Злой дух Ямбуя - Федосеев Григорий Анисимович - Страница 51

И, как всегда в трудные минуты, вспоминается далекий родной Кавказ, с седыми снежными вершинами, со сторожевыми пиками, с тенью чинар, с костром под ними, с пасущимися конями на душистой поляне и с луною, холмы, что виднелись за станицей, таинственные дебри лесов… Эти грезы детства ушли со мною в жизнь светлыми; я храню их, как бы проверяя временами: о чем мечтал еще веснушчатым мальчишкой у околицы и чего добился в пятьдесят…

Вскакивает встревоженный Загря. И вдруг взгляд задерживается на светлой полоске под темным сводом стланика, метрах в двадцати от меня. Пытаюсь вспомнить, была ли она раньше? Отвожу взгляд влево и снова подвожу его к пятну. Нет, не была!

Прикладываю ложе к плечу.

Но не успеваю выстрелить – пятно исчезает.

Вижу, правее, в том же провале, снова появляется пятно, но больше и яснее. Это, кажется, белая манишка на груди людоеда.

Чувствую, как в меня впиваются звериные глаза, и будто полчища муравьев бегут по спине вверх и вниз… Пятно приземлилось, сузилось, зверь как будто готовится к прыжку.

Выстрел моргнул ярким светом. Я увидел зверя. В следующее мгновенье он метнулся к закрайку, упал и остался на еле заметном ягеле темным бугром.

Струдом переставляя ноги, неслышно подошел к нему. Зажег спичку… У ног лежала убитая росомаха.

Ноги подламываются, не могут удерживать тяжесть тела. Опускаюсь на землю, приятная слабость растекается по всему телу. Нащупываю руками Загрю, прижимаю к себе. И вдруг в полудремоту врывается вой: «Ую-ю!..»

Вскакиваю.

Это ветер. С жутким посвистом он налетает на стланик, расползается по склонам гольца, уходит на болота. Повалил густой, липкий снег. Будет ли когда-нибудь конец этой ночи! Или так и останутся мрак, холмик и воющий стланик?

У подножья гольца протяжно взревел зверь. Мне почему-то показалось, что в руках у меня не карабин, а палка. С ужасом ощупываю ружье: не начинается ли у меня галлюцинация?

Возникают новые сомнения: а есть ли в карабине патроны?.. С нервной поспешностью отбрасываю затвор и с облегчением убеждаюсь, что все в порядке.

Чертовски обидно, но что поделаешь, если мне сегодня не везет.

До рассвета еще два часа – целая вечность. Вряд ли так долго я смогу бодрствовать. Всю ночь стою на ногах, как за какую-то провинность. И не сойду Ли я с ума от этих безнадежных ожиданий? Разве уйти из котловины, забраться в россыпи, разжечь костер?.. Но и там, у огня, не спасешься от людоеда. Да и нельзя бросить Елизара.

Ударил дятел. Расползся долгожданный звук по зарослям, свалился в равнину.

На востоке горизонт отделился от хмурого ночного неба. Тронулись тени. И как-то сразу, точно по сигналу, на болотах послышался птичий гомон…

Утро. Какое счастье! Даже не верится, что я дождался его, что снова увижу людей, солнце, смогу отогреться у костра.

– Ого-го!.. – перекрывая звуки наступающего утра, сползает с россыпей человеческий голос.

– Ого-го! – отвечаю я и окончательно убеждаюсь в том, что я жив и что уже утро.

Слышу людские голоса. Хочу пойти навстречу товарищам, но не могу сдвинуться с места – ноги не мои. Из чащи с берданой наготове высовывается Карарбах. Я пытаюсь улыбнуться. У старика на морщинистом лице вспыхивает удивление. Он вскидывает ружье на плечо и, вытянув вперед руки, спешит ко мне. Хлопает загрубевшей ладонью по моему плечу и что-то бормочет на своем непонятном мне языке.

За ним появляются Цыбин, Павел, Долбачи. Они разом подходят к Елизару, снимают шапки. И все мы долго стоим молча.

У Павла затуманились глаза, дрогнули подбородок и губы. Он опустился на колени.

– Прости, Елизар, я не думал, что так получится, – прошептал он. Ко мне подошел Цыбин.

– Здесь, видимо, все против нас, – проговорил он. – Было страшно?

– Хорошо бы сейчас костер развести и согреться, потом все расскажу.

Карарбах и Долбачи не стали дожидаться моего рассказа. Им захотелось самим разгадать, что произошло в котловине ночью. Они долго ходили по просветам в кустарниках, рассматривали следы. Потом подошли к убитой росомахе.

Стланиковые дрова разгораются быстро. Лежа у костра, я с наслаждением глотаю горячий, смольный, разбавленный дымком воздух, подставляя огню то грудь, то спину. Я не сопротивляюсь усталости, отдаюсь ей полностью и засыпаю.

МОГИЛА ЗЕМЛЕПРОХОДЦЕВ

Меня будит неожиданный звук, будто гул набатного колокола в широкой степи. Хаотически всплывают, как нечто очень далекое, жуткие отрывки ночи, рев зверя и клыкастая пасть медведя.

Со страхом открываю глаза. Вечнозеленый стланик окружает меня кольцом одиночества. Небо пустое, высокое. Земля кажется чужой, ни звука на ней, ни шороха. Кто-то стоит с ружьем у костра. Знакомый овал спины и латки на одежде.

Кто этот человек и почему днем горит такой большой костер?

Человек подходит ко мне, улыбается, помогает подняться. С трудом встаю, все болит, ноги не повинуются.

– Хорошо спал? – спрашивает он, ощупывая меня пристальным взглядом.

Я молча киваю головой.

Лицо у него плоское, будто молотом приплюснутое, где-то уже встречалось мне, но где – никак не вспомню!

– Моя вода тащи, чай варим, потом ходить будем, а ты хорошо кругом смотри, – предупреждает он меня и, захватив чайник, скрывается в чаще.

Вижу под стланиковым кустом скрадок, и тут как-то сразу все встало на свое место. В прозрачном утреннем воздухе стоит знакомый Ямбуй, впаянный в неподвижную синеву неба. Вокруг вчерашняя тайга, одетая в лохмотья осеннего пурпура, и контур свинцовых озер у подножья гольца. Слышу крик осиротевшей чайки на болоте. И все события ночи, до мелочей, стали реальными. Вспомнил и эвенка – это же переводчик Цыбина – Тешка. Он с ружьем караулил меня у костра.

В котловине ни трупа медведицы, ни Елизара. Куда они девались?

Снизу доносится стук топора. Это наши что-то делают у подножья гольца.

Из-под стланикового куста смотрит на меня пара собачьих глаз. В них боль и усталость. Загря!

У собаки поранен правый бок. Зверь ударил кобеля лапой, содрав лоскут кожи. Я переношу Загрю на поляну, достаю нож. Собака недоверчиво следит за мной, готовая защищаться. Беру осторожно свисающий кусок кожи на боку и одним взмахом отсекаю его.

Кобель вскакивает, вырывается и со всех ног бросается в кустарник. Оттуда тайком поглядывает на меня.

У изголовья, где я лежал, замечаю сверток. Развертываю. Вид лепешки и куска отварной оленины, чуточку пахнущей чесноком, окончательно отрезвляет меня. Жадными пальцами отламываю кусок лепешки. Какое блаженство! Я действительно жив и не рехнулся!

Загря пристально следит за мной из глубины кустарника. Он голодный, как и я. С отвисшей губы стекают на землю прозрачные струйки слюны. В широко открытых глазах ожидание,

– Иди, Загря, помиримся, – и я показываю ему кусок мяса.

Сломилась обида. Кобель поднимается, встряхивает лохматую шубу, подходит ко мне, следит, как я делю лепешку и мясо на две равные части. Одну отдаю ему. Он, как тигр, набрасывается на кусок, мгновенно проглатывает»

– Ну и дурень же ты, Загря, слопал без удовольствия!

В стланиках послышался шорох. Засунув недоеденный кусок в карман, хватаю карабин, Загря поднимается, громко тянет носом воздух. А шорох ближе.

Крайний куст вдруг качнулся, раздвоился, и из темной глубины зарослей высунулся ствол берданы, затем показалась голова Ильи.

Он окидывает спокойным взглядом поляну, чуточку задерживается на костре, уже развалившемся на угли, и, увидев меня с карабином в руках, смотрит, точно впервые встретились. Из-за его спины появляется голова Карарбаха с копной нечесаных волос.

Илья пропускает вперед Карарбаха, недружелюбно косится на меня.

– Где люди? – спрашиваю его.

– Там. – Он кивает головой в сторону, откуда давно доносится стук топора. – Елизара тащили в тайгу, могилку делают. Цыбин говорил, тебе скоро надо идти туда.

В голосе каюра по-прежнему неприкрытая враждебность. Видно, никогда этот вольный и доверчивый житель леса не переживет обиды и не простит жестокости людей.