Повешенный (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 18

Мы остановились у ничем не примечательного, одноэтажного здания, и нас с Южинским, наконец, вывели из карет. Не давая размять закоченевшие ноги, сразу же повели в дом. И руки и ноги, скованные кандалами, так затекли, что отказывались слушаться. Чтобы сделать несколько шагов и подняться на крыльцо, пришлось приложить неимоверные усилия. Но зато внутри здания было тепло.

— Наверное, это и есть Секретный дом, о котором ходит столько жутких слухов — едва слышно прошептал Петя — самая страшная тюрьма Российской империи.

Нас завели в небольшое помещение с решетками на окнах и наконец-то сняли ненавистные кандалы. Я испытал огромное, ни с чем не сравнимое облегчение, и принялся растирать затекшие запястья и щиколотки, чтобы восстановить нормальное кровообращение. Южинский последовал моему примеру. А через несколько минут за нами пришел надзиратель и велел идти за ним.

Следующим помещением была по видимому приемная перед кабинетом тюремного начальства, где нас посадили на скамью. Но только мы успели присесть, как в комнату, в сопровождении капитана Крапивина, зашел пожилой, но крепкий дядька в мундире с погонами майора и уставился на нас немигающим взглядом из-под седых кустистых бровей.

— Встать! — рявкнул местный вертухай, и нам пришлось подняться со скамьи.

Начальник тюрьмы молча прошел в кабинет, где сел за письменный стол, и не спеша принялся читать сопроводительные документы, не выражая при этом никаких эмоций. Я заметил, что даже Крапивин чувствовал себя неуверенно рядом с этим суровым человеком. Майор был явно одаренным, об этом говорила его внешность. И не смотря на возраст и седину, двигался он стремительно, в нем чувствовалась физическая сила и незаурядный ум. Наконец, он поднял глаза от бумаг и распорядился:

— Отведите заключенных на нижний этаж, разместите в карантинных камерах и вкратце ознакомьте их с нашим распорядком. Более обстоятельный разговор у нас будет завтра, когда они придут в себя после дороги. Сейчас с ними говорить не имеет смысла. Врача осмотреть их, тоже уже нет на службе. Выполняйте!

Охранник, как подорванный, сорвался с места и помчался к двери, чтобы вызвать конвоиров. Было заметно, что начальство свое он побаивается. От властного майора веяло такой силой, что неодаренным вообще было тяжело рядом с ним находиться. Даже на меня, не смотря на всю мою усталость, он произвел очень сильное впечатление. Голос очень похож на бас Гирса — так и плющит.

Задерживаться в кабинете у нас причин не было, и мы сами постарались поскорее убраться оттуда. Лицом к стене, руки за спину, вперед ступай. Вот и все команды.

Обстановка в этой тюрьме не сильно отличалась от Петровской крепости. Такие же толстые кирпичные стены своды арок, такие же светильники в нишах длинного коридора, и похожая узкая лестница — только ведущая не вверх, а вниз. Одиночные казематы находились здесь в нижнем этаже. Который с полным основанием можно было считать подземным. В в нашем отсеке, забранном решеткой из толстых металлических прутьев, я насчитал пять камер.

Остановившись посередине коридора, тюремщик начал монотонным голосом зачитывать нам внутренние правила тюрьмы, где главным словом было «запрещено». Получать письма от родных запрещено, читать книги и газеты запрещено, ежедневные прогулки запрещены. Последнее было совсем тухло. Раз в две недели нас будут на час поодиночке выводить на прогулку во внутренний двор цитадели — но общаться с другими заключенными запрещено. Лежать днем на кровати тоже нельзя — ее конструкция предусматривала, что в дневное время лежанка должна пристегиваться к стене специальным приспособлением.

Естественного освещения в небольших камерах практически не было, если не считать узкую щель окна расположенного под самым потолком. Во всем остальном новая камера мало чем отличалась от той, где я недавно провел несколько дней — стол со стулом здесь так же были привинчены к полу. Воздух в камере был застоявшимся, здесь пахло сыростью и плесенью. От всего этого веяло полной безнадегой, и тут мне предстояло провести минимум несколько лет, а то и всю оставшуюся жизнь…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Уснул я моментально, не смотря на то, что мне удалось поспать в карете после обеда в трактире. А проснулся от грохота открываемого зарешеченного окна в двери, через которую арестантам здесь подавали еду.

— Заключенный, подъем! Будешь тянуться — останешься без завтрака.

Пришлось вскакивать с койки и идти к двери, чтобы забрать миску с привычной кашей и кружку с чаем. Если это теплое пойло вообще можно было назвать чаем. Да, и «идти» — это тоже громко сказано — от койки до двери всего три шага. С тоской вспомнил доброго Прохора — местных тюремщиков с ним не сравнить. Эти так бояться своего грозного начальника, что послаблений или человеческого участия от них ждать бессмысленно.

После завтрака вернул койку в надлежащее положение и уселся за стол, ожидая, когда за мной придут, чтобы отвести к начальнику тюрьмы. Заняться было совершенно нечем. Оставалось только бессмысленно рассматривать стены, предаваться воспоминаниям и размышлять о смерти.

Но как может самоубиться человек, не имея, ни ножа, ни веревки — расшибить голову о стену? Помнится одному из декабристов удалось это сделать. Можно еще вены себе вскрыть зубами — тоже способ. А вот повеситься еще раз — это вряд ли. Даже если порвать рубаху на лоскуты и сплести из них петлю, то привязывать ее здесь к чему? Окно под самым потолком и до него точно не дотянуться. Эту секретную тюрьму строили далеко не идиоты, и они все здесь предусмотрели.

Мои раздумья прерывает скрежет ключа в замке и грохот засова

— Заключенный, на выход! Руки за спину.

Выхожу в коридор, и сразу встречаюсь взглядом с Петей. Выглядит он неважнецки — взгляд потухший, круги под глазами, плечи безвольно опущены — как-то он быстро сдался, приняв суровую действительность. На такой исход заговорщики явно не рассчитывали, надеялись в худшем случае, геройски умереть. Но не всем из них так повезло.

Нас снова приводят к начальнику тюрьмы. Только сейчас замечаю, что в его кабинете стульев для посетителей не предусмотрено. У стены рядом с дверью скамья, привинченная к полу, но присесть на нее нам никто не предлагает. Так оба и стоим перед столом, как провинившиеся школьники.

Здороваться с нами никто не собирается, мы тоже молчим. Южинский до сих пор пребывает в прострации, а мне вообще пофигу. Меня сейчас больше занимает мысль, как завершить начатое в нынешних экстремальных условиях. Зря я все-таки потерял время в Петровской крепости, там это сделать было намного проще. Здесь же, подозреваю, за нами станут зорко присматривать, чтобы мы не учудили чего-нибудь.

— У вас есть какие-нибудь жалобы? — снисходит до нас майор. Он пьет чай из железной кружки.

— Нет — отвечаю я равнодушно. Петя безучастно молчит, уставившись в пол.

— Заключенный Южинский, я и к вам обращаюсь!

— Что…? — поднимает глаза Петя — А, нет. Все терпимо.

— Врач, каналья эдакая запил. Вас осмотрят завтра — тюремщик задумался, видимо прикидывая длину запоя медика — А может и послезавтра.

Майор постукивает пальцами по столешнице, переводит внимательный взгляд с одного на другого. Его явно раздражает наше безразличие, он видимо ждал от нас слезливых жалоб на плохие условия содержания. Но не дождался. И это его злит.

— Хочу сразу вас предупредить, что за вами будет вестись круглосуточное наблюдение. Если у вас в головах есть дурацкие мысли, что вам удастся покинуть крепость и избежать наказания, лучше сразу забыть об этом. Побегов из нашей тюрьмы не было, и не будет впредь. По крайней мере, пока я тут служу.

Я пожимаю плечами и продолжаю молчать. Куда бежать-то? Сейчас зима, а через месяц лед на озере вскроется, и побег вообще будет нереален. Майор продолжает что-то говорить, давя на нас морально и даром — я же отключаю свой слух и с тревогой поглядываю на Петю, думая о том, сколько он еще продержится, прежде, чем сорвется. Как бы парень умом не тронулся от переживаний. Ранимый он…