Империя мертвецов - Ито Кэйкаку - Страница 26

Карамазов с товарищами все силы бросили на то, чтобы технология записи некрограмм в мозг живого человека не увидела свет. Они собрали здесь большую часть всех мертвецов нового типа, но, как мы уже убедились в Бомбее и Хайберском проходе, на свободе осталось достаточно отдельных особей. Да еще и японская копия «Записей Виктора»…

– Эномото… Видал я его в Москве.

– Что ж сразу-то не сказал?

– Он со мной пробовал поговорить по-французски. Я сделал вид, что не понимаю, ответил что-то вроде: «У вас чудесный русский». И, мол, как жаль, что со времен Вавилонской башни наши языки разделены.

У меня осталось так много вопросов. Что делать с тайной о новых мертвецах, куда подевалось То Самое? И проект ноосферы Федорова вызывал у меня смутные подозрения. Потом «Пинкертон» явно что-то пронюхал о японских записях. В чем секрет души и почему эксперимент не удается воспроизвести даже с материалами Виктора? Возможно ли, что «Собранию Франкенштейна» не хватает еще каких-то значимых частей?

У Красоткина на уме теперь одна революция да свержение царя, ему все это больше не интересно. Карамазов, бросившись в объятья записанной в его мозг смерти, оставил нам все свои заботы. Молился ли он о чем-нибудь в свои последние мгновенья?

Ас-саляму алейкум.

– Ну что, возьмемся? – спросил Барнаби, разминая плечи. Как бы я поступил, если бы не увидел смерть Карамазова собственными глазами, а лишь услышал о ней из чужих уст? Должно быть, записал эту любопытную историю, отправил рапорт – да на этом бы дело и кончилось. Узнав правду, я принял бы мертвецов новой модели, как приходится принимать всякий технологический прорыв. По крайней мере, Карамазов думал, что будет так. Он чувствовал, что должен омертветь на моих глазах.

Он погиб, чтобы мы не могли отвести глаза от неприглядной реальности… Впрочем, это во мне говорит высокомерие. Такое же, которое заставляет меня задаваться вопросом, мог ли я все это предотвратить. В схеме, которую начертил Федоров с мятежниками из Третьего отделения, мы не более чем случайные дурачки-прохожие. Их план пришел бы в движение и без нашего участия, мы никак не изменили бы участь обреченного. Мы всего лишь зрители.

Глупо… как глупо! Я не собираюсь уважать Карамазова… не собираюсь уважать Алешу за его выбор. У меня нет на это права. По той же причине, по которой я не могу ему сочувствовать.

Что ж, мне в любом случае надо составить отчет.

– Да попроще ко всему относись! – потянулся капитан, а в ответ на мой уничижительный взгляд только широко, как будто он небо собрался проглотить, зевнул.

– Вечно тебе все по колено. Да тут весь мир может полететь в тартарары! Ты хоть представляешь, что будет, если эта технология разойдется, и живых начнут переписывать на каждом шагу? Да черт-те что начнется!

– Спокойно! – снова зевнул Барнаби. – Все равно всем умирать.

Часть вторая

I

В воздухе витал запах влажной почвы.

Мы ехали по городу Токио, кишащему иероглифами. Буквы из какого-то безумного числа пересечений кичились своим непостижимым для моего ума смыслом, и я чувствовал себя слегка захмелевшим. Мне казалось, что иероглифов даже больше, чем вещей, которые они могли бы обозначать.

30 июня 1879 года. Мы с Пятницей тряслись в двухместной рикше вдоль канала. Шаткую повозку на двух колесах тащил низенький живой человечек, и, сколько бы рикш мы ни встречали на своем пути, ни в одну из них не впрягали мертвецов. В Японии едва улеглись гражданские войны, и теперь она уверенно двигалась курсом «богатая страна, сильная армия», но мертвецов себе тут мог позволить далеко не каждый. Правда, азиаты со своими почти детскими и совершенно невыразительными лицами и так напоминали мне франкенов.

Возрожденная Японская империя сделала первый шаг на пути к современному государству всего с десяток лет назад. На юге вспыхнула революция, которая свергла прежнюю власть, и на смену эпохе Эдо пришла Мэйдзи. Великие державы вскрыли замкнувшуюся в себе на долгих два с половиной века страну, как устрицу.

Франция поддержала сёгунат Токугава, Великобритания – революционеров, обе стороны ввезли достаточно мертвецов, чтобы раздуть гражданскую войну, но все это осталось в прошлом. Британский дипломат Гарри Паркс сообщил, что даже беспорядки в Сацуме, вспыхнувшие два года назад, успешно подавлены.

– В последнее время даже не страшно гулять по городу безоружным, – улыбнулся он, хвастаясь старым шрамом, который, по его уверению, ему когда-то оставил самурай. И с тревогой добавил: – Только берегитесь мертвых подрывников.

– «Спектры»? – спросил я, и Паркс кивнул.

– Министра внутренних дел Окубо Тосимити взорвали только в прошлом году. Верховные чины правительства встревожены.

– А Шир-Али в Кабуле еще не поймали? – Я вспомнил о ходе войны в Афганистане, но Паркс только покачал головой.

– Неважно, что Шир-Али сам о себе думает. Он пешка. Нам все еще неясно, кто стоит за этими террористами.

На краю сознания мелькнуло словосочетание «Крымские призраки», но перед Парксом я сохранил полное самообладание и ни словом о них не обмолвился.

Мы сели в рикшу у британского посольства в Итибантё, минули ворота Хандзо и отправились кружным путем вдоль канала у южной части императорского дворца. С утоптанной грунтовой дороги взвивалась пыль, но, в сравнении с Лондоном, тут было чисто и спокойно. Порой я замечал совершенно не пугливых на вид птичек – вот уж диво для столицы. С того самого мига, как я ступил на землю Иокогамы[33], у меня сложилось впечатление, что Япония – тихая и мирная страна, и до сих пор оно не изменилось. Тут будто вечно царит безмятежный полдень английского провинциального городка.

В императорском дворце, проплывающем от нас по левую руку, мне отчетливо не хватало очертаний сторожевой башни. Я предположил, что ее разрушили во время беспорядков, но мне сказали, что ее там нет уже лет двести. Когда два века истории вот так помещаются в одно предложение, это только лишний раз демонстрирует чудаковатость страны. Как это возможно, чтобы государство символизировал замок – безголовый гигант!

Жители и быт показались мне куда безыскусней и спокойней, чем в колониальной Индии. Домики как в Средней Азии: маленькие, деревянные, мебели почти нет, обитатели стелют себе постель на матах, только тут они даже сидят на полу и едят с низких столиков. Полуголые детишки кубарем выкатываются на улицу, а когда я украдкой заглянул вглубь одного дома, то увидел женщину, которая мылась в большой бадье. Она даже не попыталась прикрыть свою нагую грудь и посмотрела на меня с таинственной улыбкой. И такое зрелище – возле императорского дворца, а всего в двух-трех кварталах от него начиналась старая Япония.

Глядя, как нежный ветерок колышет ветви ив у дороги, я откинулся на спинку своего тряского сиденья. Тряска – неизменный атрибут быстрого путешествия. Я вспоминал, сколько уже трясусь в дороге, и в голове не укладывалось, что я преодолел добрую треть земного шара. Мы покинули Бомбей, пробрались сквозь архипелаг к югу от Малакки и через Шанхай приплыли в Иокогаму. Пусть я не видел столько, сколько члены экспедиции на «Бигле», но все равно узнал, как светятся недвижные воды Индийского океана, да и чего я только не повидал. Фантастическое море осталось позади, и мы вступили в бурлящие, в противовес имени, воды Тихого океана. Барнаби по дороге сбросил за борт шестерых. Но такие мелочи уже перестали меня тревожить.

До Иокогамы нас донесло крошечное судно, и вот мы наконец высадились на берег. Молодая страна, распахнув двери иностранцам, пока даже не достроила в своей прихожей достаточно мощный порт, чтобы принимать большие суда. Из Иокогамы до станции Симбаси[34] мы добрались по железной дороге. По всей стране, помимо этого огрызка, проложено железнодорожное сообщение между Осакой и Кобэ, Осакой и Киото, да, собственно, и все. И даже на этих мизерных и, в сущности, бесполезных участках поезда постоянно опаздывали, а железнодорожным компаниям приходилось следить, чтобы не разворовали рельсы, – воистину время в Японии течет неспешно.