Искусство и его жертвы - Казовский Михаил Григорьевич - Страница 78

— Да, подробно-подробно, мне любая мелочь о тебе интересна.

Он склонился и поцеловал ее пальчики. А она дотронулась до его волос, словно запоминая навечно.

Генеральша усадила ребенка рядом с собой. Проронила:

— Ну, пора, пора. Михаил Иванович, Катя!..

Музыкант сжал ее в объятиях и поцеловал крепко. А она всхлипнула на ушко:

— Я люблю тебя.

Он ответил тоже полушепотом:

— Я тебя — очень…

Подсадил на ступеньку коляски и похлопал по облучку:

— Трогай, братец, трогай.

Развернувшись, экипаж быстро выехал в ворота почтовой станции. Глинка проводил его взглядом, тяжело вздохнул. Чувство надвигающейся беды тоже не покидало его.

Но потом, в Новоспасском, слегка развеялся. Милый отчий дом, маменька, хоть и постаревшая, но такая же энергичная и руководящая всеми, дворовые бабы, крепостные, многих из которых он знал в лицо и по именам, шавка в будке, выездные лошади, пруд и сад, липы вдоль аллей и его беседка, где была написана половина музыки к "Жизни за царя", — все внушало радость и успокоение. Отчего так устроена жизнь: надо бесконечно к чему-то стремиться, что-то преодолевать, добиваться цели, рваться к новым высотам — для чего, в сущности? Есть ли в этом смысл? Коли все равно не уйти от конечного мрака? Может, лучше наоборот, ничего не делать, просто наслаждаться напитками и пищей, солнцем, летним лесом, светом, воздухом, запахом скошенной травы, испеченным дымящимся хлебом и парным молоком, буйством тел в алькове? Бросить всё — Петербург, Капеллу, дело о разводе, поселиться с Катей в Новоспасском и растить дитя, ни о чем больше не заботясь, сделаться, как все мелкие помещики, просто живущие в свое удовольствие и не пишущие музыку, книги, картины? Отчего он не может так? Что за сила его толкает на житейские и творческие муки? Бог? Снова хоть на миг почувствовать себя Богом? Ощутить радость созидания? Да, конечно. Но за это надо платить. Хочешь стать Богом — принимай и муки восхождения на Голгофу. Ибо одно без другого невозможно.

В эти дни сочинялось вдохновенно. За неделю завершил то, что не мог за месяцы, годы. Весь был наполнен звуками. И мелодии рождались легко, только успевай их записывать — покрывая нотный стан быстрыми каракулями. А потом воспроизводил за роялем. Мама слушала, утирая слезки: "И в кого ты такой талантливый, Миша?" Он смеялся: "В папеньку и тебя, а в кого ж еще?" Падал на кушетку, заложив руки за голову: опера есть! Состоялась! Много лучше "Сусанина". Глубже. Полифоничней. Мастеровитей. Это будет сенсация, Петербург ахнет в изумлении, только и станет говорить: "Глинка, Глинка". Михаил Иванович расплывался от счастья. В эти мгновения был собой доволен.

Ехать надо не в Лубны, а в Петербург. Гедеонов ждет. Начинать репетиции в Большом. Да и Львов ему пишет: скоро открытие нового сезона, и пора приводить певчих в чувство. Кукольник торопит — у него свои прожекты, но не хочет подводить друга, должен написать все недостающие слова и тем самым завершить общую работу.

Но ведь он Кате обещал. Не поехать в Лубны невозможно. Это выйдет конфуз, страшная обида. Даст ей понять, что карьера для него важнее любви. А на самом деле? Что для него важнее? Глинка затруднялся ответить.

Все решило письмо, доставленное из Лубен. Композитор увидел: почерк не Кати, а ее матери, и заволновался. Не напрасно: Анна Петровна сообщала, что случилось несчастье, Катя поскользнулась на мокрых мостках у речки и упала, началось кровотечение, и ребенок потерян. Приезжать не надо. Катя в депрессии, никого не желает видеть. Бог даст, возвратятся в Петербург где-нибудь к зиме.

Михаил Иванович выпустил бумагу из рук, и она, как птичка, полетав по воздуху, приземлилась возле ножки стола.

Музыкант пробормотал:

— Кончено. Всё кончено.

Сам виноват. Надо было не расставаться с Катей. Он бы спас ее. И ребеночка.

Господи, за что?!

Отчего Бог наградил его талантом сочинения музыки и не дал житейской сметки и практичности, приспособленности к неурядицам быта?

Значит, в этом есть высший смысл, угадать который он не в состоянии. Коли Бог так решил.

Значит, счастье его не в любви, а в карьере.

Быстро-быстро вещи побросав в саквояж, Глинка умчался из Новоспасского в Петербург.

Катя ему писала в ноябре 1840 года:

"Дорогой Михаил Иванович. Не сердись, извини за все. Столько месяцев не могла сесть за стол, чтобы написать. Поначалу провалялась в постели, без желания что-либо делать, в том числе и жить; но забота и любовь окружающих постепенно укрепили мой дух, начала питаться, а продукты здесь превосходные, просто объеденье, и от них невозможно не встать на ноги. Даже повеселела слегка. Маменька права: у 22-летней барышни все еще впереди, и не надо думать о прошлом, надо надеяться на будущее.

В Петербург не приедем, видимо, до весны. Думали пораньше, но внезапно заболел Саша-маленький, а теперь уж, глядя в холода, вовсе боязно.

Как твоя опера? Я надеюсь побывать на премьере. Пусть и в качестве рядового зрителя. Это — как ты решишь. Я смиренно приму твой любой вердикт. Только знай, что чувства мои не иссякли нисколечко, я по-прежнему лишь твоя, и никто, и ничто не разубедит меня в этом, ты — мой главный человек в жизни. Дело за тобой. Состоится развод и захочешь обвенчаться со мною — я готова, обещаю, что смогу еще сделать тебя родителем, обещаю, что будешь счастлив. Если ж изменил ты свое ко мне отношение, так тому и быть. Я не вправе роптать и высказывать никакие попреки. Ты — гений, а у гениев свои счеты.

Жду ответного письма с замиранием сердца.

Преданная тебе навсегда

Е. К."

Глинка отвечал в декабре:

"Дорогая Катя, я безмерно рад, что твое состояние сделалось получше. В самом деле: 22 года — самый лучший возраст, самый расцвет, и негоже убиваться в такие лета. Все еще у тебя будет — и семья, и дети, ты земной ангел, и Господь Бог не оставит тебя без Своей опеки.

А моя петербургская жизнь грустна. Опера закончена и показана в Дирекции театров, но сезон нынешний полностью уже скомпонован, денег на мою постановку нет и до лета будущего года вряд ли появятся. На душе тоска.

Из Капеллы решил уйти. Это, конечно, какой-никакой постоянный заработок, но издержек больше. Нужно репетировать, обновлять репертуар, подгонять певчих, а они люди разные, половина поклоняется Бахусу, и непросто ими руководить. Надоело!

Я пока поселился у Кукольников — оба брата хоть из Малороссии, но не украинцы, а русины. С ними весело, постоянно кто-то приходит в гости, то Брюллов, то Никитин, то талантливый, но пока еще неизвестный сочинитель Салтыков, помещающий свои опусы под псевдонимом Щедрин. Кроме оперы, вместе с Нестором сочиняем романсы. Бог даст, выйдут потом отдельной тетрадкой.

Никакой ясности с разводом. Дело застряло в консистории и стоит на месте уже полгода. Мой поверенный подкупил служанку моей супруги, и она выкрала у нея (у супруги) письма от Н. В., раскрывающие их связь. Весь эпистолярий передан в консисторию как вещественное доказательство. Уж теперь надеюсь на продвижение.

А вообще хотел бы сбежать в Париж. Отдохнуть от наших неурядиц. И пожить жизнью европейского рантье. Но, конечно, все зависит от моих денежных ресурсов. А они пока на нуле.

Бог даст, весной встретимся. Маменьке поклон.

Ваш надежный друг М.Г"

На одном из новогодних балов, посвященных приходу 1841 года, Глинку познакомили с Лермонтовым. Оба Михаила были маленького роста, но у композитора части тела пропорциональны друг другу, а кавалерист-поэт отличался слишком крупной головой для убогого туловища и ножек.

Жидкие волосики неуклюже прилизаны. Усики словно бы приклеены.

Михаил Иванович сделал комплимент: