Мастиф (СИ) - Огнелис Елизавета - Страница 68

— Куришь? — спросил он.

— Помаленьку, — ответил солдат.

— Закурим? Рана не болит? — усмехнулся Александр. — Здорово тебя Гаврила подлечил?

И после недолгой паузы спросил еще:

— Кто это был, в черном берете, кругломордый такой?

— Это налоговая, ее бойцы, — догадался солдат.

— Хорошие у него сигаретки, — продолжал Мастиф. — Давно таких не видел. «Клинтон», знаешь? Маленькие они, без фильтра. Дешевые, падлы. Но табачок заебательский! — Саша покачал головой. — Я с таких, мля, курить начал.

Он протянул бывшему врагу начатую пачку и пожаловался:

— Вкус есть, а не зашибает. Херово, да?

— Херово, — согласился солдат.

— Тебя как зовут?

— Игорь.

— А меня — Саша.

— Приятно.

— Ага, взаимно…

Они сидели друг напротив друга, курили и разговаривали как два давнишних приятеля. Что видел каждый из них? Пожилой солдат в камуфляже лишь изредка поднимал глаза. В прошлый раз он Мастифа и не разглядел толком. О своем чудесном воскрешении помалкивал — слишком часто пропадали люди, имевшие неосторожность пообщаться со сверхчеловеками. А сейчас Игорю не было страшно. Он видел слишком много смертей, а однажды пережил и собственную. В какой-то мере ему было интересно взглянуть на того, кто отмечен богами. Этот человек с собачьей кличкой сумел добиться многого. Игорь никогда не видел, чтобы обычные люди, мужики и женщины — не боялись никого и ничего. Они, крестьяне и работяги, без страха смотрели в глаза тем, кто держит оружие. Их невозможно было пристыдить, напугать, обмануть. Словно бы у людей в сознании образовывалась некая граница, за которой они были обычными людьми — любящими мужьями, ласковыми женами, заботливыми детьми, законопослушными гражданами. Но как только кто-то нарушал эту границу — они превращались в зверей, неистовых и беспощадных. Игорь хорошо помнил, как мужики в одной из деревень схватились за оружие (а оружия этого оказалось много) — и всем скопом, как единый человек, одна команда, одна душа на всех — рвали солдат на части. Из горящих домов летели пули — это потом Игорь помнил, что в бой вступили и дети. А всего то и надо было — конфисковать излишки зерна из амбаров. Тем более все равно сельчане кормили этим зерном скотину. Но не отдали, не сдались, не дрогнули. И перед глазами все еще стоял старый дед из деревни Борщино, грудь в бушлате разодрана от свинца, а все равно хрипит:

— Мастиф вам всем глотки вырвет…

Вот он, этот страшный Мастиф, старый, седой. Босой человек, весь в шрамах, тощий, жилистый — гвоздь, а не человек. Многим глотки порвал и, пожалуй, еще рвать будет.

Александр смотрел на солдата и понимал, что ему будет жалко убивать его. Нормальный дядька, не злой, все понимает. Образован, сразу видно — не восемь классов за спиной. Жалко…

— Вот скажи мне, Игорь, неужели я тебе что-то сделал?

— Да нет, Саш, не припомню.

— А почему ты здесь? Что тебе от меня надо?

Игорь затянулся сигаретой, спрятал взгляд.

— Так я же… это… сам понимаешь… долг… Родина.

— Ты Родину от меня защищаешь? — тяжело спросил Александр. — А я кто, по-твоему? Честно мне скажи. Через вранье много людей полегло…

— Ты преступник, — тихо произнес Игорь.

Мастиф затянулся, не чувствуя вкуса дыма.

— Я преступник. Преступил закон. Где ж я оступился? Где, ответь мне…

— Ты убил много людей.

— Много, это ты прав. Да вот только не я их убивал. Сами ко мне за смертью приходили. Или звали, чтобы я убийцей стал, — вспомнил Александр военкомат и расстрел в Желтом доме. — Никого насильно не звал…

— Нельзя убивать за то, что к тебе приходят, — спокойно произнес Игорь, но кто бы знал — как ему далось это спокойствие.

— Странно ты говоришь, — равнодушно размышлял Мастиф. — Всегда мы войны вели. Кто-то к нам приходит. К другим мы лезем. Но солдата убийцей никто не называет.

— Солдат свою страну защищает, с него спрашивать нельзя. Дай еще сигаретку, — Игорь умолк, затянулся новым облаком сизого дыма. — Мои все в пыль… Никак портсигар себе не заведу, раскрошились, черти, в кармане, пока от тебя прятался…

— Спрашивать нельзя, — усмехнулся Мастиф. — А я вот спрошу. Спрошу все-таки. Потому как пойми, солдат ты мой любимый… Я — твоя Родина. Дом за моей спиной… Жена моя, дети. Плохие мы, иль хорошие, а защищать надо. А вышло, что это я их защищаю… Защищал от тебя, хотя они ничего не сделали — ни тебе, ни другим. Знаешь, есть у меня мысля одна, да только невыполнимо все это, мечта. Так и будем ходит друг на друга — как ослы, как бараны.

Мастиф пододвинул автомат, отбросил окурок.

Человек напротив перестал существовать. На Александра смотрело государство — в ободранном маскхалате, почти равнодушное к любой смерти, к любой несправедливости. Машина, у которой на все есть ответ и оправдание. Человеку не по пути с государством — слишком уж высоки шансы на смерть. А второго шанса не будет.

Автомат с громом выплюнул порцию огня. Игорь, наверно, даже и не понял, что случилось. Он даже удивиться не успел — настолько все быстро произошло.

Мастиф вздохнул, поднялся с бетонного булыжника. Некогда лясы точить — впереди еще много работы.

Мастиф постарался, чтобы ни один не ушел. Их оказалось много, очень много, у него самого никогда столько людей не было. Почти две сотни убитых только за один день, только в радиусе трехсот метров от дома. Сотни здоровенных мужиков против трех женщин и искалеченного пожилого человека! Но Мастиф, наверно, уже не был человеком. Он лежал лицом напротив любимого лица и хотел быть кем угодно — зверем, насекомым, дьяволом, машиной — только не человеком. Как же можно! Как же можно разорвать вот эти губы, которые подарили ему столько минут, часов, года наслаждений. Он жил для них, ради нее, ради ее детей, а теперь… Казалось, что все кончено. Но ничего не закончилось. Никогда и ничего. Спасибо тебе, сыночек, за подарочек твой добренький, за «фиксацию» твою долбаную! Ни пуля теперь Мастифа не берет, ни огонь, ни яд, ни петля, даже водка не берет.

— Наташ, — сказал он очень ласково и погладил слипшиеся и поэтому послушные волосы. — Я выйду, ненадолго. Ты не волнуйся. Могилки надо выкопать. Аньку застрелили, и Женьке в кровать граната попала. Она, верно, и понять не успела… Эх, девки…

Встал, поковылял за лопатой, провозился весь день. Заметил, как к пятиэтажке нежилого общежития подъезжали машины, военные «уазики». Потом появился БТР, взревел, пополз на приступ. Мастиф тогда отвлекся на полчасика, прошел прямо под огнем, поднялся на крышу, расчехлил двуствольную зенитку, которую затащили на крышу еще зимой, десять лет назад, под руководством Наиля. Выпустил весь боекомплект в бронетранспортер, пошел на другой конец крыши. Там, тоже зачехленная брезентом, стояла вторая двадцатипятимиллиметровая дура. Влупил — по всем окрестностям, в белый свет как в копеечку, куда бог положит. Но не успокоился, поднял на крышу сразу два станковых «Корда», стрелял из каждого по очереди, менял ленты, а когда стволы перегревались — садил из гранатометов. Только потом спустился, закончил копать, полежал немного на земле. За весь день он не устал, даже ни разу дыхание не сбилось. Мастиф попробовал не дышать совсем, зашел домой, нашел часы, засек. Десять минут, двадцать, полчаса — а потом заметил, что вообще перестал дышать. Живой мертвец, неуязвимый, непоколебимый. Нечеловек. Это радовало.

— Ну что, игрун? — повернулся Саша к котенку. — Пришло время? Пойдешь со мной?

— Мяу, — ответило рыжее чудо.

— Молодец, — похвалил Саша. — Чуешь. Жаль, что наши парни до этого времени не дожили.

Собирался Мастиф долго, тщательно. Первым делом хотел решить проблему с одеждой. Наверняка тряпки порвутся, сгорят после первого же боя. Неплохо бы заиметь кольчугу, а с другой стороны — она тоже превратится в хлам, мешать только будет. Ничего, решил Мастиф, буду с мертвых одежду снимать. Главное — боеприпаса побольше взять, чтобы не искать, не париться зря.