Леонид Филатов - Филатов Леонид Алексеевич - Страница 39

— Сволочи! — не может успокоиться Анна Кузьминична. — Нет, я этого так не оставлю!.. Я натравлю на них прокуратуру!

— Успокойтесь, Анна Кузьминична! — Директор дрожащими руками наливает в стакан воды. — Выпейте «Тархунчику»!.. Артисты погорячились… Они люди нервные!..

— Оставьте! — Анна Кузьминична отталкивает стакан. — Таким нервным место в Лефортове, а не на советской сцене! Будь моя воля, я бы их…

— Анна Кузьминична, — просит с дивана Юрий Михайлович, — соедините меня с Николаем Андреевичем! А вы, Петр Егорыч, соберите труппу на последний разговор…

В репетиционном зале — звенящая тишина. Тишина, чреватая взрывом. Юрий Михайлович говорит внятно и раздельно, проверяя доходчивость сказанного внушительными паузами, — точно швыряет камешки с обрыва, всякий раз терпеливо дожидаясь, когда снизу донесется глухой стук…

— Я хотел бы довести до вашего сведения, что руководящие инстанции, получившие подробную информацию о ненормальной ситуации, создавшейся в вашем коллективе, настаивают на немедленном расформировании труппы. В ближайшие дни в театре будет работать специальная комиссия из представителей партийных и советских органов совместно с представителями общественности, которая все тщательно взвесит и разберется в безобразиях, которые здесь происходят…

Юрий Михайлович встает из-за стола, давая понять, что обсуждать сказанное не входит в его намерения. Он знает, что речь его произвела на аудиторию самое сильное впечатление, и возможные прения могут это впечатление ослабить. Но он не знал, что последняя точка в сегодняшнем разговоре будет поставлена не им…

— Простите! — звонким голосом говорит Левушка. — Но прежде чем вы и ваши коллеги покинете этот дом, мы тоже хотели бы довести до вашего сведения кое-что. В знак протеста против незаконных и антигуманных действий руководства по отношению к нашему коллективу мы объявляем голодовку!..

— Что они объявляют? — переспросила Анна Кузьминична, не умея сразу переварить пугающий смысл услышанного.

— Голодовку! — Юрий Михайлович сверлит Левушку немигающим взглядом, как факир, внезапно разучившийся заклинать кобру.

— Наши требования! — продолжает Левушка. — Первое. Немедленно аннулировать приказ об увольнении актеров. Второе. Восстановить в репертуаре все спектакли Рябинина. И наконец, третье. Вернуть Рябинину советское гражданство и должность художественного руководителя театра. Пока эти требования не будут выполнены, мы прекращаем с вами всякие переговоры. В ответ на возможные попытки остановить голодовку силой мы вынуждены будем прибегнуть к самосожжению.

— К чему прибегнуть? — снова не врубается Анна Кузьминична. Видимо, слово «самосожжение» кажется ей некоей литературной метафорой.

— К самосожжению! — раздраженно отвечает Юрий Михайлович. Похоже, он и сам не может до конца поверить в серьезность всего происходящего.

— Что же касается лично вас и вашей компании, то мы предлагаем вам в течение пятнадцати минут покинуть помещение театра. — Левушка смотрит на часы. — Сейчас в подвале находятся трое наших товарищей. У них есть пакля, газеты и канистра с бензином. Если через пятнадцать минут вы еще будете находиться в этом здании, они, не дожидаясь дополнительного сигнала, совершат акт самосожжения.

— Тоже фокус? — тихо спрашивает Юрий Михайлович. — Как с пленкой?..

— Приглашаю вас лично убедиться в том, что это не выдумка, но не дольше чем в течение тех же пятнадцати минут.

— Товарищи, — после долгого молчания снова тихо говорит Юрий Михайлович, — вы отдаете себе отчет… Это же политический шантаж… Неужели все в театре поддерживают эту дикую провокацию?

Юрий Михайлович обводит глазами присутствующих. Венецианский карнавал. Лысая гора. Съезд шизофреников. Даже у детей глаза — как у леших.

— Вас устраивает такой ответ? — после выразительной паузы интересуется Левушка. — Или все-таки хотите посмотреть подвал?

Ситуация преглупейшая… Поддаться на провокацию, потребовать доказательств… Снова стать общим посмешищем…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— В таком случае, — продолжает Левушка, — не смеем вас больше задерживать. Боря!.. Игорь!.. Проводите товарищей… У нас слишком мало времени, — он деловито смотрит на часы.

…Группа «товарищей», эскортируемая стрижеными мальчиками в чехословацких костюмчиках, безмолвно движется по театральному тоннелю в направлении служебного входа…

…А в театре уже происходит нечто невообразимое!.. Актеры тащат театральную мебель… Баррикадируют двери… Заколачивают окна… Рабочие сцены стараются вовсю.

Театральный столяр Кондратьич, красноносый и вечно пьяненький, прилаживает к заколоченной двери леденящий кровь плакат: «Осторожно! Заминировано!»

— Хорошо придумал! — хвастается Кондратьич. — Теперь пусть только сунутся!..

— Что значит «заминировано»? — холодеет Левушка. — Здесь же дети!..

— Да что ты, Левушка! — хохочет столяр. — Это же так, бутафория… Для острастки…

— Тут некого стращать, старик, — строго говорит Левушка. — Стращать надо тех, кто снаружи…

— Тоже правильно, — соглашается огорченный Кондратьич. — Светлая ты голова, Левушка!..

…В театральном фойе собралась вся труппа. Сейчас актеры без грима, и можно впервые рассмотреть их лица. Усталые, землистого цвета, с синими кругами под глазами.

— Хорошенько подумайте, братцы, — взволнованно говорит Левушка. — Те, кто хочет уйти, могут уйти. В первую очередь, конечно, следует увести отсюда детей. Тех, кто считает необходимым остаться здесь, прошу подойти ко мне!.. Без обид, братцы…

Из толпы выходят Татьяна, Сима, Боря…

— Товарищи! — Директор, как обычно, складывает руки умоляющей лодочкой. — У вас у всех есть семьи, родители, дети… Подумайте если не о себе, то хотя бы о них!..

Из толпы выходит Гордынский.

— Если будет позволено, — тихо говорит он, обращаясь к Левушке, — я бы хотел остаться. Обязуюсь подчиняться общей дисциплине.

— Оставайся! — Левушка пожимает плечами. — Каждый имеет право защищать свою честь. Если, конечно, она у него имеется…

Вслед за Гордынским из толпы выходит Федяева. Потом Андрей Иванович с Эллой Эрнестовной. Немного погодя к ним присоединяются супруги Тюрины. Выходит Гвоздилова.

— Елена Константиновна! — Левушка приятно ошарашен. — Вы хорошо подумали? Ваш выбор может иметь для вас самые серьезные последствия…

— Вы — эгоист. Лева, — усмехается Гвоздилова. — Все норовите героически умереть в одиночку. А другим, между прочим, тоже хочется войти в историю…

Из толпы выпархивают Аллочка и Ниночка, за ними, не выпуская из рук драгоценного патефона, выходит Дрюля.

— Дрюля! — радостно удивляется Тюрин. — Ты-то куда со своим патефоном?.. Ты же вне политики!

— А при чем тут политика? — меланхолически отвечает Дрюля. — Если мир раскололся без моего участия, то надо же мне где-то быть. Так уж лучше с вами.

— Товарищи! — взывает директор. — Еще не поздно остановить эту дурацкую комедию!.. Я уверен, если мы извинимся перед Юрием Михайловичем, — нас простят…

Директор продолжает говорить, а из толпы выходят все новые и новые люди. Актеры, бутафоры, осветители, монтировщики…

…Кабинет директора теперь полностью оккупирован актерами. На директорском столе несколько телефонов, и все они в настоящий момент заняты. Из общего гула вырывается голос Федяевой.

— Шурик?.. Ты меня, пожалуйста, не расстраивай, сынок, учи сольфеджио!.. А вот Вера Ивановна говорит, что не учишь! В общем, если не сдашь зачет — про магнитофон забудь!..

— Бардак! — возмущенно вздыхает Тюрина. — Ведь договорились же болтать не более трех минут!.. В любой момент могут позвонить оттуда, — она выразительно тычет пальцем вверх, — а телефон занят!

— Ты за меня не волнуйся! — мурлычет в трубку Аллочка. — Голодовка голодовкой, а с голоду мы тут не помрем! У нас шикарный буфет, бывает даже горячее…