Алые Евангелия (ЛП) - Баркер Клайв - Страница 37

О Боже, подумала она, я не могу умереть! У меня осталось столько незаконченных дел!

Забавно, она не чувствовала себя мертвой, но разве не это она чаще всего слышала от своих посетителей? Но если она не мертва, почему она может видеть впервые в жизни? И почему она висит в воздухе в девяти-десяти футах над тем местом, где ее тело лежит у стены?

Демон — как Гарри назвал его? Членолицый? Иглохерый? Булавкоголовый[26]! Именно так. Неровно дыша, он отступил от неё. Сенобиту стоило немалых усилий так над ней поиздеваться. А отойдя подальше, он передумал, снова подошел к ней и отпихнул ее руки от лица.

Бесспорно он сделал из нее настоящую отбивную, но ей было очень приятно видеть, что ее загадочная улыбка все еще на месте, бросая ему вызов. В этом, несомненно, была толика удовлетворения, как бы тяжело ни было принять все произошедшее с ней.

Помимо очевидного, она не могла думать о демоне как о Булавкоголовом. Такое оскорбительное прозвище можно было бы услышать на школьном дворе или в качестве имени жалкого уродца из посредственного шоу. Оно никак не может принадлежать монстру, возвышавшемуся сейчас над ее телом, его тело дрожало от возбуждения, вызванного только что нанесенными побоями.

Демон отступил еще на несколько шагов, все еще глядя на результаты своей жестокости, а затем неохотно отвел взгляд и сосредоточил внимание на мелком слизняке, который только что вошел в комнату и замешкался у двери. Даже не слыша его голоса, она знала, что это то самое создание, поймавшее ее на улице Нью-Йорка и шептавшее ей на ухо всевозможные непристойные угрозы, чтобы она не сопротивлялась его хватке. Выглядел он еще более жалко, чем она представляла: иссохшее серое существо, набросившее на голое тело плебейские лохмотья. И все же на его лице — даже сейчас, после того, что он сделал с ней, притащив сюда, — она несомненно могла разглядеть остатки человека, некогда наделенного выдающимся умом. Когда-то он много смеялся и придавался глубоким размышлениям, судя по морщинам от смеха на щеках и бороздам на лбу от нахмуренных бровей.

Изучая его, она почувствовала, как ее выдергивают из комнаты, в которой лежало ее избитое тело. Некие невидимые путы тянули ее через все здание, которое представляло собой лабиринт некогда прекрасных комнат, величественных залов; теперь штукатурка истлела и отвалилась от стен, зеркала обветшали, позолота с их рам отслоилась, а сами рамы покрылись коростой.

То тут, то там, по мере ее непреднамеренного ухода, на глаза попадались следы пыток других — таких же узников обстоятельств, как она сама. Останки одной из таких жертв лежали ногами в печи, в которой когда-то пылал яростный огонь, пожравший ее конечности где-то выше колена. Жертва давно умерла, ее плоть давно окаменела, оставив после себя нечто, напоминающее красно-коричневую диораму, отдающую дань уважения месту убийства.

Видела она и призрака жертвы, висящего в воздухе, навсегда связанного со своими изувеченными останками. Его присутствие утешило Норму. Она не понимала этого, с первого взгляда, заброшенного места, но могла бы узнать о нем от призраков, обретавшихся здесь. Мертвое знали многое. Сколько раз она говорила Гарри, что они — самый большой неиспользуемый в мире ресурс? И это было правдой. Все, что они видели, все, что они выстрадали, все, что они преодолели — все это было потеряно для мира, нуждающегося в мудрости. А почему? Потому что в определенный момент эволюции рода человеческого в его сердце укоренилось глубокое суеверие, что мертвые должны считаться источниками ужаса, нежели просвещения.

По ее мнению это была работа ангелов; некоему духовному воинству, возглавляемому тем или иным военачальником, было поручено держать человеческую популяцию в состоянии инертного оцепенения, пока за занавесом реальности бушевала война. Приказ был исполнен, и вместо того, чтобы позволить коллективной душе человечества обрести успокоение, мертвые стали источником бесчисленных историй об ужасах, а призраков, являющихся манифестацией их душ в нави, стали чураться и ненавидеть, пока, на протяжении поколений, человечество не выработало в себе сознательную слепоту.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Норма знала, чего человечество лишило себя. Ее собственная жизнь неизмеримо обогатилась благодаря мертвым. Человеческую ярость, тягу к войне и ее зверствам могло бы усмирить осознание того, что подведение черты под шестьюдесятью с лишим лет библейского бытия — всего лишь набросок славной и безграничной работы. Но это знание не станет широко известно при ее жизни.

Норма делилась своими мыслями по этому поводу только с одним живущим человеком — Гарри. Зато она бесчисленное количество раз выслушивала от призраков об их страданиях от того, что их не видят, и они не могут утешить своих родных и близких, просто сказав: — Я здесь. Я рядом с тобой. Смерть, как она поняла, это двустороннее зеркало горя: с одной стороны — слепые живые, убежденные, что потеряли своих любимых навсегда; с другой — зрячие мертвые, страдающие рядом со своими любимыми и не способные издать ни звука утешения.

Ее задумчивость была нарушена, когда она прошла через крышу здания, и свет Ада омыл ее. Она предполагала, что в какой-то момент зрение покинет ее, но этого не произошло.

Покуда здание исчезало внизу, ей открылся вид с высоты птичьего полета на дикую местность, через которую Сенобит и Феликссон провели ее. На самом деле она не ожидала, что изображения Ада, создаваемые великими поэтами, художниками и сказителями на протяжении тысячелетий, будут похожи на реальность, но все равно была поражена на сколько далеки они оказались от того, что сейчас видели ее духовные глаза.

В небе не было ни солнца, ни звезд, что было достаточно предсказуемо, зато там была каменная глыба размером с небольшую планету. Глыба возвышалась над бескрайним ландшафтом, раскинувшимся внизу, она была покрыта разломами в форме молний, через которые лилась светлота. Эффект от открывшейся панорамы был потрясающим.

То была едва ли многообещающая среда для обитания, но все же в ней что-то росло и даже процветало. На склонах холмов под ней колыхалась под каким-то адским ветром длинная белая трава, тут и там росли кусты, колючие и суковатые, но с мелкими бесцветными цветами. Ее мысли снова понеслись вскачь. Куда ее уносит? И есть ли вообще конечный пункт назначения этого путешествия, или ее просто освободили от тела и она обречена вечно скитаться по Аду?

Независимо от ее воли или намерения, невидимые тупы продолжали тянуть ее к своей неизвестной цели, и по мере этого ее дух начал снижаться к земле. Через несколько секунд она оказалась в нескольких дюймах над уровнем белой травы. На некотором расстоянии перед ней находился небольшой лес. Полог верхних ветвей был замысловато завязан, за исключением, возможно, тридцати или сорока выбивающихся ветвей, высвободившихся из общей массы и росших словно разряды черных молний. На некоторых узловатых ветвях сидели крупные черные птицы, сражаясь клювами и когтями за самые лучшие места. Зрелище их распри настолько отвлекло Норму, что она не заметила людей, появившихся из темноты под деревьями, пока не оказалась почти рядом с ними.

Затем она почувствовала запах крови, и все вокруг поглотила белизна.

12

Дейл, понуждаемый Гарри, шел впереди, но теперь, едва они ступили за пределы леса, он повернулся и уставился на своих последователей.

— Уже скоро! — сказал Дэйл.

— Продолжай топать, долбоеб, — ответила Лана.

— Гарри, твой друг опять невменяем! — возмутился Кэз.

— Дэйл, мы уже это обсудили, — сказал Гарри.

— Нет, нет, нет, — сказал Дейл голосом исполненным южным очарованием. — Кое-что вот-вот произойдет. Вы все будете очень счастливы, обещаю. А когда все закончится, дорогая Лана, я очень надеюсь, ты будешь думать обо мне лучше.

— Ты чертовски жуткий, чувак, — ответила Лана. — Точно знаю, что почувствовала бы себя гораздо лучше, если бы… Я… Она прервалась, резко сменив тон с раздражения на недоумение. — … Что? — воскликнула она, ее голос затих, пока она поднимала поврежденную руку к лицу и осмотрела травму, как будто впервые увидела ее. Из-под повязки текла свежая кровь. — Будь я проклята…, — проговорила она тем же мягким голосом. — Гарри?