Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич - Страница 20

И снова XVII век. Уильям Дампир, известный пират и менее известный мореплаватель, стал свидетелем гнева тайфуна – его корабль отбросило на юг от побережья Китая. И там, на пути к Австралии, Дампир повстречал «водных дев, которые пели о прошлом и будущем». Работая над черновиками «Нового плавания вокруг света», наряду с данными о взаимосвязи течений и ветров Дампир упомянул о потерянных островах, которые обжили мертвецы. В его дневниках также нашлись заметки о прародителе людей-рыб – гигантском осьминоге из Карибского моря.

В 1717 году аборигены острова Калимантан (или Борнео, как настаивает экспедиция Магеллана) вытащили на берег «Земли манго» похожую на угря сирену. Тварь пищала и извивалась. Ее посадили в бочку с водой, в которой она умерла на пятые сутки.

В 1737 году рядом со столицей графства Девоншир в сети попалось четырехфутовое чудовище. Его выставляли на площади города Экстер. Выставляли мертвым. Русалку забили палками сами рыбаки: умирая, она стонала, как человек, и била по дну лодки хвостом. Об этом писали в «Журнале джентльмена».

В 1739 году матросы корабля «Галифакс» поймали, убили, поджарили и съели несколько невиданных существ, которые напоминали превратившихся в рыб упитанных детей. По словам команды, мясо было нежным.

В XIX веке, после того как частный капитал рассмотрел в информации товар, русалки стали желанными гостями газетных страниц. На реке Лиффи ирландец стрелял из пистолета в русалку; существо пронзительно закричало, нырнуло и больше не показывалось. Шотландское озеро Лох-Шин стало местом трагедии: появление людей спугнуло женщину с хвостом, которая скрылась в воде; на приозерном лугу остался обглоданный труп молодого парня. В Дании, на волне печатно-хвостатых сенсаций, даже создали королевскую комиссию по изучению русалок.

В трактате «Carmina Gadelica» рассказывается об удивительном создании, найденном на острове Бенбекьюла (архипелаг Внешних Гебридских островов). Шотландский клирик Александр Кармайкл описывает русалку как миниатюрную женщину с большой грудью и рыбьим хвостом без чешуи: «…будто кто-то очистил ножом огромный хвост кефали. Мягкая, водянистая, бесцветная кожа. Темные, жесткие волосы, о которые можно порезаться». Диковинное существо одели в саван и похоронили в гробу.

В 1881 году студенты нашли на реке Чарльз труп русалки. Вот что написал репортер бостонской газеты: «Женский торс и голова, лицо не отличить от человеческого. Вместо ног – серый хвост с розовым плавником. Пальцы существа оканчиваются длинными когтями, которые больше подходят орлиным лапам».

Одним из первых свидетельств существования русалок в XX веке стали слова Александра Ганна, который в 1900 году увидел облокотившуюся на риф женщину с золотистыми волосами. Ганн смог приблизиться к русалке на расстояние в шесть футов, что позволило рассмотреть детали: дугообразные брови, янтарные глаза, покрытые чешуей груди. Это случилось на севере Шотландии.

Потом случилось в Марокко. Затем в пригороде Замбии. Во Флориде. В Западной Сибири. Около островов Рюкю…

Его звали Джонас Клима. Он родился в Зальцбурге, в Австрии.

Отец подарил ему фотокамеру, когда Джонас был совсем юным. Для мальчика это стало удивительным подарком. Он бродил по зеленым лугам, крестьянским дворам, старым паркам и фотографировал. Больше всего он любил снимать альпийских коров. И вот однажды Джонас сказал сам себе: «Ну что, может, я и стану фотографом. Мне это нравится».

Он стал учиться фотографированию: по семь часов в день, пять дней в неделю, три года. В 1986 году он открыл свою студию в Квебеке. Он снимал рекламу виски, кроссовок, женского белья, снимал показы мод. Ему повезло провести ряд успешных кампаний и стать знаменитым. Но Джонас не хотел остаться в истории просто рекламирующим моду фотографом. Он хотел сделать – снять – нечто настоящее.

В девяностые годы он увидел по телевизору передачу об острове Сейбл, расположенном у берегов Новой Шотландии, и его невероятных лошадях. Джонас с волнением смотрел на черно-белые кадры, на зернистые фотографии… «Я должен отправиться туда и снять все это», – сказал себе сорокалетний фотограф из Зальцбурга.

Одного желания попасть на Сейбл было недостаточно. Суперинтендант острова Сейбл пообещал: «Я подумаю». Джонас не стал ждать, он собрал вещи, оборудование и через два дня стоял перед суперинтендантом со словами: «Я здесь, в Галифаксе, и готов ехать на остров. Теперь все зависит от вас». Суперинтендант сказал: «Ладно». На следующий день Джонасу позвонили и сообщили, что самолет будет готов к шести часам.

Джонас стал снимать еще в воздухе. Ясный день, ни единого облачка под брюхом самолета. Сидя у иллюминатора, он смотрел через объектив фотоаппарата на узкий полумесяц, плывущий в синеве океана. Южный берег окаймляла белая пена прибоя. Металлические крыши строений и похожих на ангары домиков, удлиненное озеро, ажурные маяки, радиомачта – они блестели на солнце, а Джонас щелкал затвором.

Джонаса встретил инспектор Джери и его внедорожник, который доставил мужчин в центр острова, где располагалось три жилых строения (дом инспектора, дом сотрудников и гостевой дом), способных выдержать ураганный ветер и зыбучие пески, а также четыре служебных помещения (склад, кузница, столярная мастерская, ангар со стоящими на рельсах металлическими вельботами). Другие строения были связаны с жизнеобеспечением и инфраструктурой станции и снабжали научные программы.

На острове жили около трехсот лошадей. Одни, потомки кавалерийских скакунов, оказались здесь после кораблекрушения, других завезли с материка. Они уже не имели определенной породы, а были просто лошадьми острова Сейбл.

Уходя в двух-трехдневное путешествие, Джонас брал с собой оборудование (таскать его по острову требовало значительных усилий), термос с чаем и полоски вяленого мяса, упакованные в полиэтиленовые пакеты. Поначалу животные с любопытством рассматривали человека, разгуливающего по их полям, но со временем привыкли.

Его интересовали энергия лошадей, отношения, которые он установил с животными, с островом. Он брел за ними, рядом с ними, немного поодаль, у самых границ острова, держа камеру правой рукой у бедра. Иногда он приседал и подносил фотоаппарат к лицу, иногда отщелкивал серию кадров стоя. Животных нельзя было заставить вести себя определенным образом, позировать, как моделей-марионеток. Джонас просто оценивал условия и фотографировал. Как есть. Жизнь.

Сначала – зрительный контакт, поиск эмоции. А потом – камера, кадр, еще кадр. Он снимал их на фоне зеленых холмов, как они щиплют траву, скучают, резвятся. Портреты и групповые снимки. Фотографировал их на фоне тумана, который окутывал остров двести дней в году. Он запечатлевал на пленке статного черного жеребца, оберегающего стадо. Несколько раз вороной едва не создал Джонасу неприятности, пока тот не бросил попытки подойти слишком близко.

Он концентрировался на лошадях, игнорируя пейзажи и тюленей. Он искал тот кадр, ради которого приехал сюда. Он искал идеальный кадр. Тратил массу пленки (привычка со времен рекламных съемок), разговаривал с четвероногими красавицами и красавцами, снимал, снимал, снимал и

(щелк)

нашел.

Проявленный снимок отнял у него сон.

Джонас сделал его рядом с Голой дюной, у южного подножия которой лежала Долина лошадей. Здесь обитали около пятидесяти животных – восхитительное зрелище.

Он фотографировал утром, когда спряталась луна и начало всходить солнце. Лошади на светлом фоне. Шелест травы. И ощущение того, что этот день, даже ближайший час изменит тебя.

Так и произошло.

Снимок разрушил Джонаса. Испортил, как неправильно подобранный проявитель портит пленку.

Испортил. Да. Это верное слово.

На нем были лошади, только лошади (Джонас показал фотографию Рите, естествоиспытателю, которая провела на острове практически всю свою взрослую жизнь, и та всего лишь сказала: «Это очень красиво»), но