Научу тебя плохому (СИ) - Победа Виктория - Страница 45

Сама его целую, обнимаю, глажу везде, где только достаю и кричу от неожиданности, когда, сорвавшись и окончательно потеряв контроль, он ускоряется, не жалея, выбивая из меня тихие стоны.

— Прости, малышка, прости, — шепчет словно в бреду, наращивая темп, больше не сдерживаясь и яростно вколачиваясь в мое безвольное тело. А мне хорошо, необъяснимо хорошо. И каждое движение отдается болезненно сладким разрядом, разваливающимся по телу. Это так жестко, грубо, порочно, а мне нравится, безумно нравится эта несдержанность, необузданность, потому что я ее пробудила, я стала причиной. С каждым новым толчком я все сильнее прижимаюсь к своему ежику, желая больше, сильнее, быстрее. Так не должно быть, так не бывает, но я совершенно точно его прибью если остановится, если даже замедлится, — придушу просто.

И он, словно чувствуя, будто улавливая мое настроение, мое порочное желание, только ускоряется, окончательно прекращая меня жалеть и полностью отдаваясь нашему общему безумию. Этой бешеной, огненной страсти, этой сладкой боли, полыхающей в жилах. И каждый толчок, словно маленькая смерть, рвет на части, прошибает немыслимым просто разрядом электрического тока. Он зарывается пятерней в мои растрепанные волосы, притягивает к себе, целует, проталкивая язык мне в рот, так глубоко и грубо, вторя движениям внизу, а я, больше ничего не соображая, просто сжимаю ладони на широких плечах и позволяю ему все, абсолютно все, лишь бы не останавливался.

Целую его, кусаю, беспрерывно шепчу просьбы не останавливаться, не замедляться, потому что умру, и его убью. Его движения становятся сильнее, размашистей, я меня трясет, на месте от прошибающего тело удовольствия. Я не пытаюсь больше сдерживать крик, теряясь в собственных ощущения, содрогаюсь в крепких объятиях, умирая, чувствую, как Марк покидает мое тело и с оглушающим рыком разделяет со мной непередаваемое удовольствие.

А потом меня куда-то несут, шепча на ухо приятные нежности, рассказывая, какая я охрененная, самая лучшая и только его. И что не отпустит меня никто и никуда, что попала я окончательно и бесповоротно, а я только киваю согласно, потому что совершенно не в том состоянии, чтобы спорить.

Меня опускают на прохладную поверхность, и только когда сверху начинает литься вода, я понимаю, что мы в душе. Опять. Это уже традиция, честное слово. Я ничего не делаю, просто позволяю себя мыть, наслаждаясь прикосновениями больших теплых ладоней. Марк, словно умелый кукловод, управляет мною, как самой настоящей марионеткой, а я только и делаю, что глупо улыбаюсь, подставляя шею и плечи под его непрекращающиеся, жалящие поцелуи. И когда он заканчивает с водными процедурами, я едва стою на ногах, бесконечно уставшая и столь же довольная.

— Теперь можно и поесть, — слышу рядом с ухом, как только в душе перестает шуметь вода.

Глава 28

Марк

— Не смотри на меня так, иначе мы сегодня не поедим, — мне нравится наблюдать, как розовеют её щеки, как мышка моя, пряча улыбку, опускает взгляд, делая вид, что тщательно прожевывает пищу.

— Я вообще на тебя не смотрела, — отвечает дожевав, и снова улыбается.

А я смотрю на неё и понимаю, что мне дико кайфово вот так с ней за столом сидеть, уплетать приготовленный ею завтрак, наблюдать за тем, как думая, что я не вижу, она рассматривает меня искоса, осторожно так, ненавязчиво.

— Иди ко мне, — понижаю голос, протягиваю руку к рядом сидящей мышке.

Мне мало её простого присутствия, я хочу её чувствовать, трогать, сжимать хрупкое тельце в своих объятиях, вдыхать её запах. Я себя маньяком одержимым чувствую, наконец добравшимся до своей жертвы. И жертва эта, судя по сегодняшнему её подарку, совсем не против.

Умом я понимал, конечно, что больно ей сделаю, и потерпеть бы надо, не спешить, но как, скажите, было удержаться, когда малышка ко мне сама потянулась, когда она сама просила и отдавалась, словно в последний раз. А я все больше заводился от близости её, от такой сладкой, разливающейся по телу неги, от доносящихся до слуха приглушённых стонов.

— Иди ко мне, малыш, — повторяю, чуть отодвигая стул.

Малышка не решается, головой мотает, взгляд отводит.

— Есь.

— Неудобно будет, — выдаёт тихо, снова пряча улыбку.

— Все удобно, — беру её за руку, вынуждаю подняться со стула и перебраться ко мне на колени. Надо сказать, мышка не слишком сопротивляется, а я дурею, во второй раз за утро понимая, что вновь ее хочу.

Она же как наркотик — чтобы подсесть, достаточно всего один раз попробовать.

Утягиваю мышку на себя, не позволяю даже подумать, поворачиваю её лицо к своему и целую. Мне по-хорошему на работу надо, и на учёбу я чутка забил, а я от девочки своей оторваться не могу и не хочу от неё отрываться. Я же не отпущу её больше, не смогу, наверное, это проклятье какое-то семейное, когда вот так, практически с первого взгляда. Тому, кто ни с чем подобным не сталкивался, наверное, не понять, насколько сильной может быть потребность в одном единственном человеке.

— Марк, ну завтрак же, — она разрывает поцелуй, отчитывает меня тихо, а я в глаза ей заглядываю и улыбаюсь, как умалишенный, потому что несмотря на внешнее сопротивление, мышка точно также от меня дуреет, и на глубине глаз её ореховых черти пляшут.

— Завтрак? — улыбаюсь ей, губами касаюсь подбородка, прихватываю слегка кожу.

— Да.

— Ну тогда корми, — командую.

— Кормить? — удивляется так искренне.

— Ну да, с рук, с твоих рук, Мышка, я даже яд съем.

— Дурак, — улыбается, посмеивается смущённо, но все равно делает то, о чем я прошу.

Я даже не помню, когда в последний раз испытывал такой кайф от простого вкуса жаренного теста во рту. Готовить мышка и в самом деле умеет. Не к месту вспоминаю нашу с ней первую встречу, вспоминаю, как выставил её за дверь, а вечером того же дня вырывал её из лап неудавшихся насильников.

— Больно, Марк, — взвизгивает мышка, а я только теперь осознаю, что слишком сильно сжал ладони на тонкой талии.

Я ведь мог её потерять, эту невероятную, девочку, и одному Богу известно, чем бы все это закончилось, не затрахай мне мозг Виталя.

— Прости, прости, маленькая, я задумался, — улыбаюсь ей, беру очередной кусочек пирожка из её рук, губами прихватываю тонкие пальчики.

Мышка смущённо прикусывает нижнюю губу, с меня глаз не сводит, а я перехватываю её руку, целую каждый маленький пальчик, ладошку, поднимаюсь выше — к внутренней стороне запястья.

— Марк…

— Прости, котёнок, но ты такая сладкая, я оторваться не могу, всю бы вылизал.

— Вот зачем ты это сказал? — она так мило смущается, а мне нравится видеть её покрасневшие щеки, приоткрытый ротик, в который хочется впиваться до бесконечности, чувствовать отдачу.

Наклоняюсь к её ушку, целую, покусываю.

— Потому что это правда, и не надо меня стесняться, Есь, я ещё с тобой и половины своих фантазий не воплотил.

— Ты ненормальный, — уткнувшись мне в плечо, мышка начинает сдавленно смеяться, а я просто наслаждаюсь её доверенностью, открытостью.

И зачем я только скрывал от неё свое альтер эго, сказал бы сразу и, возможно, удалось бы избежать глупых побегов и непонятных тайн.

Кстати, о тайнах.

— Мышка? Ты помнишь наш вчерашний разговор? —нашептываю ей на ушко, а она напрягается сразу, прекрасно понимая, о чем я толкую, а после отстраняется, опускает взгляд и делает попытку слезть с моих колен.

Я ей, конечно, не позволяю.

— Есь? Я все равно ведь все узнаю, но я хочу услышать ответы от тебя, а не от посторонних людей.

— Как узнаешь? — она немного меня в ступор своим вопросом загоняет.

Ну что я ей скажу? Ты знаешь, малышка, ты не переживай, но у меня папаша с братом, в прошлом авторитеты криминальные. А я типа наследник всего этого добра, но мы немного обороты сбавили, почти не отсвечиваем и косим под нормальных, законопослушных граждан?

И какова вероятность, что после этих слов, моя трусливая мышка не попытается сбежать, сверкая пятками от такого, как я? Я бы попытался.