Сказание о Синей птице - Цююань Ли - Страница 21

– Ха-ха-ха! А что зовется правдой? Истиной?! Ха-ха-ха, «истина» в руках победителей, ее можно создать из ничего и превратить в ничто. Кто помнит мое прежнее имя? А, вы все позабыли обо мне. Вы! Вы и все живые существа на земле, все забыли меня, да? Пребывать в забвении – удел проигравших. И ничего с этим не поделать. Наши имена меркнут в свете славы победителей и погружаются во тьму. Никому нет дела до того, почему проигравшие проиграли. Да, я проиграл, и, опозоренный, был изгнан из мира людей. Следы унижения навсегда останутся в моем сознании, в моем сердце, и даже если бы я обрел наивысший авторитет на земле и на небесах, даже если раздавлю этот хрупкий человеческий мир, как букашку на ладони, я все равно не смогу избавиться от этих невидимых ран. Синяя птица, ты забыла? Я вот не забыл, спустя тысячу лет я все еще переживаю каждый миг, каждое мгновение предательства и унижения. Заговорщики захватили мою родину, мою страну, а меня изгнали на тысячу лет в эту заснеженную долину, обрекая на одиночество… Синяя птица, помнишь ли, кто ты? Ты, хранительница мира людей, которая не в состоянии этот мир сохранить. Помнишь ли, как опозорила меня перед отцом? Знали ли вы все, что склонитесь у моих ног и будете почитать меня как своего господина? Я несу клеймо «недостойного» сквозь века, а мир чтит узурпатора, словно бога… На земле нет ни капли справедливости, и именно я верну ее в мир. Люди муя, даже те, что выбрали меня, те, что любили меня, ошиблись и должны поплатиться. Муя, они точно должны получить сполна… определенно.

Его губы тронула улыбка.

– Это цена награды. А Ланьжэ, разве достойна она быть великим правителем мира людей, если в том нет ни крови, ни страданий? – Он взглянул на меня. – Каждая шашка на доске получает то, что она заслуживает по справедливости, по справедливости…

– И что же, в конце всегда разрушение? – вспомнила я увиденное на Небесах.

– Именно так, – без колебаний отрезал бог Энигма. В его глазах застыл холод. – Все партии в вэйци должны быть закончены. Муя выйдут из схватки победителями, это по их воле погибнет мир людей. Идеальный финал. После там внизу больше не будет места ни смерти, ни боли… – Взгляд бога вдруг наполнился такой теплотой, что я вздрогнула.

Слова бога Энигмы повергли меня в недоумение.

Его мысли вторглись в мое сознание.

Глава четвертая

Дух вэйци

Что ж, Синяя птица, позволь мне самому рассказать тебе обо всем. Как насчет истории о том, как бог Энигмы был предан народом муя? Слушай внимательно мой рассказ, Синяя птица.

Я тот самый ребенок с красной кожей, родившийся во время бури.

Не успел я открыть глаза и рассмотреть своего отца, императора Яо, как сразу был вынужден оставить родителей. Меня отдали старшему брату матери, монаху-аскету, одному из тех, что взращены хаосом в северной Долине Снегов.

Дядя относился ко мне как к родному сыну. Я вырос далеко в горах Энигмы, где жизнь текла тоскливо и одиноко, где белый снег стал моим вечным спутником. Дядя не делился со мной знаниями, говорил, что если человек живет в согласии с хаосом, то он состарится в гармонии с небом и землей, – без знаний нет страданий.

У подножия гор расстилалось прекрасное царство – страна муя. Я частенько с высоты гор наблюдал за этим царством людей, самым близким к горам Энигмы. То были дикие земли, где под небесами белым шелком блестела широкая река. Царство муя было окутано мягким солнечным светом. Я влюбился в эту страну с первого взгляда и сразу же понял: это мое.

За исключением Гуня [42], главы племени Ся, мой дядя почти ни с кем не общался. Появление Гуня для меня было наибольшей радостью в детстве: он дарил мне ожерелья из оленьих зубов и костей быков, красивые узорчатые глиняные горшки, лук и стрелы, украшенные бирюзой. Дядя с Гунем подолгу беседовали у костра, пока я сидел неподалеку, наблюдал за пылающим огнем и слушал их разговоры о мире людей, таком чуждом мне. Когда мне было восемь, Гунь поведал мне, что я старший сын императора Яо, а посему должен иметь широкий кругозор, гибкий ум, обязан понимать небесные знамения и помогать людям. Мне не следует превращаться в посредственного, простодушного человека и забывать о почетном предназначении императорского сына.

Именно Гунь впервые дал мне понять, что я благородный принц, что в моих жилах течет кровь великих предков, императоров Янь и Хуан-ди. Я должен что-то делать, чтобы моя жизнь не была потрачена впустую на горе, где нет ни единой души.

После того как Гунь ушел, я умолял дядю поделиться со мной знаниями. Я хотел добиться успеха. Выслушав мои мольбы, он долго размышлял.

– Раз ты так хочешь, я обучу тебя всему, что знаю сам. Обернется ли это бедствием или благоденствием, зависит только от тебя.

Дядя учил меня определять созвездия на небосклоне, обучил письму, созданному Цан Цзе [43], а также секретам восьми триграмм [44] Фу Си. Под руководством дяди я обучился многому. Когда он достал двенадцатитоновую флейту, которую использовал еще Лин Лунь, придворный музыкант Хуан-ди, я неожиданно для себя обнаружил, что не распознаю тоны мелодии. Все звуки и мелодии, на мой слух, похожи на звуки ветра, отличающиеся по силе, а не по тону. По удивленному и взволнованному лицу дяди я понял свой главный недостаток как принца.

С момента начала эпохи Хуан-ди не было в мире правителей, лишенных музыкального слуха. Чувство ритма и музыкальность в Поднебесной – свойства, которыми должен обладать каждый император.

Дядя положил передо мной «Дачжан», написанную отцом, и велел спеть ее по нотам, но как я ни старался петь, используя доступные моему слуху пять тонов, у меня ничего не получалось. Дядя вздохнул и вдруг почувствовал себя неважно: его вырвало кровью, а потом он потерял сознание.

Он так и не оправился.

– Чжу, когда ты впервые появился здесь, я почувствовал зло, исходящее от тебя. Я не хотел развивать твои способности и интуицию – боялся, что зло внутри тебя окрепнет. Тон звука – это тон дыхания неба и земли. Если ты не чувствуешь ритма, значит, твой разум закрыт, сердце не может общаться с небом, а пульс не перекликается с пульсом земли, отчего и рождается в тебе зло. Чжу, я не в состоянии понять твое сердце, могу лишь обучить мудрости. Помни, ты человеческое дитя, не поддавайся искушению нарушить порядок в мире людей.

Это были последние дядины слова, что остались со мной. Я похоронил его на снежной вершине горы, где круглый год не тает снег, где облака легки, воздух прозрачен, а мир ясен и спокоен.

Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я вернулся к отцу.

– С возвращением, сын мой, – сказал он и оценивающе посмотрел на меня.

– Отец… – Я взглянул на этого уважаемого человека и испытал волнение, печаль и радость.

После стольких лет одиночества и забвения в снегах я наконец-то вернулся к семье и к своему народу. Отец поначалу проявлял особую заботу обо мне, будто старался наверстать упущенное за то время, что я провел вдали от дома. После меня у отца родились дочери и девять сыновей, которые встретили меня не слишком дружелюбно. Кажется, мое появление и участливое отношение ко мне отца нарушили их привычный уклад жизни.

Однажды отец дал мне глиняный барабан и попросил исполнить вместе с братьями «Чэнъюнь». Я опустил голову и вернул барабан.

Тогда его заменили на двенадцатитоновую флейту моего третьего брата – и я опять потупил взор.

Отец удивился.

– Не могу, – честно признался я, поймав мимолетный проблеск сомнения в глазах отца.

– Я научу тебя.

Отец достал «Дачжан» и передал ее мне. Результат, думаю, был очевиден. Я не различал музыкальных тонов. Помрачнев, отец удалился, а принцы не могли скрыть своей радости и презрения ко мне. По их мнению, чувство ритма – главный признак, отличающий знатных людей от простолюдинов. В моих жилах течет благородная кровь императоров государства Хуася [45], и как старший сын императора Яо я был самым уважаемым из принцев, однако мое чувство ритма оказалось хуже, чем у самого жалкого танцора-раба.