Злой дух Ямбуя - Федосеев Григорий Анисимович - Страница 52

– Сейчас пойдем, – и я вскидываю на плечи котомку, привязываю к поясу Загрю. Только теперь заметил, какой у нас с ним жалкий вид!

Карарбах разгребает посохом тлеющие угли, вытаскивает наружу медвежий череп и кости.

– Зачем сожгли медведя? – спрашиваю Илью.

– Старик сказал: не надо оставлять амакану пищу. Когда он сытый, все равно что люди, много спит, его не увидишь, а когда голодный – туда-сюда ходит, везде след оставляет, можно скоро найти его, – поясняет Илья. – Карарбах хочет посмотреть место, где амакан убил Елизара.

Появляется Тешка. Он принес чайник воды и полную чашку спелой голубики.

– Я мало-мало чай пью, потом ходить буду туда, – он показал рукой в сторону, откуда слышался стук топора.

– Хорошо.

Мы все покидаем поляну. Впереди идет старик. Он ведет нас по волоку, где несколько дней назад медведь тащил Елизара. Лицо проводника спокойно, как застывший базальт. В руках у него бердана.

По его поведению ни за что не подумаешь, что он совершенно глухой. Я серьезно начинаю верить, что у старика развито какое-то неизвестное нам чувство, позволяющее ему ощущать невидимый глазу мир.

Идем густым стлаником. Небо не разъяснивается, повисает над нагорьем серыми взлохмаченными тучами. Но осень становится все щедрее на цветы. Сегодня, в отличие от вчерашнего, она по-новому украсила землю, все золотистее делаются ее бесконечно разнообразные краски. Киноварью забрызгала склоны Ямбуя, лазурью залила озера, а от подножья гольца до самого края равнины положила густой, тяжелый пурпур. Прошила его тончайшими голубыми ручейками. И какими бы ты заботами ни был обременен, не можешь оставаться равнодушным к этой чарующей картине увядания природы.

Даже старик нет-нет да и остановится, окинет взглядом лежащее у подножья в осенней позолоте нагорье.

Илья не отстает. Неслышными шагами он притаптывает мой след.

Неожиданно Карарбах наклоняется к земле, что-то поднимает. Расческа! Проходим еще метров двадцать – сапог, подальше – второй. Рядом клок волос, вдавленный сильной медвежьей лапой в ягель, и всюду на волоку ватные лоскуты от телогрейки.

Вот и чуть заметная тропка, протоптанная геодезистами, по которой мы с Карарбахом должны были спускаться вчера. На земле кругом следы схватки: мох взбит, россыпь сдвинута, земля в ямах и на бледно-желтом ягеле лежат темные пятна еще не смытой дождем крови. Здесь и произошла неожиданная встреча Елизара с людоедом. Видать, нелегко досталась медведю добыча.

Карарбах предлагает нам с Ильей наблюдать за кустарником, а сам, не выпуская из рук берданы, начинает тщательно обследовать место. Крючковатыми пальцами он ощупывает каждую вмятину, внимательно осматривает следы сапог и лап, постепенно восстанавливая картину схватки медведя с человеком. Но и теперь на обветренном лице старика не прочесть, что его тут удивило или опечалило.

Старик нашел входной след Елизара в стланике, и, по его заключению, парень шел по тропинке ровным, спокойным шагом, не предчувствуя опасности. Справа от тропки под густым стлаником Карарбах заметил лежку медведя. Видимо, затаившись, зверь ждал свою жертву. Чуть поодаль от куста остались два глубоких отпечатка задних лап зверя, сделанных в момент сильного прыжка.

Из уст Карарбаха срывается крик. Я спешу к нему. Он что-то объясняет мне, тычет пальцем в след зверя и явно досадует, что я не понимаю его.

Подходит Илья.

– Видишь, у амакана левая задняя лапа кривая, – говорит он. – Однако зверь – калека.

Да, след левой задней лапы вывернут внутрь, и она заметно меньше ступни правой ноги.

Вот Елизар, будто с разбегу, вдавил в податливую землю оба каблука, поставленные на ребро, прополз с полметра и, падая, припечатал задом мох. Карарбах хватает себя за затылок левой рукой, как пастью, и знаками объясняет, что медведь напал на Елизара сзади, и так внезапно, что тот даже не успел повернуться к зверю.

Ниже мы увидели несколько глубоких отпечатков сапог. Значит, Елизар не сдался, вскочил на ноги и какое-то время еще сопротивлялся стоя. Но где же ему устоять против звериной силы? Он был снова сбит и боролся лежа. Там, где он упал, был больше всего изломан стланик. Однако волок начинался в другом месте.

Карарбах наклонился, что-то ощупал. Молча машет рукою, зовет нас. И показывает на нож, сильным ударом воткнутый в ствол лиственницы.

Это открытие больше всего поразило нас. Продолжая борьбу с людоедом, Елизар сумел выхватить нож, но промахнулся, всадил его в сырой ствол дерева.

Я с трудом вырвал нож. На его тополевой, изящно изогнутой ручке, во всю длину лежала глубокая резная надпись: «Аленка».

Немного ниже, почти на тропе, мы нашли котелок, несомненно принадлежавший Елизару.

В момент нападения медведя он был отброшен далеко вперед.

Случайно ли то, что все погибшие геодезисты были с котелками? Нет ли между ними и нападением людоеда какой-то связи?..

Через полчаса мы без приключений добрались до своих, расположившихся на голом мыске. Тут они решили устроить братскую могилу погибших товарищей. С мыска был виден весь Ямбуй, суровый, строгий, и южный край Алданского нагорья во всем своем печальном убранстве.

Заморосил мелкий прохладный дождичек и точно дымкой окутал землю.

В неглубокой яме, вырытой у самого обрыва скалы, прикрытой полотнищем старенького брезента, лежал Елизар, чуточку сгорбленный, с откинутой назад правой рукой. У его изголовья – останки Петрика и Евтушенко.

Вспыхивает костер. Дым уходит в серое безмолвное небо. От земли поднимался запах зеленой хвои и душистого рододендрона. На снежные вершины Станового упали тени застывших в небе облаков. Они казались траурными черными знаменами, приспущенными над свежей могилкой. С болота донесся крик чайки; он звучал в воздухе материнским плачем.

На обелиске, вытесанном из толстенной лиственницы, сделали скромную надпись:

ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНЫ ГЕОДЕЗИСТЫ: Е. ПЕТРИК, С. ЕВТУШЕНКО, Е. БЫКОВ, ОТДАВШИЕ СВОЮ ЖИЗНЬ ЗА КАРТУ РОДИНЫ.

Настала последняя минута прощания. С золотистых листьев молодой осины, как слезы, падают на свежий холмик капли дождя. Все молча стоим, склонив головы…

Мы ушли от могилы, когда уже не было дождя. Ушли с чувством, что навсегда покидаем этот скалистый мыс. Время все сотрет, исчезнет холмик, упадет обелиск, умрет осинка, и ничто уже не напомнит историю трагической гибели людей. Вечны только жизнь и смерть.

Но пока жив человек, он не должен забывать эти оставленные в глуши тайги могилы.

Если когда-нибудь сюда, к подножью Ямбуя, придут люди – туристы, геологи или случайно забредут охотники пусть они взойдут на мыс, он хорошо виден с озер, и положат на его вершину, где похоронены землепроходцы, зеленую веточку в знак того, что мы, живущие, помним о них.

Спускаемся к озеру. В вечерних сумерках оно кажется огромным, слившимся с бecпрeдельностью. Озеро отделено от мыса неширокой полоской пожелтевшей осоки. Ничто не тревожит его свинцовый лик.

Я сбрасываю с плеч котомку, нагибаюсь к воде умыться. Она настолько прозрачна, что кажется, глядя в нее, можно увидеть грядущее…

Подошли остальные и тоже стали умываться.

Солнце уже коснулось вершин сухостойного леса и, утопая в нем, опалило огнем всю равнину, до самого горизонта, весь Ямбуй и скопище лохматых облаков, только что прикорнувших на груди Станового. Все преобразилось, расцвеченное нежнейшими красками позднего заката.

Налетел ветерок, прошумел по осоке, всколыхнул озерную гладь и стих. Живые светлячки мигали у кромки воды.

Еще полчаса, и землю обнял густой, тяжелый вечерний мрак. Идем, с трудом нащупывая ногами звериную тропку. Она ведет нас сквозь заросли кустарника, по мшистому болоту к далекому огоньку.

Иду последним. Загря еле плетется по следу, болезненно припадая на задние ноги. Путь кажется бесконечным, ничего не обещающим.

Не хочется думать о завтрашнем дне, о людоеде, о горячей лепешке на таборе у костра… Уснуть бы, только уснуть!..

И вдруг мне показалось, что одинокий огонек, пробивший теплом мрак наступившей ночи, мигает у родного очага. С каким наслаждением я сейчас появился бы там и у знакомого порога сбросил с плеч таежные невзгоды, мучительные дни неудач и километры, разделяющие меня с домом!