Принцессы тоже плачут - Езерская Елена - Страница 33

Та, кому он открыл свое сердце, обманула его. Та, кого он считал святой, танцевала, как последняя девка, в почти невесомых лоскутьях перед его другом и его дядей. А он удостоился чести лицезреть все это собственными глазами! Где же были раньше его глаза? Почему он не слышал предупреждений Владимира? Как он мог так легко и беспечно поддаться чарам актрисы, притворщицы, крепостной?

Когда Рада привела его в табор, Михаил уже почти терял сознание. Перед глазами плыли фигуры, лица и огни. Все кружилось, и песни у костра звучали музыкой дальних сфер, откуда нет возврата. Он не помнил, как Рада напоила его терпким отваром и сделала перевязку. Репнин потянулся было к ней, но силы неожиданно оставили его. Всю ночь и следующий день он метался в горячечном бреду на ковре в шатре Рады и не понимал, где видения, а где реальная жизнь.

Он пришел в себя так же внезапно, как и заснул. Просто открыл глаза и увидел рядом с собой свою черноокую красавицу — Рада положила руку ему на лоб, и ее прикосновение так успокаивало, как будто цыганка действительно умела снимать боль одним простым движением ладони.

— Проснулся? — улыбнулась Рада.

— Значит, я спал? Лес, ты… — все приснилось?

— Рана была очень глубокая, не стоило уходить от нас так скоро. Тебе повезло, что я нашла тебя в лесу. Ты бежал, куда глаза глядят, конь устал, и ты едва не умер.

— А я-то надеялся, что это был сон!

— Сон или нет — зависит от тебя. Увидишь то, что захочешь. И кошмары бывают наяву.

— Твоя правда, один такой я видел совсем недавно.

— Знаю, знаю — обманула тебя твоя женщина. Не бойся, я не следила за тобой, я в твоем сердце читаю. А могу и по руке — дай мне ее, все расскажу. Что было, что будет… Сам посмотри, вот эта линия — она говорит: наберись терпения, заживут раны, остынут воспоминания. Линия жизни твоей — глубокая, длинная, видишь? Узелки — это беды и испытания, что ждут тебя. Но ты сильный, ты сможешь все преодолеть.

— А любовь?

— Богатый ты на любовь. Но та женщина все еще в сердце твоем.

— А знаешь, как изгнать ее?

— Просто отпусти, пусть уходит, — прошептала Рада, склоняясь к нему. Она словно околдовала его, облекла паутиной, и Репнин, повинуясь ее колдовской воле, погрузился в волшебный сон. Только уже без ужасов и треволнений.

И вот он снова на пороге дома, где испытал величайшую радость и самую страшную боль. Репнин решил вернуться к Корфу, чтобы поставить точку в этом деле. Он был оскорблен в своем самом лучшем чувстве, и нанес это оскорбление его лучший друг. Оставлять обиду неотомщенной? Владимир слишком самоуверен, он думает, что может запросто играть жизнью и чувствами людей? Что же, если история с наследником его ничему не научила, то он, князь Михаил Репнин, сумеет наказать спесивца за унижение его любимой и оскорбление его достоинства.

— Неплохо! — сказал Корф, растирая место удара. — Тебе полегчало?

— А ты ждал от меня благодарности? Будь ты на моем месте — убил бы еще вчера!

— Хочешь меня убить? Валяй! Я уже вижу заголовок в «Петербургских ведомостях»: «Барон Корф принял смерть от лучшего друга».

Хватит ерничать! — горячился Репнин. — Стыд тебе и прежде был неведом, а совесть еще, , недавно была в наличии. По крайней мере, мне так казалось.

— Тебе казалось. Моя совесть пала смертью храбрых. Давным-давно.

— То, что ты устроил, — мерзко, гадко!

— Любовь к дешевым зрелищам я унаследовал от отца.

— Побойся Бога, Владимир! — Репнин даже покраснел от возмущения. — Твой батюшка был жестоко убит, а ты позволяешь себе оскорблять его память. Ты ведешь Себя, как трус. Ты и вел себя, как трус — у тебя не хватило смелости сказать мне правду, признаться, что Анна крепостная.

— Не пытайся спровоцировать меня, дуэли не будет, — Корф махнул на него рукой и, открыв дверь библиотеки, позвал слугу, чтобы принесли ему льда. — И вообще смелость здесь ни при чем. Будь моя воля, я сказал бы тебе правду еще на балу.

— Так в чем же дело?

— Отец скрывал происхождение Анны. Он взял с меня слово хранить эту тайну. Но вспомни, однако, не раз я намеками предупреждал тебя.

— И потом решил раскрыть ее истинное положение таким диким образом?

— Каюсь, — кивнул Корф. — Я был не прав, я прошу прощения. (Слуга между тем принес лед в белой салфетке, и Корф приложил этот импровизированный ледник к щеке.) Пойми, я оказался между двух огней: с одной стороны — воля отца, с другой — ты с этой нелепой влюбленностью. Каково мне было видеть, как ты трепетно целуешь руку крепостной, хранишь ее платок, как святыню? Сейчас тебе и самому неловко все это вспоминать, не так ли? Ты обращался с ней, как с барышней из высшего света. И зол ты не на меня, а на себя. Я лишь оборвал эту цепь обмана и иллюзий!

— Иллюзий? Ты ошибаешься. Если бы я встретил Анну не на великосветском балу, а на скотном дворе, я бы все равно влюбился в нее без памяти.

— Да-а? — Корф протянул это «да» с таким недоверием и насмешкой!

— А вот ты предал нашу дружбу, ты играл чужими чувствами.

— Ты хочешь сказать, что по-прежнему любишь ее? — нахмурился Корф.

В дверь опять постучали. По басовитому удару кулаком Владимир догадался — Григорий. Подошел, спросил недовольно: «Чего тебе?»

— К вам господин Забалуев и ее сиятельство княгиня Долгорукая пожаловали. С исправником. Разрешите принять?

— Мне надо спрятаться, — засуетился Репнин. — Потом все объясню, так куда?

— Оставайся здесь, я приму их в библиотеке, — кивнул Корф и вышел из кабинета.

— Итак, чему обязан, господа? — высокомерно спросил он, появившись перед незваными гостями. — Я не желал бы долгого присутствия убийцы отца в моем доме.

Вашем доме? — очень правдоподобно возмутилась Долгорукая, жестом останавливая Забалуева, который пытался возразить Корфу. — Если вы говорите об Андрее Платоновиче, то он здесь у себя дома. Ваше поместье в качестве уплаты долга переходит в собственность моей семьи. И, как приданое, остается Андрею Платоновичу. Так что это вы, мой милый барон, не имеете права находиться здесь дольше, чем нами вам будет позволено.

— В суде доподлинно установлено отсутствие каких-либо официальных записей, подтверждающих ваш вымысел об уплате долга вашим батюшкой, — поддакнул Забалуев.

— Должна быть запись в расходных книгах Петра Михайловича, — не сдавался Корф.

— А мы и долговую книгу захватили с собой, — невинно улыбнулась княгиня, — извольте посмотреть.

— Этого не может быть! — воскликнул Владимир, просматривая переданную ему исправником долговую книгу Долгоруких.

— Как видите, может, — княгиня бросила на Корфа презрительный взгляд и принялась прохаживаться по комнате, словно присматриваясь к обстановке.

— Значит, вы уничтожили запись, — Владимир говорил сквозь зубы.

— Да как вы смеете? — вскричала Долгорукая, выразительно посмотрев на исправника.

— Ваше сиятельство, я обязан спросить вас, имеет ли господин барон в наличии соответствующую сумму для незамедлительной выплаты долга? — торжественно осведомился у Корфа исправник.

— Нет! — крикнул Владимир.

— В таком случае, в соответствии с договором, заключенным между бароном Корфом и князем Долгоруким, поместье первого переходит в собственность семьи последнего.

— То есть, вы хотите меня уверить, что я здесь больше не хозяин? — растерялся Владимир. — Это немыслимо!

— Думаю, вы переживете это потрясение, — насмешливо сказала Долгорукая. — Однако у меня есть для вас и радостное известие. Лизонька замуж выходит, и Поэтому я даю вам на сборы целый день. Но чтобы после свадьбы — духу вашего здесь не было!

Зачем вы затеяли все это, Мария Алексеевна… — печально произнес Корф. — Что плохого я вам сделал? Мой отец и ваш муж были друзьями. Мы с Лизой детство провели вместе, собирались пожениться.

— Не мы передумали — вы опозорили Лизу своей дуэлью!.. И слава Богу, что свадьба не состоялась. Лиза теперь весьма счастлива с Андреем Платоновичем.

— Счастливые невесты не оказываются в лесу измученные, истерзанные, без сознания.