Будет скафандр – будут и путешествия - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 13

– Видишь ли, Кип… сдается мне, что они едят мясо.

Я сглотнул комок в горле:

– Веселенькие мысли у маленькой девочки.

– По-твоему, они мне по душе? Поэтому-то я и хотела сообщить отцу.

И сказать-то было больше нечего. Сбываются старые-старые страхи, издавна терзающие человечество. Отец рассказывал, что когда он был мальчишкой, по радио транслировалась фантастическая передача о вторжении с Марса – полнейшая выдумка, но перепугала всех до чертиков[5]. Однако в наше время люди не очень верят в подобные истории: с тех пор, как мы высадились на Луне и облетели Марс и Венеру, существует общее мнение, что жизни в космосе нам не найти.

И вот, пожалуйста…

– Крошка, они с Марса? Или с Венеры?

Крошка покачала головой:

– Нет, они издалека. Материня пыталась объяснить, но мы с ней обе запутались.

– Но, по крайней мере, они из Солнечной системы?

– Вот здесь-то я и запуталась. И да, и нет.

– Как же это может быть?

– Ты у нее спроси.

– Хорошо бы. – Помявшись, я выпалил: – Плевать мне, откуда они. Мы их все равно перестреляем, если не будем при этом на них смотреть.

– Дай бог!

– Все сходится. Ты, значит, говоришь, что летающие тарелки… Настоящие, конечно, не метеозонды… Да, они нас давно уже изучают. А это значит… это значит, что не очень-то уж они в себе и уверены, хоть и страшны так, что от одного их вида молоко скиснет. А то бы они давно загнали бы нас в угол, как охотники зверей. Но коль они этого не сделали, мы, значит, можем их убивать, если, конечно, правильно подойдем к делу.

Она энергично кивнула:

– Я тоже так думаю. Я надеялась, что папа найдет верный путь. Но, – нахмурилась она, – мы мало что о них знаем, а папа всегда учил меня не быть самонадеянной, особенно если не хватает данных.

– Все равно я уверен, что мы правы. Слушай, а кто твой отец? И как тебя зовут по-настоящему?

– Мой отец профессор Рейсфелд. А меня зовут Патриция Уайнант Рейсфелд. Ничего себе имечко, правда? Зови уж лучше меня «Крошкой».

– Профессор Рейсфелд… А что он читает?

– Как, ты не знаешь? Совсем ничего не знаешь? Он же нобелевский лауреат!

– Ты уж извини, Крошка, я ведь провинциал.

– Оно и видно. Мой папа не читает ничего. Он думает. И умеет это делать лучше всех… кроме, возможно, меня. Он – обобщает. Все ведь специализируются по узким направлениям, а он сводит отдельные части в единое целое.

Так-то оно может и так, но слышать я о нем не слышал. Звучит, что и говорить, здорово… Только башка нужна экстраординарная. Я ведь давно уже понял, что новую информацию успевают печатать быстрее, чем мы изучаем старую.

Трехголовый он, что ли, этот профессор?

– Подожди, вот познакомишься с ним, – добавила она, глядя на часы. – Слушай, Кип, пора нам снова упереться как следует. Через несколько минут посадка, а ему до пассажиров дела нет.

Итак, мы снова забились на старое место и уперлись друг в друга. Немного погодя корабль тряхнуло, и пол накренился. Слабый толчок, все успокоилось, а я вдруг почувствовал себя необыкновенно легким. Крошка поднялась на ноги.

– Итак, мы на Луне.

Глава 5

Мальчишкой я частенько играл с ребятами в первую высадку на Луне. Потом, когда пора романтики прошла, я начал обдумывать практические способы добраться до Луны. Но мне в голову никогда не приходило, что когда-то я попаду сюда, запертый в карцер, как мышь в коробку, откуда ей ничего не видно.

Единственным доказательством того, что я и вправду на Луне, был мой вес. Высокую силу тяжести можно имитировать где угодно при помощи центрифуг. Другое дело – низкая. В земных условиях можно добиться ослабления ее лишь на несколько секунд – во время затяжного прыжка с парашютом, или когда самолет ныряет в воздушной яме.

А если ослабление силы тяжести чувствуется постоянно, вывод один – вы не на Земле.

На Луне я должен весить немногим более двадцати пяти фунтов. Примерно таким я себя и чувствовал – вполне способным пройти по газону, не примяв травы.

Я пришел в такой восторг, что забыл и его, и трудное положение, в котором мы очутились; носился кубарем по всей каюте, наслаждаясь волшебством полета, отлетая от стенок и изрядно стукаясь при этом головой в потолок, а потом медленно, медленно, медленно опускаясь на пол. Крошка, присев на корточки, пожала плечами и улыбнулась краешком губ рассчитанно снисходительной улыбкой. «Старый Лунный волк» – со стажем, большим, чем у меня, на целых две недели.

У слабой силы тяжести есть свои отрицательные стороны. Между ногами и поверхностью нет никакой силы сцепления. Мышцам и рефлексам приходилось усваивать то, что я давно уже усвоил разумом: уменьшение веса отнюдь не связано с уменьшением массы и инерции. Чтобы изменить направление даже при ходьбе, надо всем телом наваливаться в нужную сторону, но и при этом, если нет силы сцепления (а где ее взять ногам в носках на гладком полу?), ноги вылетят из-под вас сами.

Падение при одной шестой силы тяжести боли не причинило, но Крошка хихикнула. Я сел и сказал:

– Смейся, смейся, гений. Что же тебе не посмеяться, в теннисных-то туфлях.

– Извини, пожалуйста. Но ты так смешно висел и хватался за воздух – прямо как замедленная киносъемка.

– Не сомневаюсь, что смешно.

– Я уже извинилась. Слушай, можешь надеть мои туфли.

Взглянув на ее ноги, а потом на мои, я только усмехнулся.

– Вот спасибо!

– Ну, можешь задники отрезать, или еще что придумать. Меня это не смутит. Меня вообще ничто и никогда не смущает. Кстати, где твои туфли?

– Где-то в четверти миллиона миль отсюда, если, конечно, мы не сошли не на той остановке.

– Вот как. Что ж, здесь они тебе вряд ли понадобятся.

– Угу. – Я пожевал губу. – Крошка, что делать-то будем?

– С кем?

– С ним.

– Ничего. Что мы можем-то?

– Так что будем делать?

– Спать.

– Что?

– Спать. Все равно мы сейчас абсолютно беспомощны. Наша основная задача сейчас – выжить, а главный закон выживания – никогда не беспокоиться о невозможном и сосредоточиться на достижении возможного. Я голодна, хочу пить, и очень-очень устала… Сон – единственное, что мне доступно. И если ты соизволишь замолчать, я усну.

– Я вполне способен понять намек. Нечего рычать.

– Извини. Но когда я устаю, я становлюсь ужасной грубиянкой, и папа всегда говорит, что я особенно невыносима перед завтраком.

Она свернулась в клубочек и сунула свою затасканную тряпичную куклу под подбородок.

– Спок ночи, Кип.

– Спокойной ночи, Крошка.

Тут мне пришла одна мысль, я открыл было рот, чтобы заговорить… и увидел, что она уже уснула. Дышала она ровно, лицо ее разгладилось, она больше не выглядела уверенной в себе, постоянно настороженной всезнайкой. По-детски оттопыренная губа делала ее похожей на неумытого херувимчика. По грязи на лице пролегали полоски – явные следы слез, хотя я ни разу не видел ее плачущей.

Кип, сказал я себе, вечно ты влипаешь в истории. Это ведь куда сложнее, чем подобрать брошенного котенка.

Но я должен заботиться о ней… Или погибнуть, пытаясь это делать.

Что ж, может, так оно и будет. Может, и погибну. Я и о себе самом-то толком никогда позаботиться не мог. Я зевнул. Потом зевнул еще раз. Похоже, что эта фитюлька сообразительней меня, в жизни я так не уставал, отродясь мне не было так голодно и плохо. Я решил было начать барабанить кулаками по дверной панели, чтобы заставить прийти сюда либо толстяка, либо тощего, но потом подумал, что разбужу Крошку и уж точно обозлю его.

Так что я растянулся на спине, как, бывало, на ковре у нас в гостиной, и обнаружил, что одна шестая силы тяжести – матрац куда лучший, чем любая пенорезина; даже капризуле-принцессе из сказки Андерсена не на что было бы пожаловаться.