Последняя Мона Лиза - Сантлоуфер Джонатан - Страница 30

Если верить словам учителя нашей воскресной школы, эта молитва призвана помочь тем, кто еще не достиг рая, и сокращает срок их пребывания в чистилище. Я был почти уверен, что брат Франческо не задержался в чистилище – да и не верил я в чистилище – но молитву, тем не менее, произнес.

Когда я вышел из собора, площадь Сан-Лоренцо уже выглядела как обычно: несколько человек прогуливались, работали киоски, группа туристов фотографировалась. Как это странно: жизнь продолжается, несмотря на только что случившуюся трагедию. Переулок, ведущий в монастырь, вновь был открыт, все вернулись к своим обычным делам.

Направляясь к библиотеке, я представил себе брата Франческо, ухаживающего за монастырским садиком. То, что его больше здесь не было, казалось неправильным. Возвращаться к дневнику мне тоже казалось неправильным, но что мне еще оставалось делать? «Continua così, avanti così», – сказал я себе. Продолжай в том же духе, держи взятый курс и возвращайся к чтению.

Начав подниматься по лестнице, ведущей в библиотеку, я остановился и посмотрел назад: через проулок видны были каменные ступени перед старой дверью в общежитие. Там все еще висела лента полицейского оцепления. Не взломал ли кто-нибудь эту дверь, подумал я. Неужели я единственный, кому пришло в голову сопоставить эти два факта: сломанную дверь и смерть монаха?

38

Прошло несколько недель. Долгожданный вечер, наконец, наступил.

Я достал картину из сундука. Плотно завернул ее в один из Симониных платков. Спрятал под курткой. И вышел из дома.

Время было позднее; к тому же несколько дней подряд шел дождь. Канализация переполнилась. По улицам бегали крысы. Везде. Они рыскали под ногами в поисках еды. Жирные и отвратительные. Сена тоже выглядела жутко. Желтые потоки бились в берега, грозя выплеснуться на улицы. Уже ходили слухи о затопленных подвалах. Фундаменты зданий подмыло. Даже у Эйфелевой башни! Я попытался вообразить, что творится в столярной мастерской Лувра – она находилась в цокольном этаже. Представлялись шедевры мирового искусства, плавающие в грязной речной воде.

Встреча была назначена по ту сторону кладбища Пер-Лашез. Я брел по грязи мимо могил и памятников. Все вокруг было затянуто туманом. Я поплотнее натянул куртку, чтобы защитить картину от влаги.

Наконец, я добрался до противоположного края кладбища и, пройдя под остатками старой стены, выбрался с него. Я замерз и продрог, но испытал облегчение, вновь оказавшись среди живых.

Найти дом, где жил фальсификатор, оказалось нетрудно. В подъезде пахло сыростью и плесенью. И уже на лестнице – скипидаром. Я поплелся на самый верхний этаж. Стукнул в дверь четыре раза. Потом, после паузы, еще два. Это был условный сигнал.

Дверь открыл Ив Шодрон. То была наша первая встреча. Мужчина среднего возраста и среднего роста с очень красивым лицом. Увеличенные очками голубые глаза с воспаленными от постоянного напряжения веками.

В его прихожей царил полнейший беспорядок. На стульях и на полу валялись книги и одежда. И скомканные газеты. Запах скипидара здесь был еще сильнее, но кроме того, пованивало чем-то сгнившим. Рубашка у Шодрона была грязной, халат – липким от краски. Я заглянул на кухню: стопки тарелок с остатками еды, и повсюду тараканы.

Шодрону не терпелось заполучить картину, но я заставил его подождать. Мы стали ждать Вальфьерно. А его все не было.

Наконец, фальсификатор не выдержал. Сказал, что не может больше терпеть. Так ему хотелось увидеть картину.

И я уступил.

Он смахнул бумаги со стола. Поставил на него картину, подперев чем-то. Потом долго стоял перед ней и смотрел. Потом сказал, что это будет его величайшим испытанием и величайшим достижением. Затем он взял картину и понес ее в свою мастерскую, и я пошел за ним.

На стенах мастерской висело несколько картин в работе. Небольшой пейзаж Коро: сельская местность, голубое небо, серые облака. Я спросил у Шодрона, как он это сделал. Он объяснил, что просто, как всякий прилежный начинающий художник, установил свой мольберт в музее и сделал копию.

Рядом, бок о бок, висели еще две картины. Одна была закончена. Вторая – на середине работы. В первой я узнал полотно Жана-Доминика Энгра. Я перевел взгляд с оригинала на наполовину завершенную копию. Она была замечательной. Шодрон сказал, что его заказчик намерен подарить музею оригинал, а себе оставить копию. Потом он рассмеялся и добавил, что на самом деле, может быть, наоборот. Но что ему все равно.

Он хвастался своим талантом. Я чувствовал, как его гордость скользит по мне, как маслянистая слизь. Знал, что он ждет комплимента. Но я ничего не сказал. Я слушал, как он рассказывает о своем художественном образовании и о том, как он бросил академию искусств, потому что преподаватели ничему не могли его научить.

По его словам, ему все говорили, что у него очень точная рука. Что он величайший из всех художников. И все же я уловил некоторое разочарование, когда он это сказал. Возможно, он чувствовал, что точная рука – это все, что у него есть. Когда он сказал, что мечтал стать величайшим художником Европы, мне стало почти жаль его. Но потом он заявил, что он действительно величайший художник в Европе!

Мне хотелось поддразнить его. Но в этот момент явился Вальфьерно. Он запыхался от подъема по лестнице и опирался на трость. Вальфьерно остановился и долго смотрел на «Мону Лизу». В его глазах была только жадность. Он потер свои паучьи пальцы и еще раз изложил свой план. Шодрон сделает копии. Вальфьерно их продаст. Все очень просто. Картины должны были принести нам целое состояние. И каждая из них будет продана как оригинал! Он сказал, что мы все станем богатыми.

Но все, чего хотелось мне – достаточное количество денег, чтобы вернуть себе сына.

Всматриваясь в алчные лица этих двоих, я знал, что им нельзя доверять. Но я выполнил их просьбу и вступил в сговор с ними. У меня уже не было иного пути, нужно было идти дальше. Я заключил договор с дьяволом. И готов был заплатить дьявольскую цену.

39

Воздух в помещении казался теплее обычного, и на миг коллекционера охватило беспокойство. Колебания температуры воздействуют на холст и дерево, которые сжимаются и расширяются, отчего краска на картине трескается. Он посмотрел на термометр: шестьдесят восемь градусов, как и должно быть. Вероятно, причина в нем самом. Померещилось. В последнее время его частенько бросало в жар.

Попивая редкое красное вино Louis Latour Chateau Corton Grancey Grand Cru[47], он любовался своим недавним приобретением – рисунком Матисса, похищенным из небольшого частного музея во Французской Ривьере. За налет с ограблением он заплатил дополнительно. Удовольствие его было прервано виброзвонком мобильника, и он с раздражением ответил.

– В чем дело?

– Американец идет к дому итальянца.

– Вы мне это уже говорили.

– Мне продолжать?

– Каким образом?

– Каким скажете.

Коллекционер задумался. Нет, ему пока не нужно, чтобы Американца арестовали – во всяком случае, пока тот не получит нужную им обоим информацию. Тогда он станет расходным материалом. Сейчас лучше ничего не делать. Нужно подождать и посмотреть, что там накопает Американец, пусть он найдет ответ на вопрос, который интересует самого коллекционера.

– Продолжайте наблюдение, – сказал он. – Информируйте меня обо всех, с кем он встречается. Куда заходит. Обо всем.