? Он давно уже не слыхал глашатаев.

Из тумана проступили плиты мостового настила.

Какой-то мальчуган у перил дергал себя за волосы. Одна сандалия у него потерялась, остались только тесемки на грязной голени, другая еле держалась.

Контрабандист, проходя, отвел глаза от помешанного и снова погрузился в туман.

Днем и вечером мост служил не только для въезда на Старый Рынок: здесь торговали телом. Но вскоре после заката и закрытия рынка, способствующего их промыслу, шлюхи обоего пола уходили вместе со скоморохами, укротителями медведей, акробатами и музыкантами. Они ведь тоже, говорил контрабандисту его приятель лицедей, развлекают публику, только по-своему.

Когда последний гуляка переставал созывать друзей, последний мужчина в годах, перебравший пива и сидра, переставал искать утешения и последние старухи убредали к себе на Шпору, мост мог показаться пустым, но кое-кто на нем еще оставался. Они были там, конечно, и днем, но оставались незаметными в общей сутолоке: сумасшедшие, бездомные, страдающие бессонницей.

На рынке за мостом еще затемно собирались путники, чтобы за пару монеток уехать с обратными возчиками в одну из ближних провинций. Некоторые владельцы повозок возили не столько товары, сколько людей, и малютка-императрица распорядилась поставить на рынке навес и бревенчатые скамейки для удобства отъезжающих.

Застланная туманом луна освещала разве что четверть неба.

Итак, здесь правили торговля телом, безумие и путешествия. У каждой ипостаси были свои часы, но молодой контрабандист ходил через мост в разное время и знал, что и то, и другое, и третье присутствует здесь всегда, пусть и в малом числе. Сам он относился сейчас к путешественникам, раньше одно время приторговывал собой и как-то провел здесь целых три недели, находясь на грани безумия. Он вспоминал, как поспорил с тем лицедеем, а потом они вместе поужинали; вспоминал вкус подгнившей морковки, которую подбирал с мостовой; разговоры о том, каких мальчиков предпочитает тот или иной барон; рыжую девушку, носившую воду из колодца неподалеку. Вспоминал и говорил мысленно, вытесняя все прочие голоса: «Я, возможно, знаю про Освободителя то, что он и сам не помнит. Но кто еще знает, что я это знаю? Никто. Ни безумцы, блуждающие здесь ночью, ни шлюхи и сводники, промышляющие днем, ни заговорщики с красной лампой».

Приближаясь к рынку, он сперва услышал, а потом и увидел мальчишек-варваров на ведущей под мост лестнице (под навесом для путников, как маленькие луны, горели факелы). Мальчишки были голые, и один бегал то вверх, то вниз.

Контрабандист придержал вола; его обогнали женщина с узелком и старик, шедшие до сих пор сзади.

Варвар лет четырнадцати присел перед ними на корточки; его светлые волосы отливали серебром при тусклом неверном свете.

– Куда путь держите, люди добрые? Не хотите сказать? Ну и зря. Я за вами не пойду, не ограблю вас, ничего вам дурного не сделаю. Зря вы меня боитесь, добрые горожане!

Пара молча шла дальше.

Контрабандист, потрепав вола по костистой холке, стал спускаться по лестнице. Что за сборище такое? Только карманники воруют большой компанией. Под лестницей были пробиты в камне канавки: здесь справляли нужду мужчины, а женщины делали это на другой стороне. Парню помнились другие лунные ночи, когда мост отбрасывал на берег густую тень. Бывало, он и спал здесь, прислонясь спиной к изрисованному камню.