Седина в бороду - Фарнол Джеффери - Страница 6

– Забудь об этом, дитя мое, лучше расскажи мне о себе…

– Он подчинился вам! А ведь Роберт, наверное, куда сильней!

– Без сомнения, но…

– Почему? Почему он послушался вас? Я ведь думала, что он храбр и силен!

– Наверное, потому, что твой возлюбленный действительно тот, кем его считают твои родственники.

– Странно… – задумчиво протянула девушка.

– Ты действительно влюблена в этого человека, дитя мое?

– Да, я… – Она смущенно взглянула на него. – Думаю, что я любила его.

Сэр Мармадьюк улыбнулся.

– А сейчас? Сейчас ты все еще любишь его?

– Я презираю трусов!

– И все-таки: ты любишь его?

– А кроме того, – продолжала она своим нежным и глубоким голосом, – он совсем не так благочестив, как я полагала. Он сквернословит, богохульствует, он собирался ударить вас!

– Все это означает, что ты больше не любишь его?

– Я больше никогда никого не полюблю! Никогда!

Сэр Мармадьюк улыбнулся столь весело, что и сам был удивлен.

– Но почему, дитя мое? Ты ничего не знаешь о любви, ведь прежде ты никогда не любила.

– Это правда, сэр, но как вы узнали? – девушка взглянула на него с обескураживающей наивностью.

– Это все твои глаза, дитя мое. Любовь все еще спит в душе твоей. Ты еще не повстречала человека, которого смогла бы полюбить не за внешность или манеры, а просто потому, что он – это он.

– Все это звучит глупо и неразумно, мистер Гоббс.

– Любовь всегда неразумна, – назидательно изрек сэр Мармадьюк.

– О! Но тогда вы, должно быть, не раз любили, мистер Гоббс?

– Нет, я никогда никого не любил, хотя раз или два воображал, что любовь посетила меня… И прошу тебя, не зови меня мистер Гоббс.

– Но почему?

– Твои нежные губы не должны произносить столь неблагозвучное имя.

– Но ведь ваше имя Гоббс…

Сэр Мармадьюк сморщил свой благородный нос. Он уже жалел, что не выбрал себе более достойный псевдоним.

– Зови меня, ну, скажем… Джон.

– Но, – она качнула головой, – я не могу вас так называть, ведь мы знакомы столь недолго. А такое обращение бесцеремонно, не правда ли?

– И все-таки зови меня просто Джон, – улыбнулся он. – И расскажи мне о себе.

– Хорошо, но по правде говоря, сэр, моя жизнь не слишком интересна. Я всего лишь простая девушка, присматриваю за фермой, убираю дом и по воскресеньям хожу в молельный дом. Моя жизнь действительно ничем не примечательна.

– Но готов поклясться, она приятна и безоблачна.

– Нет, тут вы не правы, сэр, ибо у меня немало грехов – я упряма, горда и часто даю волю своему гневу. Вот вчера, например, я наградила подзатыльником Пенелопу лишь за то, что она опрокинула горшок со сливками. Я довела бедняжку до слез, а потом и сама разревелась, после чего всю ночь молила Господа простить меня!

– Не сомневаюсь, что твои молитвы были услышаны!

– Вряд ли! – Ева горестно покачала прелестной головкой. – Потому что уже сегодня я оттаскала Джоан за волосы за испорченное масло! Воистину я несчастнейшая из грешниц, неспособная к милосердию. Вот я убежала из дому, бросила своих стариков, а ведь это нечестно и подло, мистер Гоббс! Но я так хотела побывать в Лондоне и увидеть Воксхолл! О, мистер Гоббс, если бы вы знали…

– Но ведь ты любишь свои родные места?

– Да! Всем сердцем! Запах свежего сена, предрассветное пение птиц, закатное солнце над лесом, шепот ручья – я и вправду люблю все это. И все же Лондон, его чудесные улицы, его дворцы и… Воксхолл… О, мистер Гоббс!

– Неужели ты не можешь звать меня просто Джоном?

– Могу, сэр, но все же мы знакомы столь недолго, а вы джентльмен, настоящий джентльмен!

– Ты судишь по моей одежде?

– Нет, скорее по вашему лицу. Оно полно достоинства, а ваши манеры – они столь величественны!

– У тебя есть сестра или брат?

– Сестра, сэр. Бедная Табита.

– Значит, умерла? Прости меня, дитя мое!

– Умерла? Нет, слава Всевышнему, она жива и здорова, но мои дядья постоянно твердят, что лучше бы она умерла. Видите ли, моя бедная сестра вышла замуж за… – Ее голос понизился до стыдливого шепота – за актера! И дяди не позволяют мне видеться с ней.

– Но, может быть, ее супруг вполне достойный человек? – с легкой улыбкой осмелился возразить сэр Мармадьюк.

– Нет, сэр, это невозможно! Ведь все актеры – исчадия ада! Но я так скучаю по своей Табите и каждую ночь молюсь за нее.

– Ну, тогда, я уверен, с ней все в порядке.

– А вы набожны, мистер Гоббс?

– Надеюсь, что так.

– Вы часто молитесь?

– Боюсь, что нет, – серьезно ответил сэр Мармадьюк. – В последний раз я молился, когда был ребенком.

– Увы! – с упреком вздохнула мисс Ева. – Я так и думала. У вас такой мирской вид… И все же…

– И все же? – спросил он, встретив ее серьезный взгляд.

– Я думаю, что для вас еще не все потеряно.

– Надеюсь, это так, – совершенно серьезно подтвердилл сэр Мармадьюк.

– Честно говоря, вы привержены роскоши, а это грех. Вы горды и высокомерны, и это тоже грех. Но у вас, Джон Гоббс, такое доброе лицо, у вас такие мягкие глаза и такая открытая улыбка.

Сэр Мармадьюк улыбнулся. В этот момент раздался мелодичный звон часов далекой церкви. Путники остановились у ограды, и Ева-Энн начала считать удары.

– Одиннадцать! – воскликнула она с непритворным ужасом. – Уже одиннадцать часов! Я никогда не бывала за оградой деревни в столь поздний час, уже в девять я в своей кровати читаю вечернюю молитву. Боже мой, какой позор! Надо торопиться!

Гибкая, как кошка, она мгновенно взбежала по лестнице и оказалась за деревенской стенкой прежде, чем джентльмен успел помочь ей. И сэру Мармадьюку не оставалось ничего другого, как последовал за девушкой призвав на помощь все свое проворство.

– Твой дом далеко? – поинтересовался он, несколько запыхавшись.

– В двух милях отсюда.

– Тогда прошу тебя, Ева-Энн, давай не будем торопиться.

– Почему?

– Потому что иначе мне в самом скором времени придется сказать тебе «прощай».

– Прощай! – повторила она. – Какое грустное слово.

– Да, и потому не торопись, дитя мое.

Вперед убегала залитая лунным светом тропинка, испещренная причудливыми тенями. Ночь полнилась ароматом жимолости и торжественной тишиной. Сэр Мармадьюк вздохнул.

– Тебе тоже не нравится это слово? – спросил он.

– Да, – тихо ответила Ева-Энн, – у меня так мало друзей.

– Ты считаешь меня своим другом, Ева-Энн?

– Да, мистер Гоббс.

– Тогда зови меня просто Джон.

– Хорошо, коль вы так хотите, буду звать. Какая чудесная ночь, Джон.

– Да, – ответил он и резко остановился. – Ева-Энн, поскольку теперь я твой друг, ты должна мне поклясться, что, если этот Дентон вновь начнет домогаться тебя, ты не станешь верить его обещаниям, никогда не станешь! Обещай, дитя мое, что ты никогда не убежишь с ним!

– Нет, друг мой Джон, этого я тебе не могу обещать, – задумчиво ответила она.

– Почему?

– Он богат, Джон.

– Богат? – яростно воскликнул сэр Мармадьюк, вновь останавливаясь и пристально вглядываясь в лицо девушки.

– Да, Джон, он постоянно говорил мне об этом.

– Но ведь ты не любишь этого молодчика!

– Не люблю, во всяком случае, сейчас мне так кажется, – горестно согласилась она. – Но мне так нужны деньги, Джон, если бы только знал!

– Деньги! – с горечью воскликнул сэр Мармадьюк. – Вот и тебе тоже нужны деньги!

– Да, Джон, деньги мне нужны больше жизни.

– И ради денег ты готова продать себя? – Он хмуро взглянул на нее, но взгляд девушки по-прежнему был безмятежен и чист, и сэр Мармадьюк смягчился. – Но зачем тебе деньги?

– Я уже не ребенок, Джон, – ответила Ева-Энн и печально покачала головой. – А деньги мне нужны, чтобы спасти Монкс-Уоррен, чтобы спасти наш старый дом и двух самых дорогих для меня людей.

– Монкс-Уоррен?

– Да. Это наша ферма, Джон. Все, что осталось у моих… Тише!

Сэр Мармадьюк услышал стук копыт, и вскоре на белом фоне дороги возник силуэт всадника.