Сквозняк из прошлого - Набоков Владимир Владимирович - Страница 9

«Правильно говорить – в шапку. Я выиграла. Теперь слушайте, завтра я занята, но что вы скажете о пятнице – если сможете быть à sept heures précises?»[20]

Разумеется, он сможет.

Она пригласила «Перси», как она отныне решила его называть, раз ему претит «Хью», немного покататься на лыжах под летним солнцем на склонах Дракониты, или «Жар сокрытый», как ему послышалось, из-за чего у него в голове возник образ густого леса, защищающего романтических путников от синего пламени альпийского полудня. Он сказал, что так и не выучился лыжному спорту во время вакаций в Шугарвуде, Вермонт, но будет счастлив прогуляться рядом с ней по тропе, не только созданной для него фантазией, но и чисто выметенной метлой снеговика – одно из тех мгновенных непроверенных видений, которые могут одурачить даже умнейшего человека.

13

Теперь нам надлежит сосредоточиться на главной улице Витта, какой она была в четверг, на следующий день после телефонного звонка Арманды. Она изобилует прозрачными людьми и явлениями, в которые и сквозь которые мы могли бы погрузиться с наслаждением ангела или автора, но для настоящего отчета мы должны выбрать лишь одну Персону. Не будучи любителем долгих походов, он ограничил свои шатания скучным осмотром городка. Непрерывно, мрачным потоком катили автомобили, некоторые с громоздкой осторожностью неподатливых механизмов подыскивали место для стоянки, другие двигались со стороны или в сторону Кура, гораздо более фешенебельного курорта в двадцати милях на север. Он несколько раз проходил мимо старого фонтана, журчащего в обсаженном геранью желобе выдолбленного бревна, он осмотрел почтовое отделение и банк, церковь и туристическое агентство, а также знаменитый черный домишко, которому, с его капустной грядкой и распятием-пугалом, все еще было позволено сберечься между пансионом и прачечной.

Он выпил пива в двух разных тавернах. Он помешкал перед магазином спортивных товаров; поколебался еще – и купил красивый серый свитер с высоким воротом и восхитительным крошечным американским флагом, вышитым над сердцем. «Сделано в Турции», шепнул ярлычок.

Он решил, что настало время немного подкрепиться – и увидел ее, сидящую за столиком уличного кафе. «Ю» направился к ней, полагая, что она одна; потом заметил, слишком поздно, вторую сумочку на противоположном стуле. Одновременно из кондитерской вышла ее спутница и, вернувшись на свое место, сказала тем милым нью-йоркским говорком, с нотками гулящей, который он узнал бы даже на небесах:

«Убожество, а не уборная».

Хью Пёрсон, не в силах избавиться от маски приветливой улыбки, тем временем подошел и получил приглашение сесть.

Посетительница за соседним столиком, комично похожая на покойную тетушку Пёрсона Мелиссу, которую мы очень любим, читала «L’Erald Tribune»[21]. Арманда верила (в вульгарном употреблении этого слова), что Джулия Мур знакома с Перси. Джулия верила, что так и есть. Как и Хью, действительно, да. Разрешит ли дублерша его тетушки позаимствовать у нее свободный стул? Пожалуйста, берите. Добрая душа, она жила с пятью кошками в кукольном домике в конце березовой аллеи, в наитишайшей части —

Нас прервал оглушительный грохот: бесстрастная официантка, достойная беднячка, уронила поднос с лимонадами и пирожками и, присев на корточки, с тем же невозмутимым выражением на лице разделилась на множество свойственных ей мелких и быстрых жестов.

Арманда сообщила Перси, что Джулия проделала весь этот путь из Женевы, чтобы посоветоваться с ней по поводу перевода на русский язык нескольких фраз, с помощью которых Джулия, уезжавшая завтра в Москву, хотела «произвести впечатление» на своих русских друзей. А Перси, присоединившийся к нам, работает на ее отчима.

«Бывшего отчима, слава Богу, – сказала Джулия. – Кстати, Перси, если это ваш nom de voyage[22], вы, возможно, могли бы помочь. Как она объяснила, я хочу сразить кое-каких москвичей, обещавших меня познакомить со знаменитым молодым русским поэтом. Арманда снабдила меня несколькими ласковыми словечками, но мы застряли на… – достает из сумки лист бумаги. – Я хочу знать, как сказать: “Такая милая церквушка, такая большая куча снега”. Видишь ли, мы начали с французского, и она считает, что “куча снега” это rafale de neige[23], но я уверена, что это не rafale по-французски и не рафалович по-русски, или как там они называют вьюгу».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Слово, которое вы ищете, – сказал наш Пёрсон, – это congère, женский род, я узнал его от своей матери».

«Тогда по-русски это “сугроб”, – сказала Арманда и сухо прибавила: – Только в августе там будет не так уж много снега».

Джулия рассмеялась. Джулия выглядела счастливой и здоровой. Джулия стала даже еще красивее, чем была два года тому назад. Буду ли я теперь видеть ее во снах с этими новыми бровями, с этими новыми длинными волосами? Насколько быстро сны поспевают за модами? Останется ли следующий сон верен ее образу с прической в стиле японской куклы?

«Я закажу что-нибудь для вас», сказала Арманда, не делая, однако, жеста предложения, каким обычно сопровождают эту фразу.

Перси решил, что он выпил бы чашку горячего шоколада. Необыкновенное очарование встречи на людях со старой возлюбленной! Арманде, разумеется, нечего было бояться. Она была совсем в другом классе, вне конкуренции. Хью вспомнил знаменитую новеллу R. «Три формы времени».

«Там было что-то еще, Арманда, что мы не до конца прояснили, или нет?»

«Ну, мы два часа на это потратили», довольно сварливо заметила Арманда, возможно, не понимая, что ей бояться нечего. Очарование было совершенно иного, чисто интеллектуального или художественного порядка, что так дивно передано в «Трех формах»: светский человек в темно-синем смокинге ужинает на освещенной веранде с тремя декольтированными красавицами, Алисой, Беатой и Виолеттой, впервые увидевшими друг друга. А. – прошлая любовь, Б. – его настоящая любовница, В. – будущая жена.

Теперь он пожалел, что не взял кофе, как Арманда и Джулия: шоколад оказался отвратительным. Вам приносят чашку горячего молока. Вам, кроме того, отдельно подают немного сахару и что-то вроде изящного конверта. Вы надрываете верхний край конверта. Высыпаете содержащуюся в нем бежевую пыль в безжалостно гомогенизированное молоко в вашей чашке. Вы делаете глоток – и поспешно добавляете сахар. Но никакой сахар не может улучшить нейтрального, удручающего, жульнического вкуса.

Арманда, следившая за различными стадиями его изумления и недоверия, улыбнулась и сказала:

«Теперь вы знаете, во что превратился “горячий шоколад” в Швейцарии. Моя мать, – продолжила она, повернувшись к Джулии (которая с разоблачительным sans-gêne[24] Прошедшего Времени, хотя на самом деле она была горда собой из-за своей сдержанности, потянулась ложечкой к чашке Хью и взяла пробу), – попросту расплакалась, когда ей впервые подали это вещество, потому что она с такой нежностью помнила шоколад своего шоколадного детства».

«Порядочная дрянь, – согласилась Джулия, облизывая бледные пухлые губы, – но все же предпочитаю это нашей американской подделке».

«Это потому, что ты самое непатриотичное создание в мире», сказала Арманда.

Очарование Прошедшего Времени заключалось в его скрытности. Зная Джулию, он был совершенно уверен в том, что она не станет рассказывать случайной подруге об их связи – с ним она только разок пригубила среди дюжин жадных глотков. Таким образом в этот драгоценный и хрупкий момент Джулия и он (alias[25] Алиса и рассказчик) заключили пакт о прошлом, нематериальный союз против реальности, представленной многошумным углом улицы, с его проносящимися со свистом автомобилями, деревьями и незнакомцами. Место Б. в этом трио занимал Болтливый Витт, в то время как главной незнакомкой – что служило источником еще одного волнения – была его возлюбленная завтрашнего дня Арманда, и Арманда так же мало знала о будущем (известном автору, конечно, в мельчайших подробностях), как и о прошлом, вкус которого Хью сейчас вновь испытал, пробуя молоко с бурой пылью. Хью, сентиментальный простак, и почему-то не очень хорошая Персона (хорошие выше этого, он же был только довольно милым), сожалел, что сцена не сопровождалась музыкой, что никакой румынский уличный скрипач не тронул смычком его сердца ради двух сплетенных инициалов. Даже механическое исполнение «Очарования» (вальс) не лилось из динамиков кафе. И все же там имелось, о да, своего рода ритмическое сопровождение, образованное голосами прохожих, звоном посуды и горным ветром в маститой массе углового каштана.