Бессильные мира сего - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 63

- А-а-а...

- Я ведь не насовсем к нему перешел, - объяснил Эль-де-през, доставая из холодильника новую банку. - К кандидату. Я ведь только на время выборов.

- Ну и что, тяжелая работа?

- Да нет. Нормальная. Я бы даже сказал - пустяковая. На хрен кому он нужен, этот наш Профессор?

- А говорят, у него рейтинг вдруг круто пошел вверх, - заметил Андрей между прочим.

- Да, говорят. Я утром сегодня в штаб звонил - там все на ушах стоят от восторга. Но вообще-то странно - с чего бы это вдруг?

- Представления не имею, - соврал Андрей - кое-какие соображения по этому поводу у него были.

- Вообще-то какая разница? Я жду не дождусь, когда вся эта залипуха кончится и я вернусь к ребятам. Надоело. У этого Профессора команда - все какие-то нервнобольные. Дерганые какие-то.

- А ты чего ждал? Высокая политика.

- Ну да, высокая... - проворчал Сережа Эль-де-през. - Выше дерева стоячего. Может, все-таки дать тебе еще пива? Что ты пустую банку сосешь второй час?

- Спасибо, не надо. Мне и так хорошо.

- Потолстеть боишься?

- Нет. Я вообще-то ничего не боюсь, как ты, может быть, слышал.

- Слышал, слышал... Бодигард из тебя никакой.

- Это почему же?

- А потому, - наставительно произнес Эль-де-през, вскрывая очередную банку, - что настоящий бодигард должен всего бояться. Только тогда от него и будет толк. Тетка в толпе в зеркальце посмотрела - губы подкрасить, а ты обязан тут же вздрогнуть и насторожиться.

- Ну и работка! Так весь день и вздрагиваешь?

- Ей-богу. Как проклятый. Но виду, конечно, показывать нельзя. С виду ты должен быть - как египетский сфинкс. "Каменная задница"...

Он засмеялся, но как-то невесело. Лицо его словно бы вдруг постарело, глаза остановились:

- Дурак какой-нибудь, собачник гуляющий, посмотрит как-нибудь не так... - он замолчал, оборвав самого себя, а потом пробормотал: - Знаешь, я все-таки позвоню туда еще разок... - Он вытянул из заднего кармана мобильник и нажал кнопку. - Чего-то мне неспокойно вдруг сделалось, ей-богу, - объяснил он, как бы извиняясь. - Сам не понимаю, почему... Толян, ты? Да, это я. Ну, как вы там?.. Точно?.. Водку празднуете? А не рано?.. Я говорю, не рано начали?.. Да? Ну, слава богу... Ну, давай. Давай, говорю!.. До завтра... Гудят! - объяснил он Андрею, заметно повеселев. Гудят, корифеи! Не рано ли начали?

Глава десятая

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Финал

Он стоял на кухне перед раскрытым холодильником, поедал бутерброд с яичницей и смотрел, что бы еще такое из холодильника добыть. Во дворе за окном падал светлый медленный снег, было тихо и спокойно. Он с наслаждением ни о чем не думал. Сегодня ему замечательно легко и хорошо ни о чем не думалось, и внутри себя он ощущал легкую и теплую, ласковую, пушистую пустоту и совсем ничего больше, кроме этой пустоты. Впервые, может быть, за последние полгода.

Он превосходно выспался и с удовольствием предчувствовал, как будет доводить до кондиции разоренную гостиную, которую вчера уже в значительной степени привел в порядок, но недостаточно, безусловно недостаточно. Комната по-прежнему вызывала в памяти старый рекламный слоган: "Так выглядит под микроскопом трудновыводимое пятно". Надо этим случаем воспользоваться, подумал он с приятным предвкушением. Расставить, наконец, книги должным порядком: собрания сочинений - отдельно, беллетристику - отдельно и чтобы по алфавиту, фактическую литературу - отдельно, на стеллаж слева...

Звонок в дверь раздался (он автоматически посмотрел на дедовские часы с кукушкой) ровно в двенадцать: дзинь, дзинь, дзинь-дзинь-дзинь - кто-то из "дедов" заявился. Скорее всего, Матвей - с сосредоточенно целеустремленным своим носом и застывшим раз и.навсегда мучительным состраданием на длинном лице. Надо сразу же погнать его за жратвой, вот что. Тут главное - не давать человеку опомниться, а хлеба в доме нет... Но это оказался не Матвей: какой-то совсем незнакомый человек в берете смотрел на него из-под трагических бровей трагически-черными немигающими глазами. И с ним, за спиной у него, виднелись в вечном сумраке лестничной площадки еще какие-то люди, и, увидев их - еще не узнав, а только лишь обнаружив, - Вадим задохнулся, и все, что вроде бы успокоилось в нем со вчерашнего, улеглось было совсем, сделалось прошлым и необратимым, снова вспучилось и взорвалось, словно бомба угодила в старое болото. Он даже, кажется, ослеп на мгновение от этого страшного взрыва внутри, он понял, кто это (как собака понимает - без слов, без имен, без названий), и тут человек в берете произнес:

- Здравствуйте, Вадим Данилович. Я к вам всего лишь на несколько минут, вы разрешите?

Вадим послушно отступил от него в прихожую, и человек с трагическими бровями двинулся следом, на ходу снимая свой берет, а за ним выступили из сумрака и те двое, причем впереди - элегантный, в кожаном пальто до пят, аристократически бледный, отвратительно знакомый, с лакированной указкой-тросточкой в правой руке.

И тогда Вадим сказал хрипло:

- Нет. Этому - нет. Не позволяю!..

И человек с беретом сейчас же (ничуть не удивившись и очень вежливо) попросил аристократически-элегантного:

- Эраст Бонифатьевич, побудьте снаружи. Пожалуйста. И ты, Семен, тоже. Я - ненадолго... Вы разрешите мне раздеться? - спросил он у Вадима.

- Да, - сказал Вадим перехваченной от приступа внезапной ненависти глоткой. - Да, конечно.

Ненависть отступила так же внезапно, как и налетела, но мысли и чувства его беспорядочно метались. Этот (совершенно очевидно было), именно этот ведь человек мучал, терзал, запугивал его (и до позора запугал же, до кровавого поноса!) последние полгода, это же был нелюдь - зверь, нравственный урод, медленный палач, компрачикос поганый, сволочь, этический отброс... Его надо было сейчас же ударить. Пнуть ногой в коленку. Плюнуть ему в лицо... Но вместо этого он почему-то, совершенно необъяснимым образом, вопреки естеству, вопреки разуму и логике, испытывал к нему сейчас самую дружескую симпатию, ласковый резонанс какой-то и даже почему-то сочувствие. Было почему-то ясно, что он, этот человек, сам находится сейчас в мучительном душевном раздрае, нравственно болен, нуждается в простейшем человеческом сочувствии, и очень хотелось это сочувствие как-то выразить...