Могучая крепость (ЛП) - Вебер Дэвид Марк - Страница 99

И устранить таким образом, что даст остальным его «реформистским»… коллегам повод заново обдумать своё вероотступничество. Челюсти интенданта сжались. — «Судя по отчёту Камминга, мы можем рассчитывать на то, что этот Эймейл сделает именно это, и при этом он вообще не имеет ни малейшего представления о том, что кто отдал приказ. Если уж на то пошло, то и отец Дейшан тоже».

В отличие от Эймейла, отец Дейшан Зачо точно знал, кто такой Эйдрин Веймин, поскольку работал непосредственно на него более шести лет. Но у Зачо были веские основания полагать, что Веймин выбрался из Менчира с епископом-исполнителем Томисом, поскольку Веймин специально сказал Зачо, что собирается сделать именно это. Так что даже в том маловероятном случае, если бы он и Эймейл оба были схвачены властями, Зачо не смог бы привести эти власти обратно к Святому Жастину. И из всех инквизиторов, которые были назначены в Корисанд, Зачо был наименее склонен хоть на мгновение колебаться по поводу казни священника-отступника.

«Я не могу притворяться, что сожалею, что пришлось это сделать, — признался сам себе бывший интендант, — но, по крайней мере, у меня были нужные люди, чтобы проследить за этим».

Он закончил отчёт Камминга, а затем, откладывая его в сторону, понял, что сильно зевает.

«Хватит! Я начну совершать ошибки из-за простой усталости, если буду продолжать в том же духе. Пора немного поспать. — Он снова зевнул. — Завтра будет новый день».

«По крайней мере, для некоторых из нас».

XI. Площадь Серой Ящерицы, городской особняк сэра Корина Гарвея и монастырь Святого Жастина, Город Менчир, княжество Корисанд

.XI.

Площадь Серой Ящерицы, городской особняк сэра Корина Гарвея и монастырь Святого Жастина, Город Менчир, княжество Корисанд

Резкий, колющий жест заставил эскорт сэра Корина Гарвея с резким грохотом остановиться на булыжниках. Гнев в чрезмерно контролируемом жесте сжатой в кулак руки Гарвея, был в высшей степени необычным. В его эскорте были люди, которые были с ним в Битве при Переправе Хэрила и служили вместе с ним во время кампании на Перевале Талбора. Они видели его в разгар битвы, видели, как он навещал своих раненых и утешал умирающих, даже видели, как он выезжал, чтобы сдать свою армию Кайлебу Черисийскому. Они видели его сердитым, видели его беспокоющимся, видели, как он горюющим, видели, как он был полон решимости.

Но они никогда не видели его таким.

Эскорт натянул поводья своих лошадей, словно они были встревоженными детьми, крадущимися в тени плохо понятного отцовского гнева, а не элитными, отборными солдатами, которыми они на самом деле и были. Они оглядели здания, окружающие площадь Серой Ящерицы, залитые ранним утренним солнцем на тёмно-синем небе. Воздух был свежим и прохладным, предупреждающим о грядущей жаре, но от этого ещё более приятным, потому что его теперешняя прохлада должна быть такой мимолетной. Витрины, яркие навесы, киоски и палатки рынка Серой Ящерицы, обычно одного из самых больших и оживленных в городе, сверкали в золотых лучах солнца.

Однако эти киоски и палатки были пусты. Люди, которые должны были бы заполонить площадь, торгуясь и препираясь, стояли притихшие, столпившись по краям, удерживаемые там мрачнолицыми бойцами Городской Стражи. Тишина и безмолвие этой толпы людей были настолько глубокими, настолько абсолютными, что слабый, но ясный свист виверн высоко над головой звучал почти шокирующе.

Гарвей спустился с коня. Яирмен Алстин, его личный оруженосец, спрыгнул с седла рядом с ним, но рубящий жест рукой предупредил Алстина, что даже его присутствие сейчас было нежелательно. Ему это явно не нравилось, но темноволосый оруженосец служил семье Гарвея с пятнадцати лет, и был приставлен к сэру Корину с тех пор, как генерал был мальчиком. Он, вероятно, знал настроение сэра Корина лучше, чем любой другой живой человек, и поэтому он просто принял приказ, принял поводья у своего хозяина и встал, наблюдая, как Гарвей подошёл к белой простыне с красными пятнами.

«Не хотел бы я быть тем, кто стоит за этим. — Мысли Алстина были резкими от его собственного гнева. — Я служил генералу и его отцу, мужчине и мальчику, и я никогда не видел ни одного из них таким. Он найдёт того, кто это сделал, и когда он это сделает…»

Сэр Корин Гарвей шёл по булыжной мостовой, как человек, идущий в бой и ощущающий тишину вокруг себя, остро чувствуя контраст между прохладным утренним воздухом и раскалённой добела яростью, бушующей внутри него. Он заставил своё лицо изобразить маску спокойствия, но эта маска была ложью, потому что в нём не было спокойствия.

«Медленнее, Корин. Медленнее, — напомнил он себе. — Помни про все эти наблюдающие глаза. Помни, что ты генерал, личный представитель Регентского Совета, а не просто мужчина. Помни».

Он добрался до покрытой красными пятнами простыни. Рядом с ней на коленях стоял священник, начинающий седеть светловолосый мужчина с окладистой бородой. На нём была зелёная ряса, несущая кадуцей брата ордена Паскуаля, а на шапочке священника красовалась зелёная кокарда старшего священника.

Священник поднял глаза, когда Гарвей подошёл к нему, и генерал увидел слёзы в серых глазах пожилого человека, но выражение лица священника было спокойным, почти безмятежным.

— Отче. — Гарвей знал, что его односложное приветствие прозвучало резче, чем он намеревался, и попытался сделать свой короткий приветственный поклон менее резким. Он сильно сомневался, что ему это удалось.

— Генерал, — ответил священник. Он протянул руку и мягко положил её на простыню. — Мне жаль, что вас вызвали сюда для этого, — сказал он.

— Как и мне, отче. — Гарвей глубоко вздохнул. — Простите меня, — сказал он затем. — Боюсь, сегодня утром я немного зол, но это слабое оправдание невежливости. Вы…?

— Отец Жейф Лейтир. Я настоятель церкви Победоносных Святых Архангелов. — Священник мотнул головой в сторону каменного шпиля церкви на ближнем конце площади, и выражение его лица стало жёстким. — Я более чем уверен, что они оставили его здесь, по крайней мере частично, потому, что хотели оставить мне послание, — сказал он.

Глаза Гарвея на мгновение сузились, но затем он понимающе кивнул, услышав имя Лейтира. Сэр Чарльз Дойл, командовавший его артиллерией в начале кампании на Перевале Талбора, теперь был его начальником штаба. Кроме того, Дойл исполнял роль главного аналитика разведки Гарвея, и слова из его докладов о растущем движении Реформистов здесь, в Менчире, сами собой всплыли в памяти Гарвея.

«Да. Ублюдки, которые это сделали, явно хотели убедиться, что Лейтир получит „сообщение“», — подумал он.

— Боюсь, что вы, вероятно, правы насчёт этого, отче, — сказал он вслух. — С другой стороны, я полагаю, что они задумали это, как «послание» для всех нас. — Он на мгновение оскалил зубы. — И когда мы выясним, кто они такие, у меня тоже будет небольшое сообщение для них.

— Паскуаль — Архангел исцеления, генерал, — сказал Лейтир, снова глядя на прикрытое простыней тело. — Хотя, я думаю, на этот раз он простит меня за то, что я пожелаю вам всяческих успехов. — Его рука скользнула по простыне, поглаживая её, и он покачал головой. — Они не должны были так поступать с ним. — Его голос был таким тихим, что даже Гарвей едва мог его расслышать. — Они не должны были этого делать, они хотели этого сделать.

— Я думаю, что и на этот счёт вы правы, отче, — так же тихо ответил Гарвей. Лейтир снова посмотрела на него, и он слегка пожал плечами. — До сих пор я видел очень мало ненависти направленной в сторону Церкви Черис или ваших собственных Реформистов. Хотя я видел довольно много ненависти исходящей от Храмовых Лоялистов.

— Как и я, — признал Лейтир. — И я думаю, что одна из причин, по которой они это сделали, заключается в том, чтобы разжечь эту ненависть и среди нас. — Он снова посмотрел на прикрытое тело. — Тиман никогда никого не ненавидел, за исключением, возможно, тех коррумпированных людей в Зионе, и никто никогда не мог слушать его проповеди, не осознавая этого. Я думаю, именно поэтому он был так эффективен. И именно поэтому Лоялисты хотят, чтобы мы ненавидели так же горячо, как и они. Они хотят, чтобы мы набросились на них — позволили нашему собственному гневу разжечь конфликт между нами, сделать брешь ещё шире и глубже. Чтобы наша невоздержанность оправдывала их собственную.