Тайна Лоринг-Чейза - Фарнол Джеффери - Страница 46

– Сэр, – сказал он едва узнаваемым хриплым голосом. – Сэр… что бы ни довелось вам узнать в отношении этого рокового оружия, я покорнейше прошу, я умоляю, заклинаю вас: никому… ни единой душе… не говорите о нем! В противном случае вы наверняка горько пожалеете… Очень горько пожалеете!

И, не дожидаясь ответа, так же стремительно развернулся на каблуках и заспешил прочь.

Настала пора предать земле бренные останки сэра Невила Лоринга. В яркий солнечный полдень гроб установили возле могилы его предков. Еще загодя в церкви собралась толпа жителей Лоринг-вилледж и окрестных деревень – дородные фермеры, деревенские сквайры, дворянство из ближних и дальних родовых гнезд – торжественно приодетое, пестрое общество, провожающее не последнего из своих представителей. Впрочем, как знать, не влек ли их сюда скорее нездоровый интерес – любопытство, смешанное со страхом перед насильственной смертью, и надежда лицезреть драматичный финал таинственной трагедии?

«Полные жизни, мы уже мертвы…»

Бесспорная истина! Но как приятно ощущать ток крови в жилах, как восхитительно замирает сердце, когда бросаешь боязливый взгляд из-под кокетливого чепца или модной широкополой шляпы на траурные бархатные покровы, тяжелыми складками которого искусно задрапировано то, что осталось от ближнего твоего!

«Ибо из праха вышел и во прах возвратишься»!

Ужасен грохот падающих комьев земли!

«Аз есмь Воскресение и Жизнь!»

Множество глаз, полных жадного любопытства, – и ни плача, ни слезинки жалости – ни единой!

Но вот наконец гроб сэра Невила зарыли, спрятали подальше от полуденного солнца и безжалостных любопытных взглядов. Зрители, нестройно переговариваясь, задвигались и вскоре разошлись – кто в сельский особняк, кто на уединенную ферму, кто в один из домов, теснящихся на деревенской улице. Разговоров, толков и пересудов хватит надолго. Интригующая, жуткая тайна во всех своих устрашающих подробностях не один день останется главной их темой. Ах какие открываются широкие возможности для преувеличенных содроганий, глубокомысленных покачиваний головой и блестящих умозаключений доморощенных провидцев!

Церковь опустела. Дэвид подошел к старому камню, прочитал свежевыбитые слова:

Дэвид стоял в тени, подпирая плечом колонну и скрестив руки на груди. Вдруг он услышал быстрые, легкие шаги. К древнему монументу подошла миссис Белинда. Как видно, не подозревая о том, что за ней наблюдают, она опустилась перед ним на колени, и хрупкую, так похожую на девичью фигурку сотрясли мучительные рыдания. Седая голова упала на тонкие руки, и бескровные губы зашептали торопливые слова, то и дело прерываемые судорожными паузами:

– О, Невил, Невил! Зачем ты грешил, зачем осквернял себя нечистыми помыслами? Зачем был так жесток, так немилосердно жесток ко мне?.. А теперь тебя нет… О, Невил, моя любовь последует за тобой… она останется с тобой, Невил, навсегда, навсегда!

Дэвид на цыпочках прокрался к выходу. Слава Богу, нашелся хоть один человек, оплакивающий его недостойного дядю. Есть кому помолиться о его черной душе, пролить на его могилу слезу жалости.

Глава XXXII,

дающая необходимое развитие философским воззрениям на слабительное

Ранним утром Дэвид отдернул занавеску, и в открытое окно хлынул ослепительный поток солнечного света. Веселый мелодичный птичий свист, полный неожиданных переливов и трелей, сразу стал громче. Дэвид, еще не кончив одеваться, высунул на улицу взъерошенную голову. Прямо под его окном, посреди двора, стоял человечек в белоснежной рубашке без сюртука, черных бархатных штанах и ботфортах и над чем-то усердно колдовал возле большого стола, на котором были выстроены рядами банки, склянки и пузырьки. Коротышка наполнял их темно-коричневой жидкостью, да с такой выверенной точностью и быстротой, что просто любо-дорого было посмотреть. Наконец, когда каждой склянке была скормлена точно отмеренная порция жидкости, человечек отставил ведро и черпак и, запустив пятерню в лежащую рядом сумку, достал оттуда пригоршню пробок. Тут он случайно поднял голову и заметил Дэвида.

– Великолепное утро, мистер Пибоди! – приветствовал его Дэвид.

– Вы так считаете? Будь по-вашему, – ответил странствующий лекарь, сняв свою широкополую шляпу. – Отрадно сознавать, сэр, что ваша печень, сей благородный орган, чувствует себя сносно, раз вы способны столь высоко оценить обыкновенный ясный денек.

– Кажется, вы меня забыли, мистер Пибоди!

– Не стану отрицать, сэр, я вижу бессчетное количество лиц, множество физиономий per diem[12]… Однако дайте-ка мне подумать.

– В Лорингском лесу! – подсказал Дэвид – И пострадала не печень, а голова.

– Ну конечно! Правда, вас не узнать. Corpore sano…[13] Хм! Благодаря бритью и наружному применению aqua pure ваша внешность значительно выиграла. А как поживает поврежденная макушка? Лучше?

– Вашими заботами!

– Лучше сказать, моим средством от мозолей. А в остальном как ваше самочувствие – желудок, например, не беспокоит?

– Еще как! Он давно пуст! – засмеялся Дэвид.

– Ну, этот недуг легко излечим. Спускайтесь, позавтракаем вместе, я с удовольствием вас попотчую.

– Нет, нет, спасибо, – начал отнекиваться Дэвид.

– Да, и никаких отговорок! – пресек его возражения Пибоди. – Э-гей, Том! Томас, выгляни на минутку! – позвал он.

Из маленького оконца высунулась круглая голова хозяина.

– Да, мастер Пибоди?

– Накрывай завтрак, Том! Яичницу с беконом, и побольше, мы проголодались.

– Увольте, мистер Пибоди! – крикнул сверху Дэвид.

– Не может быть и речи! – ответствовал Пибоди снизу и принялся сноровисто затыкать бутылочки пробками. – Питание в хорошей компании помогает пищеварению; в результате приятное сочетается с полезным. А если лопать в одиночку, как попало, это может вредно отразиться на жизненно важных органах, содействовать диспепсии. А в результате – страдания и злоба, вплоть до желания убить!.. Кстати об убийстве…

– Только не о нем! – перебил его Дэвид.

– Как знаете, – не стал настаивать эскулап. – А может вы, пока завтрак не готов, спуститесь и пособите мне заткнуть эти флаконы?

– С удовольствием! – ответил Дэвид и вскоре, завершив свой туалет, присоединился к мистеру Пибоди. – Если не секрет, – поинтересовался он, оглядывая нестройные сонмы пузатых склянок, – неужели ваше знаменитое снадобье пользуется столь поразительным спросом?

– Именно так! – подтвердил мистер Пибоди. – Хотя здесь не только оно, ибо при смешении с определенной добавкой средство от мозолей превращается в Незаменимое Слабительное Пибоди, иначе, Бесценную Помощь Желудку или, на выбор, Своевременный Облегчитель – нежный, словно южный зефир; пробирающий насквозь, словно борей; и действенный, как землетрясение. Одна столовая ложка после еды, и человек оживает и воспаряет, словно птица в поднебесье, а в душе гремит симфония восторга. И все удовольствие за какой-то шиллинг, а три бутылочки и вовсе даром – восемнадцать пенсов… Хе, вы никак улыбаетесь, сэр?

– Простите меня, мистер Пибоди, но ваши поэтические сравнения и эпитеты…

– А, так то непременный элемент врачебного искусства! Люди любят красивые, образные выражения, точно так же как предпочитают, чтобы лекарство было на вид, запах и вкус настоящим лекарством. Я даю им то, чего они желают… И это, молодой человек, не шарлатанство. Если оно и есть, то совсем чуть-чуть… Если бы все лекарства, продаваемые ничего не подозревающей страждущей публике, были так же невинны, как снадобья Пибоди, мир был бы куда счастливее и куда меньше в нем вершилось бы зла и преступлений… Кстати о преступлениях…