Дело о жёлтых хризантемах (СИ) - Куницына Лариса - Страница 41

Мадлен замолчала, а потом посмотрела на мужа, который задумчиво смотрел в окно.

— Наверно, мне не нужно было рассказывать тебе это и вообще слушать эти сплетни.

— Отчего же, я имею право знать, что происходит и происходило в моём замке, — Марк снова взглянул на неё и улыбнулся. — Не беспокойся ни о чём, просто прислушайся к совету старой и мудрой женщины, и будь осторожна с госпожой де Невиль.

— Ты серьёзно? Думаешь, она опасна?

— Я не знаю, но то, что в замке происходят страшные вещи и я уже чуть не потерял тебя, заставляют меня бояться собственной тени.

— Полагаю, что твоя тень не представляет для меня никакой опасности, — усмехнулась она.

— И всё же будь осторожна и не оставайся одна.

— Почему бы тебе самому не позаботиться о своей малышке Мадлен? Когда последний раз мы вместе сидели вечером у камина? Я уверена, что и Валентин скучает по таким вечерам, да и Лоренс с удовольствием отдохнёт от своего воспитанника и проведёт один вечер в библиотеке, обложившись стопками книг.

— Это отличная идея, — улыбнулся Марк. — А теперь идём обедать. Я устал, голоден и не могу больше смотреть на эти кипы документов. Эта бумажная работа выматывает меня куда больше, чем езда верхом и фехтование на мечах.

Однако следующим утром, когда Мадестайн вошёл в его кабинет, он снова сидел над отчётами, на сей раз господина Бартлена.

— Ваше сиятельство, — поклонился молодой лакей, — там явился какой-то старик в обносках и с чёрным лицом, сказал, что пришёл навестить внука. Как ни странно, капитан Лафар был очень любезен с ним и хочет знать, когда вернётся господин Шарбо.

— Я не знаю, — проворчал Марк и бросил взгляд в окно, где небеса снова озарились утренним светом. — Я жду его сегодня, но он может и не приехать. Послушай, Модестайн, отведи старика в трапезную для слуг, и вели повару хорошо его угостить. Чуть позже я зайду туда, чтоб поговорить с ним.

Модестайн, и без того удивлённый тем, что старый угольщик был так любезно встречен комендантом крепости, был ещё более изумлён приказом графа, однако, без вопросов поспешил исполнить его. Марк же, и правда, уже устал от бесконечных цифр и пространных описаний, изобилующих малопонятными для него терминами, и был рад любому поводу, чтоб отвлечься от своего занятия. Потому вскоре он снова сложил бумаги на краю стола и отправился поболтать с дедом своего кузена.

Он не видел ничего предосудительного в подобном общении, поскольку ему часто в жизни приходилось заводить беседы с людьми самых разных сословий, а также с нищими и разбойниками, чему способствовала его бродяжья жизнь в юности, а после его служба, когда ради получения информации нужно было уметь разговорить любого незнакомца.

Старик Шарбо в этот час сидел за столом в трапезной и аккуратно собирал на хлеб остатки соуса из большой миски. То, что Модестайн принял за обноски, было, скорее всего, его лучшим нарядом, который он надевал нечасто. Это была куртка из красного, немного выцветшего сукна, кое-где залатанная, но в целом ещё довольно крепкая. Марк жестом пресёк его попытку встать и поклониться, и присел на скамью по другую сторону стола.

— Эй, мальчик, — проговорил он, обратившись к стоявшему в дверях долговязому поварёнку, — принеси-ка нам кувшин вина из Лианкура и два кубка, — и дружелюбно взглянув на слегка растерявшегося старика, спросил: — Как поживает наш папаша Шарбо?

Спустя час старый угольщик, опьянев от красного вина и поддавшись обаянию своего собеседника, уже сидел, подперев щёку кулаком и грустно улыбаясь, рассказывал ему о своей жизни. Была она простой и бесхитростной, но и в ней было много радости и горя.

— Моя дорогая Кэт была такой красавицей, — говорил он мечтательно. — И хоть я тогда был тоже парень хоть куда, я и подумать не мог, что она согласится выйти за меня, да ещё и поселиться вместе со мной в лесу. Но она сама пришла ко мне и сказала, что любит меня и останется со мной жить. И за все годы, что мы были вместе, как бы трудно ни было, она ни разу не пожаловалась на то, что живём мы слишком бедно и в такой глуши. Даже когда она заболела, она продолжала улыбаться, чтоб не огорчать меня. А потом меня покинула и моя Жанна. Она была красавицей, вся в мать, и я надеялся, что она удачно выйдет замуж и будет жить в большом доме где-нибудь в селении. Но она была такой же глупышкой, как и Кэт, и влюбилась в господина Аделарда. Как я ни уговаривал её отказать ему, она всё равно ушла сюда, в замок, потому что жизни своей не представляла без молодого графа. А он был чудо как хорош, где ж бедной девочке было устоять перед его красотой и благородством. Ясно, что жениться на ней он не собирался, да она этого и не ждала, просто, как птичка поёт на ветке, не думая о завтрашнем дне, жила, радуясь жизни, и тому, что может быть рядом с ним. Она очень любила его…

— Я слышал, что она не перенесла известия о его смерти, — с сочувствием произнёс Марк.

— Нет, она даже не узнала, что он погиб… — всхлипнул старик.

— Как это может быть? Отчего ж она наложила на себя руки?

— Кто ж знает, что тут произошло, кто обидел бедную девушку так, что она взяла на руки маленького Тео и, даже не простившись со мной, пешком ушла в Лианкур, где положила дитя на ступени замка, а сама пошла и утопилась. И в тот день, когда тело её предали по нашим обычаям огню, я услышал, как отчаянно звонят в Лианкуре колокола. Это ведь так далеко, ваша милость, а в тот день их надрывный плач долетел до Лорма, и мне казалось, что они оплакивают мою Жанну, но оказалось, что причиной тому было известие о смерти господина Аделарда. Так мой бедный мальчик лишился и матери, и отца. Сколько пришлось ему испытать, живя из милости в доме маркиза! Говорят, господин Робер терпеть его не мог и поколачивал по поводу и без. А потом Тео приезжал ко мне и рыдал, умоляя позволить ему остаться. Не нужно было ему ни наук, ни рыцарского звания, лишь бы прекратились все эти издевательства. Моё сердце разрывалось от жалости, но что я мог поделать, если маркиз считал его своей собственностью и никогда не позволил бы тому, в ком течёт хоть малая толика его крови, стать простым угольщиком.

Он покачал головой, но потом вытер слёзы, текущие по морщинистому лицу.

— К счастью, эти невзгоды лишь закалили его характер. Он вырос, стал рыцарем, и теперь служит вам в Сен-Марко. Говорят, что вы добры к нему. И мне отрадно видеть, каким красивым и благородным господином он стал.

— Что ж, папаша Шарбо, могу тебе сказать, что Теодор вполне достоин чести, которой удостоился. Он принят при дворе короля и нашёл в Сен-Марко новых друзей, которые относятся к нему с уважением. Да и я вполне оценил его добродетели, потому и способствую его продвижению по службе.

— Воистину, боги посылают нам испытания, чтоб потом наградить за стойкость, — кивнул старик. — Когда-то я выплакал все глаза, потеряв жену и дочь, я так боялся за своего единственного внука, опасаясь, что он вслед за матерью не выдержит страданий, или господин Робер, не желавший иметь такого родича, сживёт его со свету. И вот, этого напыщенного индюка больше нет, а мой Теодор достиг многого, и даже такой благородный и знаменитый рыцарь, как ваше сиятельство, не стыдится звать его кузеном. Жаль, что моя Жанна не может увидеть, каким стал её сын, как он похож на господина Аделарда, и пусть всё, что она взяла с собой, уходя во тьму, это помятый жёлтый цветок, её сын теперь облачён в сияние славы.

Марк невольно улыбнулся, подумав, что до сияния славы Теодору пока далеко, но не стал разубеждать старика, который так гордился своим внуком, но потом улыбка исчезла с его лица.

— О каком цветке ты говоришь, папаша Шарбо?

— О цветке? — угольщик с недоумением взглянул на него. — Ах, да… Когда Жанну выловили из реки, в её волосах был жёлтый цветок. Мне сказали, что такие большие и красивые цветы растут в саду замка. Должно быть, она взяла его, как единственную память о своей любви, и потому я не стал забирать его. Я вложил его ей в руку, когда прощался. А что не так? — старик, наконец, заметил выражение на лице графа, но тот уже улыбнулся и покачал головой.