Зарево - Новицкий Флориан - Страница 7

Супружеская чета с соседнего стойла пришла нам на помощь. Многоуважаемая супруга великодушно подарила нам свою штатскую юбку с красно-черными полосами. Даже не потребовалось много шить.

Погоны раздобыл командир. Он хотел, чтобы мы имели боевой вид. Таким образом мы были полностью экипированы и чувствовали свое превосходство.

Началась интенсивная боевая подготовка.

Тактические учения проходили в долине реки, на просторных лугах.

— Ребята, не оплошайте, старик нас проверяет, — напоминал командир, показывая на кружащийся над нами «кукурузник». Мы еще не видели в глаза нашего генерала, знали его только по фотографиям в стенных газетах.

Медленно, но верно мы становились сплоченной, единой по взглядам и серой по виду солдатской массой.

Троица была отмечена двумя важными событиями: богослужением под открытым небом и яйцами вкрутую, по два на человека. Кроме того, по случаю праздника можно было навестить земляков, размещенных в отдаленных закутках обширных казарм. Километры при этом не играли роли: жители Львова или Гродно, Волыни или Подолии — это все земляки, свои.

Капрал Антони с трудом узнал меня.

— Ну и ну, — не мог надивиться он, — хороший из тебя получился солдатик.

Я поспешил распрощаться с ним: наступала предобеденная пора, сопровождаемая веселыми песнями типа «У берега реки девушки купались», громкими командами и глухим позвякиванием котелков.

Юзека Кубу я не нашел. Вероятно, он попал к костюшковцам.

Дальнейший распорядок дня был обычным: праздничный обед, а в перспективе — воскресные увольнительные в город или прогулки с девушками на лугу и в рощице, меня вполне устраивали представления иллюзионистов, лепешки, семечки, блины… Другие искали более интересные развлечения.

Время шло, но длинная очередь солдат с котелками (один котелок на двоих), плотно опоясывавшая кухонный барак, не продвинулась ни на шаг. Наиболее активные провели тщательное расследование и установили, что штабники и разные там писаря незаконно лезут со стороны. Очередь разразилась проклятиями: «Подлецы, мошенники, канцелярские крысы!» А когда раскаленным железом в самое сердце ударила весть, что не хватило яиц, очередь распалась и беспорядочная толпа вторглась в район раздачи пищи.

Столкновение было непродолжительным — мы победили. Прежде чем в это дело успел вмешаться дежурный офицер, яйца, сияя безупречной белизной, уже лежали в наших котелках. Воодушевленный одержанной победой, я решил воспользоваться суматохой и проверить содержимое двух полевых кухонь, безразлично выпускавших пар невдалеке. Достаточно было открутить два винта-мотылька. Ну, смело! Я поднял крышку — ха, макароны! Зачерпнул котелком — о радость, есть! Поспешно бросаю горячую крышку, но, к сожалению, деревянная подпорка падает, а вместе с ней, мягко звякнув крышкой, рухнула и кухня. Брызнул кипяток.

Я смешался с толпой, но меня не трудно было обнаружить: спереди я был весь мокрый, грудь и живот жгло нестерпимо. Результат: ожог второй степени и… в качестве добавки — трое суток ареста. Горькие оказались эти макароны…

Арест мне заменили на более полезную (все для фронта) форму возмещения причиненного ущерба — на обслуживание кухни. Два дня я исправно мыл котлы, чистил картошку, рубил дрова и, казалось, наелся на всю жизнь. Моя трудовая деятельность на кухне закончилась, поскольку объявили ночную тревогу. Так что я должник армии и по сегодняшний день. Тревога была учебная, при этом мы получили недостающую экипировку: шинели (опять слишком длинная — пришлось обрезать бритвой), конфедератки (оказалась в самый раз), холщовые подсумки и вещмешки. Боевая тревога прошла превосходно. Нас обучали скатывать шинели, подгонять снаряжение, затем было построение, короткий марш-бросок, развертывание в цепь — и так до рассвета. Наконец, построение перед казармами, в полном снаряжении. Стоим в положении «вольно» и ждем дальнейших распоряжений. Скука ожидания прерывается приходом группы офицеров; за ними солдаты несут несколько темно-зеленых ящиков.

— Оружие, оружие!.. — разнеслось по рядам.

Один из офицеров произнес короткую речь о важности и значении оружия для солдата народной армии, о смертельном враге, которого мы должны уничтожить в его собственном логове, о братстве с Красной Армией, о боевом марше, который нас ожидает, и о том, что по пути мы попадем в Польшу, на нашу родину.

После этого нам вручили густо смазанные артиллерийские карабины со складными штыками. Церемониал сопровождался громкой читкой номеров, которые записывались напротив соответствующих фамилий солдат. Старшина батареи получил, кроме того, несколько ящиков с боеприпасами.

Новое, радостное занятие: первая чистка оружия с помощью новеньких принадлежностей. Затем завтрак и построение на плацу. Мы объединены в отряд, который насчитывает несколько тысяч человек. Направление — фронт.

Хоть и тяжело жилось в конюшне, но расставаться с ней было жаль. Командир отряда провел совещание с командирами подразделений, оркестр расположился в голове колонны, раздалось несколько команд, и… вперед, марш!

Мелькнул жезл капельмейстера, грянула походная песня:

К бою, первый корпус,

Вперед, на запад, марш!

Это наша песня, песня-приказ!..

И вот мы снова трясемся в вагонах, едем на запад.

Только теперь мы могли уже пить пиво в станционных буфетах, требовать суп, не боясь получить отказ, петь боевые солдатские песни и украшать вагоны лозунгами «На запад!» или «Смерть немецким оккупантам!».

В дороге мы убивали время различными играми, а я даже организовал временный ансамбль самодеятельности, который успешно конкурировал с бессмысленными солдатскими забавами.

Выступления проходили на стоянках. Сцена — открытый вагон, зрительный зал — все, что напротив, зрители — весь эшелон. Возгласы «браво» гремели сразу же после открытия занавеса: его заменяли двери вагона. Репертуар наш составляли скетчи о Гитлере, частушки, сеанс иллюзиониста, военные песни всех времен; гвоздем программы была «Баллада о первом батальоне».

Декламируя ее, я вглядывался в лица зрителей, которые на протяжении всего представления становились то строгими и взволнованными, то тревожно-сосредоточенными, то беспечными и улыбающимися, — лица открытые, искренние, добрые.

В Дарнице нас застал вечер. Эшелон, в котором мы ехали, встал на главном пути под семафором. Наше беспокойство все нарастало, так как на западе вспыхнуло несколько прожекторов. Лучи на небе скрещивались или располагались параллельно — ловили цель для зенитной артиллерии. В темноте раздались удары по подвешенному куску рельса — сигналы, обозначающие воздушную тревогу. Блеснули на небе разрывающиеся снаряды, и через мгновение послышались глухие взрывы.

Поезд не двигался. И не поступало никаких распоряжений. Семафор не дрогнет, как застыл. Что же случилось? Мы молчим и смотрим в небо, начинающее светлеть от лучей прожекторов, взрывов и осветительных бомб, болтающихся на парашютах. Это было бы великолепное зрелище, если бы оно не несло для нас смертельной опасности. Еще мгновение — и все могло оказаться до смешного ненужным.

Наконец наш эшелон трогается. Медленно покидаем стоянку. Быстрее… быстрее… еще… еще… быстрее… Мерный стук колес постепенно снимает душевное волнение, но бледные отблески, скользящие по лицам, по темным закоулкам вагона, упорно напоминают, что опасность еще не миновала. Дарница в огне.

Проезжаем знакомый мост через Днепр. Поезд замедляет ход, раздается скрежет. А я так мечтал вновь встретиться здесь с той девушкой!

Шепетовка, крупный железнодорожный узел. Снова удары по рельсу и крики «воздушная тревога». Семафор опущен — путь закрыт. Раздается команда покинуть вагоны.

Разместившись неподалеку от станции, мы следим за ходом налета. Цель — станция, но и нас заметили. Подвешенные «фонари» осветили место, где мы расположились, и нас стали поливать с неба очередями из пулеметов. Больше всего досталось тем, кто не мог лежать спокойно и искал безопасного места.