Бессильные мира сего - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 6

Длинный белый конверт лежал на столе перед Вадимом, и Вадим смотрел на него стеклянными от остановившихся слез глазами. Его сотрясала крупная дрожь.

- Вы меня слышите? - спросил Эраст Бонифатьевич. - Эй! Отвечайте, хватит реветь. Или прикажете мне повторить процедуру?

- Слышу, - сказал Вадим. - Деньги. Пять тысяч...

- Очень хорошо. Они - ваши. Аванс. Аванс не возвращается. Если шестнадцатого декабря победит Интеллигент, вы получите остальное - еще двадцать тысяч. Если же нет...

- Шестнадцатого декабря никто никого не победит, - сказал Вадим сквозь зубы. - Будет второй тур.

- Неважно, неважно... - проговорил Эраст Бонифатьевич нетерпеливо. Мы не формалисты. И вы прекрасно понимаете, что нам от вас надо. Будет Интеллигент в губернаторах - будут вам еще двадцать тысяч. Не будет Интеллигента - У вас возникнут, наоборот, большие неприятности. Теперь вы имеете некоторое представление, какие именно это будут неприятности.

Вадим молчал, прижав к груди правую больную руку левой здоровой. Его все еще трясло. Он больше не плакал, но по виду его совершенно нельзя было понять, в уме ли он или в болезненном ступоре - согнувшийся в дурацком складном кресле трясущийся потный бледный человек. Эраст Бонифатьевич поднялся.

- Все. Вы предупреждены. Счетчик пошел. Начинайте работать. У вас не так уж много времени, чтобы повернуть вашу газовую трубу большого диаметра - всего-то каких-нибудь пять месяцев, даже меньше. Как известно, - он поучающе поднял длинный бледный палец, - даже малое усилие может сдвинуть гору, если в распоряжении имеется достаточно времени. Так что приступайте-ка лучше прямо сейчас...

- Если нет трения... - прошептал Вадим, не глядя на него.

- Что? А, да. Конечно. Но это уж ваши проблемы. Засим желаю здравствовать. Будьте здоровы.

Он повернулся и пошел было, но вновь остановился:

- На случай, если вы решите бежать в Америку или там вообще геройствовать, - у вас есть мама, и мы точно знаем, что вы ее очень любите... - лицо его брезгливо дрогнуло. - Терпеть не могу такого вот низкопробного шантажа, но ведь с вами иначе никак нельзя, с поганцами... Он снова было двинулся уходить и снова задержался. - В качестве ответной любезности за аванс, - сказал он, приятно улыбаясь, - не подскажете, кого нынче поставят на ФСБ?

- Нет, - проговорил Вадим. - Не подскажу.

- Почему так? Обиделись? Зря. Ничего ведь личного: дело, специфический такой бизнес, и боле ничего.

- Понимаю, - сказал Вадим, глядя ему в лицо. - Ценю, - говорить ему было трудно, и он произносил слова с особой старательностью, как человек, который сам себя не слышит. - Однако любезность оказать не способен. Я знаю, чего хотят миллионы, но я представления не имею, чего хочет дюжина начальников.

- Ах вот так, оказывается? Ну да. Естественно. Тогда - всего наилучшего. Желаю успехов.

И он пошел прочь, больше уже не оборачиваясь, помахивая черной тросточкой-указкой, - элегантный, прямой, весь в сером, уверенный, надежно защищенный, дьявольски довольный собой. Мелкий Лепа уже поспешал следом, не прощаясь, на ходу засовывая в карман свои ореховые щипчики, - такой маленький и такой непр-риятный!.. А вот Кешик задержался. Поначалу он сделал несколько шагов вдогонку начальству, но едва Эраст Бонифатьевич скрылся за кухонной палаткой, он остановился, повернул к Вадиму рыжее лицо свое, вдруг исказившееся, как от внезапного налета зубной боли, и не размахиваясь, мягкой толстой лапой махнул Вадима по щеке так, что тот моментально повалился навзничь вместе с креслом и остался лежать с белыми закатившимися глазами. Кешик несколько секунд смотрел на него, потом еще несколько - на узкий белый конверт, оставшийся на столе без присмотра, потом снова на Вадима.

- С-сука ссаная... - просипел он едва слышно, повернулся и, тяжело бухая толстыми ногами, поскакал догонять своих.

Некоторое время Вадим лежал, как упал, - на спине, нелепо растопырив ноги, раздавив собою сложившееся после падения кресло. Потом в глазах его появился цвет и смысл, он задышал и попытался повернуться набок, опираясь на локоть больной руки. Повернулся. Освободился от зацепившегося кресла. Пополз.

Вставать он даже и не пытался. Полз на локтях и коленях, постанывая, задыхаясь, глядя только вперед - на два ведра с нарзаном, поставленные с утра под тент хозяйственной палатки.

Дополз. Сел кое-как и, оскалившись заранее, погрузил больную руку в ближайшее ведро.

- Ничто не остановит энерджайзер... - сказал он в пространство и обмяк, прислушиваясь к своей боли, к своему отчаянию, к опустошенности внутри себя и - с бессильной ненавистью - к мрачному бархатному взрыкиванию роскошного джипа "Чероки", неторопливо разворачивающегося где-то там, за палаткой, на бугристой дороге.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ №1

ОТЕЦ ТИМОФЕЯ ЕВСЕЕВИЧА

/***"...Тимофей - странный человек. Он каким-то непонятным образом зациклен на своем отце. Широчайшее поле деятельности для упертого психоаналитика. Отец - то, отец - се. Лихость отца. Умелость отца. Многоумие его же. Ловкость... Образец лихости: одна тысяча девятьсот, примерно говоря, пятьдесят шестой год. Колхоз имени Антикайнена (где-то на Карельском перешейке под Питером). Стройбат под командой, сами понимаете, отца разбирает амбар, сохранившийся еще с финских времен. Принципиальный спор между, сами понимаете, отцом и местным бригадиром: разберут солдаты амбар за один день или - ни в коем случае. Проигравший должен залезть на печную трубу и туда (при всех) насерить (что сказано, то сказано, не вырубишь топором). Так вот: не только за семь часов амбар разобрали, но еще, когда бригадир, глядя на высоченную (пять метров) печную трубу красного кирпича, принялся ныть, что у него, мол, в спину вступило, сами понимаете, отец на эту трубу "взлетев, как орел, там, как орел, уселся и в нее насерил... извиняюсь за это выражение..." А было в те поры отцу, чтобы не соврать, уже сорок восемь и с хвостиком... Пример многоумия: "человек есть животное двуногое, всегда алчущее, никогда не сытое..." (где он это вычитал - бог знает, но не сам же придумал?) И еще: "самый упорный солдат, который обманутый. На правде солдата не воспитаешь, а воспитывать приходится, куда деваться, иначе они же тебе же на голову и сядут..."