Оракул петербургский. Книга 2 - Федоров Алексей Григорьевич - Страница 26

Муза внимательно вгляделась в "образы" собеседников и задала сама себе вопрос: "Для кого же я старалась, плела сеть из фактов, выстраивала линии взаимосвязей, определяла логических формулы". Единственная, кто внушал доверие, любовь и расположение была Сабрина. Муза встала и, не прощаясь, без всяких объяснений, удалилась под ручку с подругой к своим местам – на другую палубу аэробуса.

Как только плюхнулись в ожидавшие возвращения хозяев кресла, Сабрина уточнила:

– Я не совсем поняла тезис о цивилизованности применительно к войне. Уточни, если есть желание?

– Сабринок, здесь все проще пареной репы. Предположим, к тебе приехали гости от малых народов, но в твоей квартире они решили жить по своим правилам: жечь костер в гостиной, валяться на твоей кровати, лазать по шкафам, пристраиваться с пошлостями к твоей дочери. Какая будет твоя реакция? Ты, скорее всего, прогонишь их, предложив набраться ума прежде, чем навещать тебя. Если не согласятся убраться по добру, по здорову, ты обратишься за помощью в милицию, не так ли? Вот тебе простенький пример столкновения разных уровней цивилизованности. Глупый и менее развитый просто обязан руководствоваться требованиями более умного. Таков закон жизни.

Сабрина согласилась во всем с подругой и продолжала независимое расследование дальше:

– Музочка, тебя расстроили наши "мужуки"? – она еще только привыкала к сленгу, а потому речь ее иногда звучала забавно.

Муза рассмеялась и в ответе была искренна:

– Сабринок, нет у нас с тобой оснований сердиться на мужчин, вообще, потому что мы с тобой существа иного ранга – более высокого, стоящего ближе к Богу. А, в частности, наши местные страдальцы – всего лишь тени своих пролетарских предков, как говорится, продукт времени, эпохи. Магазанник, по-моему, так и не выключался из своих финансовых прожектов и авантюр. А Феликс-дурашка никак не мог справиться с мелкими пузырями сексуальности, которые пытались пробулькивать через еще не утраченную похоть, свойственную мужчине средних лет, в меру развращенного. Нам ли обижаться на инвалидов ума от самого рождения. Ты знаешь, Сабринок, я полагаю, что сам Бог, сотворив мужчину, а потом из его ребра женщину, скоро понял: последовательность была не той, не правильной. Потому Бог стал прикипать сердцем к женщине, особенно это касается многострадальной России. Суди сама, мог ли Бог без слез воспринимать такой тезис: "Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет.."?! Да, вообще-то, и Иисуса Христа Бог подарил Марии без участия мужа. Это же о многом говорит – такой откровенный подарок!

Сабрина еще не совсем окончательно привыкла к бесцеремонности ума подруги, а потому округлила глаза. Но Муза не дала ей долго думать, а авторитетно и с нажимом заявила:

– Мой опыт подсказывает, Сабринок, что на тебя глаз положил Магазанник, а на меня Феликс. Магазаник, видимо, будет пытаться продвигаться к победе осмотрительно и основательно выстраивая схему ухаживания. Феликсу же предстоит долго бороться со страхом, который я вселила в его душу с самой первой встречи. Еще в Израиле, куда он прилетал уговаривать меня принять участие в твоем вызволении из плена переживаний – так он выразился тогда. Тогда я почувствовала, что с ним все будет не просто. Невроз на этом фланге обеспечен точно, – к бабкам-гадалка ходить не надо!

Пришла пора Сабрине снова удивляться:

– Музочка, разве он не понимают, что я слишком покорена Сергеевым, памятью о нем? Какие могут быть ухаживания, практически, у гроба друга? Магазанник же не отпетый осел, надеюсь?

– Никто не говорит, что ухаживания начнутся моментально, – поправилась Муза. – Я умею видеть довольно далеко вперед. Просто ты имей ввиду такую перспективу и держи этого лоха в запасных. Не смущайся, помни – я всегда рядом, если что, то мы выцарапаем им глаза без зазрения совести – молниеносно, в четыре руки. Me comprenez-vous? (Понятно?), подружка!

Сабрина покачала головой, продолжая удивляться и нарисованным перспективам, и сленгу, употребляемому Музой. У Сабрины с непривычки от некоторых словесных эскапад подружки создавалось такое впечатление, что та давно успела пройти "огонь, воду и медные трубы". Они при знакомстве договорились, не стесняясь, задавать любые вопросы друг другу, и уточнение родилось тут же:

– Музочка, ты так легко оперируешь некоторыми понятиями, что я, говоря твоим языком, стопорюсь мгновенно. Откуда такой богатый жизненный опыт?

Муза весело хмыкнула и выстрелила:

– Сабринок, у нас говорят: "походишь с мое в детсад – не тому научишься"!

Потом уже серьезнее пояснила:

– Сабринок, ты изучала русский язык в университете, да еще за границей. А я постигала родной язык в условиях социалистической действительности. У нас на родине в 17 году такого натворили, что теперь десятки будущих поколений будут разгребать помойку и основательные завалы не только в экономике, демографии, но и в элементарной психологии, в языкознании.

Муза проверила по взгляду качество вхождения Сабрины в обсуждаемую проблему, затем, не без издевки, продолжила:

– Представь себе, в нашей стране восемьдесят лет быдло проживало не в заводских бараках за Нарвской или Выборгской заставами, а в центре столицы, в домах, где должны жить по меркам любого цивилизованного государства только избранные, люди освоившие не только элементарную, но и высокую культуру. Отсюда: заплеванные и засранные парадные и лестницы, разграбленные лифты и выкрученные лампочки, расписанные матершиной стены (даже святые памятники). Добавь сюда совместное обучение в школе, в институте мальчиков и девочек совершенно разных пород. Вынужденные мезальянсы и неравные брачные пары – ведь большевистское быдло после революции принялось улучшать свою породу, да расстреливать слишком умных – "бывших".

Муза немного передохнула, упокоила возмущение и продолжала ровнее:

– Сабринок, я тебе уже говорила, – тебя ждут глубокое разочарование и занятное удивление. Где-то ты будешь весело смеяться, а где-то и горько плакать. Самое страшное, что уже очень скоро ты столкнешься с прелестями отечественной медицины. Дай Бог, чтоб не угробили тебя или ребенка отечественные эскулапы, резво переходящие на рельсы страховой медицины.

Безусловно, было от чего испугаться и Муза таки добилась своего – глаза Сабрины зажглись беспокойством. Но, видимо, она была фаталисткой и потому решила: "Чему быть – того не миновать"! Ее поддержала в таком решении и Муза.

Душевное равновесие быстро возвращается к беременной женщине, конечно, если она здорова и не окончательно раздавлена жизнью. Сабрина, надо думать, была из положительных персон. Она быстро стряхнула с себя оцепенение и, скорее всего, снова нырнула в приятные воспоминания. Они, естественно, были связаны с Сергеевым.

– Музочка, понимаешь какая незадача, – обратилась она к подруге, – ты интересно рассказывала об истории еврейства и прочих социологических феноменах. Я тебя слушала внимательно, но ловила себя на мысли, что память сверлят другие слова. Меня не отпускает маленькое стихотворение Сергеева – "Слова":

Сабрина прочла вслух стихотворение, но потом еще долго молчала, как бы прислушиваясь к хрустальному звуку отзвеневших слов. Затем она обратилась к Музе, которая, как ей показалось, тоже вслушивалась, собирая в копилку памяти еще звучавшее эхо:

– Музочка, я не всегда правильно понимаю Сергеева, как человека, как личность, наконец. А после того, как я начала раскопки его архива, он вообще стал представляться мне другим человеком. Правильнее сказать, конечно, тем же – любимым, единственным, незаменимым, – но приоткрылась еще одна тайная ниша его души. А я ведь прочитала только три его тетради. Представляю, с чем я встречусь в его квартире. Муза, я хочу попробовать написать о нем книгу. Скорее не столько о нем, сколько о людях его склада.