Иль Догхр. Проклятие Эмира (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 20

Лами опустила взгляд и побледнела как смерть, у нее даже затрясся подбородок.

— Думаешь я не знаю кто это сделал? Думаешь я не слышала как девчонки подговаривают отца выгнать тебя и жениться на русской? Смотри, чтоб другие не подумали то же самое. И пусть случится якобы выкидыш и как можно скорее, а потом и несчастный случай с твоим…Поняла?

Лами быстро закивала и молитвенно сложила руки.

— Ты не злишься на меня, мама Самида?

— Из-за чего? Это не сыновья, это недодети, слепые как котята, которые всегда будут висеть у нас на шее, за которых надо будет доплатить, чтоб на них женились, которые могут родить таких же слепых детей…Если бы за ними так не следили я бы сделала это сама, но намного раньше!

Она сжала кулаки и вспомнила тот день, когда родились девочки… а не мальчики и как потом, спустя время врачи огласили приговор — слепота. Она помнила ту ночь, когда пришла к ним в спальню и думала о том, что если придушит их подушками они даже не пикнут. Но ее не остановила любовь к ним или жалость. Нет. Ей никогда не было жаль слепых внучек. Ее остановили камеры и то, что Ахмад узнает и не пощадит, потому что воспылал к этим недодетям какой-то невероятной больной любовью.

— Кто этот человек…так похожий на Рамиля?

— Его родной брат…если будет нужно обратишься к нему за помощью. Он поможет. Но только в крайнем случае. А так даже не смей к нему приближаться.

***

Она ехала в машине, глядя впереди себя. Рядом Азим, а за рулем водитель. На заправке, когда водитель отошел купить сигареты и заправиться Самида повернулась к Азиму и погладила его по щеке.

— Рада видеть тебя, сынок.

— Мама Самида!

Азим прижался губами к ее рукам. В его взгляде вспыхнула фанатичная преданность.

— Ты довольна мной?

— Более чем довольна. Выполняй свою миссию, мой мальчик, и вознаграждение ждет тебя. Не зря мы ждали столько лет.

Глава 25

— Рамиль?!

Это было неожиданно. Это полоснуло меня по нервам с такой силой, что я буквально выгнулся от боли. Это первое слово, что она произнесла, когда открыла глаза? Рамиль? Потому что увидела близнеца? Это невыносимое выражение лица. Надежда, радость, вспыхнувшие глаза. Она никогда так не смотрела на меня. Никогда с надеждой и радостью. С этого дня пошла на поправку. Как будто увидела его и воспряла.

Я ревновал к нему…К сыну. Еще тогда, когда только увидел ее. Увидел, КАК она на него смотрит. Захотеть до дрожи во всем теле присвоить. И это вранье, что только ради мести. Потому это желание было едким, прожигающим насквозь, вызывающим бешеное желание владеть как ничем и никем другим в этой жизни. И ревность адская, дикая, первобытная. Когда от мысли, что другого любит дышать нечем, жить не хочется, все тело словно ядом травит. Забрал себе, а сам следил всегда, чтоб не пересекались, чтоб не смотрели друг на друга, чтоб словом не обмолвились. Женил его нарочно. И не понимал, КАК она может любить такое ничтожество как Рамиль.

Заставил сына переписку показать. Сидел читал по ночам и сатанел от ярости, наполнялся ядом. И только со смертью Рамиля эта жгучая ревность успокоилась, отпустила душу и сердце. Чтобы вернуться сейчас…когда увидел, как она посмотрела на близнеца. Как засветились ее невероятно красивые голубые глаза, пожирая всю надежду во мне своей надеждой.

— Рамиль… — шепчут ее губы, и она приподнимается на постели, чтобы я охладил ее радость.

— Не Рамиль. Азим. Его брат. Рамиль мертв. Воскресает только Аллах. Простой смертный гниет в земле.

Не посмотрела на меня, прикрыла веки, так что ресницы бросили тень на бледные щеки.

— Мертв… — повторила она и мне показалось, что я слышу нотки сожаления в ее голосе. Разве не он пытался тебя изнасиловать, Аллаена? Разве не он отдавал тебя толпе и не помог тебе, разве не он позволил мне отобрать тебя у него? Будь я на его месте я бы убил своего отца, но не отдал тебя никому! Я не сказал этого вслух, я только стиснул руки в кулаки и медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Она пришла в себя. Разве не это самое главное?

Я приходил к ней каждый день. Рано утром. Привык вставать на молитву на рассвете. Приходил и смотрел как она спит, как золотистые волосы раскиданы по подушке, как дышат едва приоткрытые губы. Я ждал, когда она проснется и увидит меня, чтобы поймать ту самую радость. Но ее не было. Ни проблеска. Увидит меня, молча отвернется, встанет с постели, стараясь не смотреть…чтоб я не помог и не притронулся к ней. А я все равно беру ее на руки и несу в ванну, чтоб она умылась. И мне кажется все ее тело противится тому, чтоб я к ней прикасался. А зверь во мне уже давно приручен, зверь во мне уже не жаждет ее крови и мяса, он ползет на брюхе, прирученный и покоренный. Он не охранял и не уберег. Зверь растерян. Зверь готов сдохнуть сам.

И между нами разверзается пропасть, глубокая вонючая яма, которая была и раньше. С одной только разницей, что тогда мне было насрать. Я бы многое отдал, чтобы так же было и сейчас. Я не нужен ей и никогда не был нужен. Меня всегда ненавидели, презирали, боялись. Да…я дождался ласки и почесушек за ухом, когда погладила меня по шрамам, когда сама поцеловала. Вот и все. И я ощущал какое-то адское желание вдалеке сломать, подчинить ее себе. Поставить снова на колени и заставить смотреть снизу вверх, умоляя пощадить. Но…тогда это будет, наверное, наш конец и у меня не останется ни малейшей надежды, что могло бы быть иначе.

На ее коже все еще видны синяки, кое-где наложены швы, и я … я не могу проявить к ней насилие, тогда я возненавижу сам себя. Потому что когда-то вот такого избитого, изувеченного меня принесли в дом к тетке. И никто не смог меня защитить. Даже те, кто обещали…тот, кто обещал. Отец.

Взаимности больше не будет…Это я уже понял. Никогда не будет. Взаимность покинула ее душу вместе с зародышем нашего ребенка, покинувшим ее тело.

Мне оставалось держать дистанцию и держать себя в руках. Возможно, если я дам ей время, дам ей немного свободного пространства она начнет приходить в себя.

— Как спала?

Спросил в одно такое же одинаковое утро, наблюдая как она расчесывает волосы и как они блестят в лучах солнца.

— Хорошо…спасибо.

Отвечает вежливо, но очень натянуто, через силу. Возникает одновременно желание и ударить, и прижать к себе с такой силой, чтоб у нее кости захрустели. Не делаю ни того ни другого. Сжимаю руки в кулаки и смотрю как она ведет расческой по волосам, мне хочется провести по ним ладонью и хочется сжать в кулак и дернуть. Если бы здесь был не я, а Азим она сидела бы с таким же лицом?

— Мы уезжаем завтра отсюда.

— Как скажешь.

Тронул шрам на ее плече, не выдержал.

— Болит?

— Нет…

Резко развернул к себе, не вытерпел, сжал ее плечи.

— Перестанет болеть, я знаю. Пройдет время и перестанет!

— Тебе перестало? Смерть твоей дочери перестала болеть?

Словно дала пощечину, вздрогнул, сдавливая хрупкие плечи, глядя в голубые как небо глаза.

— Болит…, — ответил честно и сглотнул горькую, вязкую слюну, потому что ком уже образовался еще в горле.

— И мне болит…ребенок во мне умер. Его убили. От него остались только куски мяса…и все! И все, понимаешь! Я знаю… ты его не хотел, ты сам хотел его убить…ты рад, что его нет!

Не выкрикнула, скорее простонала и глаза наполнились слезами.

— Я рад, что ты осталась жива!

— Почему? Ты же сам меня ненавидел…Разве ты не хотел, чтобы я умерла?

Оттолкнул от себя. Прищурив глаза и стараясь держать себя в руках.

— Если бы я хотел, чтобы ты была мертва, то сейчас твой труп жрали бы черви.

— Так почему они его не жрут? Знаешь? Мне хочется, чтоб они его жрали… я хочу сдохнуть, я жалею, что все эти ненормальные, обозленные люди не убили меня. Тогда я не чувствовала бы себя такой пустой…такой пустой.

Она зарыдала, и я рывком прижал ее к себе, пряча ее голову и лицо у себя на груди. По моим детям еще никто и никогда не плакал. От меня не хотели рожать, моих детей не ждали…А она убивалась даже по нерожденному.