Ловушка Пандоры (СИ) - Кузнецов Стас - Страница 8

— Ой, да говорите что хотите, мне плевать.

— Эт все пустяки, — махнул сухонькой рукой Егорушка. — Я не о том с тобой говорить хотел, я вот чаго углядел-то, у тебя крестика нет! Не по-христиански это! Ты чаго в Бога-то не веруешь?! В твоем положении совсем негоже.

Матфей закатил глаза. Он терпеть не мог такие вопросы от истинно верующих, тем более в голосе старика слышалось осуждение, поэтому решил проверенным способом уйти от ответа.

— А вы верите? — задал он встречный вопрос, переключив внимание собеседника на себя любимого.

— Нет, не верую, — неожиданно честно признался Егорушка. Матфей поднял бровь с непониманием и некоторым облегчением рассматривая старика. — Я просто знаю, — добавил он, тут же разочаровав зародившееся любопытство Матфея.

— Одно и то же, — с досадой осознав, что рано обрадовался, пожал он плечами.

— Веровать — оно совсем не то, что знать-то, — настаивал старик.

— Библия — единственный документ, который подтверждает наличие бога, так? — решил озвучить свой беспроигрышный аргумент Матфей. — Но как верить тому, что само себе во всем противоречит?! Хотя бы на примере истории Адама и Евы. Разве в ней бог учит милосердию и прощению, наказав за проступок не только виновных, но и всех их потомков, хотя согрешили вовсе не они? Да и как согрешили-то?! Весь сыр-бор из-за яблока.

— С Адамом и Евой все было иначе. Дело не в яблоках, а в гранатах! Но, как бы оно ни было, плод — это лишь символ предательства! В этой истории все наоборот. Представь, что все было наоборот!

— Послушайте, я не хочу ничего представлять.

— А ты представь!

Матфей удивленно заметил, что у Егорушки аж нижняя челюсть двигается от охватившего старика эмоционального волнения.

— Ну, ок. Все наоборот — не яблоки, а гранаты, — решив не спорить с шизиком, согласился он.

— Да, а из Эдема выгнали вовсе не Адама и Еву, а бедного Бога. И теперь Бог бездомный, вынужден бомжевать среди людей и не может вернуться домой.

— Ну что за чушь?! — надолго терпения Матфея не хватило. — Не знаю, где вы этого нахватались, но это называется ересь, а ересь — это грех, если уж вы верознаете там чего.

— Никакие это не ереси! Кто писал библию?! — заорал Егорушка. — Кто писал?!

— Ну, апостолы! — в тон ему заорал Матфей.

— Во-о-от, апостолы. А апостолы — это кто?

— Кто?

— Люди! Историю пишут победители! Люди победили бедного бога.

— Ну и как же это случилось?

— Ужасное вероломство. Но я не вспомню как. Забыл. Однако у меня есть ряд основательных предположений.

— Хорошо, а доказательства? Хотя бы в качестве логического ряда? Откуда, к примеру, взялись тогда на земле люди, если не от Адама и Евы?

— Так от них же и взялись! Какие дети рождаются от грешного союза брата и сестры — уроды! А зачем в Эдеме уродливые больные дети, чей век недолог и мучителен? Зачем привязываться к ним, зная, что они умирают, а ты — живешь вечность. Вот их тоже в мусор, вслед за бедным богом.

— Послушайте, мне уже не по себе от ваших причуд, просто давайте, проехали, а?

— Ну, нет, — чмокнув беззубым ртом, Егорушка продолжил втирать свои бредовые соображения. — Ты вот от веры факты, доказательства требуешь, а их в вере нет и быть не может. Вера — на любовь похожа по своей природе и свойствам. Они рождаются и живут не тут, — он постучал указательным пальцем по виску, — а тут! — положил ладонь на грудь.

Матфей удивленно подметил, что весь странный говор у старика исчез окончательно. И ему сделалось еще больше не по себе. Очевидно, что перед ним псих. А вдруг у него тоже опухоль, и Матфей скоро станет таким же повернутым? Или уже стал?

— Вера иррациональна, — продолжал между тем старик. — Как и любовь, они обе не поддаются логическому осмыслению. Как только в любви и вере пытаются выискивать доказательства и факты, это уже что угодно, но не любовь и не вера.

— Любовь легко объясняется гормональным сбоем, — раздраженно перебил Матфей, вспомнив один блог на эту тему в ютубе. — Это лишь сбой в организме, болезнь. Она длится не больше полугода. Что касается всего остального в дальнейшем, то это лишь установка и совместимость характеров.

— Не-е, гормоны — это не любовь, это секс. А секс без любви быть вполне могет, как и любовь без секса, значит, они не тождественны друг другу. Ты все пытаешься осмыслить, как католический монах. Сколько сил они положили, чтобы веру свою рационализировать. Сколько бумаги извели, сколько голов переломали, сколько людей перебили… Дошли до того, что отношения с Богом чуть ли не через суд решали. А итог? От веры там ничего не осталось: одна религиозная форма, под которой гнет, разврат, жестокость, злодеяния. Взять хотя бы деятельность инквизиции, крестовые походы, поддержку нацистов и прочие грехи, что не искупить уж. Православие в этом плане чище. Эта, мистическая ветвь христианства, веру всегда принимала на веру, без осмысления и усложнения. Когда любишь, ведь любишь не за достоинства, а вопреки недостаткам. Так и верующий слеп в вере своей, как влюбленный в любви. Отсюда: как нельзя объяснить любовь, так нельзя и веру объяснить.

— Если судить по всем этим религиозным фанатикам, которые требуют сажать людей за репосты, то и вера, как и любовь, всего лишь болезнь. А все остальное — романтическая хрень, чтобы цветы и иконы лучше продавались.

— Тут ключевое слово — «религиозный фанатик». Верующий человек не станет никого сажать. Он подставит, как Христос, вторую щеку, потому что верит в силу прощать и не способен ненавидеть. Между религией и верой иногда такая пропасть, какой нет между верой и безверием. Религия порой уничтожает веру, как институт семьи порой уничтожает любовь. Хотя их задача наоборот — сохранять и умножать это.

— Самая сильная эмоция, а это научный факт, длится 12 минут, а средняя — две три минуты, — Матфей подумал, что он опять вляпался по уши в ненужный и абсолютно бессмысленный спор. — Все остальное — настроение и установки. То, что себе накрутили сами люди.

— Ох уж мне эта наука, порой хуже религии. Наука ваша мир объяснить бессильна и тем более человеческую душу. И меня радует, что бессильна. Тебе бы дорасти до понимания всего этого. Жизненный опыт нужОн. А времени у нас нет, так что созреешь, надеюсь, в процессе.

— Ну ок, не дорос я. Глупенький и маленький, — пожал плечами Матфей.

Его всегда бесил возрастной аргумент, который вбивают со школы: я же старше, значит, умнее, значит — всегда прав.

Ни фига это так не работает. Ни фига!

Если бы это было так, то нужно было признать, что права и его училка по математике, которая постоянно орала на Матфея, что из него ничего не выйдет и он придурок, только потому что Матфей не мог сидеть на уроках спокойно и чиркал на полях тетрадей зарисовки. Матфей же в этой тупой системе «старше, а значит умнее», каждый раз топал к завучу и слушал угрозы в духе: «Мы вызовем твою маму в школу!» На Матфея это действовало, и он неделю ломал в кулаках пальцы, чтобы не сорваться, а потом опять срывался, и тогда рисунки занимали далеко не одни поля. От чего математичка визжала: «Это ты назло мне!» Но ведь от того, что она это визжала взрослым голосом, это не становилось правдой или чем-то умным с её стороны.

— А девушка-то хоть есть?

— Нет, — отрезал Матфей.

И отчего-то кольнуло. Вспомнилась Аня с её бабочками, которых она вывела у себя дома, собирая осенью гусениц на улице. Аня — королева бабочек, как он подсмеивался над ней. Давно это было и не серьезно, еще в школе. Он о ней уже много лет не вспоминал. Думать забыл, как только из жизни вычеркнул. А сейчас чего вспомнил? Сам понять не мог.

— Хотя бы та, о ком есть что вспомнить?

— Да отстаньте вы, — разозлился Матфей. — Вас это не касается.

— Значит, не познал ни веры, ни любви. Вот плохо! И почему они тебя выбрали? — подвел итог Егорушка. Сложил вместе ладони и, поочередно постукивая подушечками пальцев, медленно двигаясь от мизинца к большому и обратно, спросил с наигранной строгостью в голосе: — И чем ты занимался все эти годы?