Новые приключения Гулливера - Клугер Даниэль Мусеевич - Страница 7

Чем больше я думал об этом, тем сильнее становилось мое желание раскрыть тайну. Почему — трудно объяснить. Возможно, причиной всему было моей природное любопытство. Так или иначе, я не мог заставить себя, как советовал кормолап, выбросить из головы эту историю. Даже ночью, растянувшись на своем матрасе, я долго не мог заснуть. Самые разнообразные мысли занимали мой ум. Но все они так или иначе касались кучки крохотных костей, истории Великого Раскола, обычаев и представлений правоверных остроконечников и еретиков, бежавших в Блефуску. Я ворочался с боку на бок и с каждой минутой все больше раздражался. В конце концов, что мне за дело до лилипутских тайн и секретов, путь даже ужасного или кровавого свойства? Мне никак не удавалось убедить себя в том, что крохотные существа размером в пять-шесть дюймов были на самом деле такими же людьми, как и я. Минутное замешательство, испытанное мною при внимательном рассматривании миниатюрных косточек в увеличительное стекло, впечатление, потрясшее меня на какой-то миг, было именно минутным, мгновенным замешательством. Я все еще воспринимал лилипутов скорее как чудесным образом оживших куколок. Но даже ожившие куколки вполне могут раздразнить любопытство и вызвать сочувствие.

В конце концов я уснул, но и во сне все происшедшее продолжало преследовать меня. Мне снились странные маленькие призраки, бесшумно выплывавшие из стен оскверненного храма и плавно кружившиеся вокруг моей головы, будто маленькие облачка. Затем все они слились в одного призрака. Этот единственный призрак опустился на пол и неторопливо продефилировал передо мною сначала в одну сторону, затем в другую. Во сне меня чрезвычайно удивило то, что призрак прихрамывал на правую ногу, а крохотную голову, размером с горошину, держал перед собою. Затем и этот призрак исчез, а я проснулся — от духоты: ведь находка прервала мои попытки пробить несколько окошек под крышей здания.

Я высунулся наружу, тем самым вызвав тревогу в охранявших меня войсках. К счастью, я уговорил командира гвардейцев, несшего ночную караульную службу, позволить мне несколько раз обойти дом. Он отрядил два эскадрона конных лучников сопровождать меня в этой прогулке. Конники меня не смущали.

Дойдя до той стены бывшего храма, которая была обращена к Мильдендо, я остановился. Столица Лилипутии лежала передо мной, я мог единым взором окинуть почти весь этот великолепный город. Горело множество фонарей, которые четко очерчивали улицы, расходившиеся от утопавшего в огнях королевского дворца. Меня поразили странные светлячки, быстро передвигавшиеся в самых разных направлениях. Я вытащил из внутреннего кармана подзорную трубу и поднес ее к глазу. Светлячки оказались каретами вельмож и просто богатых горожан — стоявшие на запятках лакеи высоко вздымали зажженные факелы; именно это создавало эффект живых бегущих огоньков. В некоторых случаях я даже узнавал гербы, украшавшие дверцы экипажей. Наблюдать за ночной жизнью Мильдендо, находясь за его пределами, было чрезвычайно увлекательно.

Меня приятно удивила геометрическая правильность этого города, величественного, несмотря на размеры. Императорский дворец Бельфаборак находился строго в центре. Впоследствии я измерил расстояние от него до шести угловых башен, венчавших оборонительные стены Мильдендо. Измерения лишь подтвердили первое мое впечатление.

От Бельфаборака расходились, как я уже сказал, шесть широких улиц, соединявших его с крепостными башнями, и мне сразу же доставило удовольствие зрелище одновременной смены караула во всех башнях.

Еще шесть улиц, более узких, вели от шести стен дворца к зданиям, уступавшим ему пышностью. Даже ночью, благодаря специально установленным на зданиях факелам, можно было увидеть на башнях этих малых дворцов гербы членов тайного совета: адмирала Скайриша Болголама, главного секретаря Рельдреселя, казначея Флимнапа, генерала Лимтока, обер-гофмейстера Лелькена и верховного судьи Бельмафа.

От напряжения у меня начали слезиться глаза. К тому же грозные мои караульщики в любой момент могли проснуться, да еще и со сна выпустить в меня тучу стрел. Поэтому я спрятал в карман трубу и, стараясь двигаться бесшумно, вернулся в духоту заброшенного храма. За это время камни немного остыли, так что я все-таки уснул и проспал без сновидений до утра.

5

Утро началось с визита кормолапа Гурго. Флестрин-наздак был возбужден, но нынешнее его возбуждение имело характер радостный. Как выяснилось, накануне вечером император неожиданно вызвал моего друга к себе. Гольбасто беседовал с кормолапом весьма милостиво, а перед окончанием аудиенции изволил сообщить о возможном участии Гурго в очередных прыжках на канате.

— Понимаете ли вы, — взволнованно говорил Гурго, — что это означает конец опалы! Его величество более не гневается на меня и целиком полагается на мою преданность!

Я искренне поздравил его с такими изменениями и поинтересовался, когда состоятся эти состязания и смогу ли я их лицезреть.

Как я уже писал, прыжки на канате регулярно устраивались при дворе Гольбасто. Участвовали в них все сколько-нибудь значительные вельможи Лилипутии. Победитель мог претендовать на высокую должность. Правда, состязания представлялись довольно опасными, иные участники ломали себе шею, стремясь подпрыгнуть выше соперников. Кроме того, после этих состязаний будут проведены и вторые, связанные с особыми императорскими наградами — синей, красной и зеленой нитками. Напомню, что суть состязаний заключалась в том, что император и первый министр держали в руках длинный шест и внезапно либо поднимали, либо опускали его. Претендент же должен был перепрыгнуть через шест или, напротив, проползти под ним, демонстрируя свою ловкость. Далее награды распределялись следующим образом: самый ловкий вельможа получал синюю нитку, второй — красную и третий — зеленую. В отличие от прыжков на канате, состязания с шестом проходили в отсутствие зрителей, за ними наблюдали император, императрица и первый министр.

— Совсем скоро! — радостно ответил мне Гурго. — Совсем скоро, через три дня. Разумеется, вы приглашены, его величество велел вам передать это. Кроме того, убедившись в вашей лояльности, он приказал мне снять караул, охранявший ваше жилище. Отныне вам позволяется свободно передвигаться по всей стране. Разумеется, вы должны соблюдать при этом всяческую осторожность, дабы не убить и не покалечить никого из подданных его величества. — Сообщив мне эту приятную новость торжественным тоном, Гурго сказал — уже неофициально, что, по его мнению, это еще раз подтверждает предположение о грядущей войне с Блефуску и о планах, которые имеются у императора относительно моего в ней участия.

Его рассуждения вызвали у меня воспоминание о недавней трагической и загадочной находке и о мыслях, посетивших меня минувшей ночью. Выдержав небольшую паузу, я настоятельно попросил Гурго все-таки рассказать о причинах заброшенности бывшего храма. Поначалу он отнекивался. Я настаивал, даже намекнул ему на то, что снятием императорской опалы он все-таки обязан мне — ведь не появись в этих краях я, не было бы и должности флестрин-наздака, на которой он так хорошо зарекомендовал себя.

И тогда кормолап нехотя поведал мне о давних событиях.

— Все это, как вы, очевидно, уже догадываетесь, было связано с Великим Расколом, — так начал свой рассказ кормолап Гурго. — Несмотря на преследования, на изгнание и казни большого числа бунтовщиков, часть лилипутов продолжала втайне придерживаться старых обычаев. В какой-то момент император проявил милость. Специальным указом он позволил еретикам разбивать яйца с тупого конца — при условии, что те, прежде чем разбить яйцо, щелкнут пальцем по его острому концу. Большинство еретиков приняли столь щедрое предложение. Их назвали сеттики, то есть лояльные…

Далее мой друг поведал мне, что некоторая часть тупоконечников отвергла императорский компромисс. При этом они пребывали в убеждении, что не следует бежать в Блефуску, как это сделали ранее десятки тысяч еретиков. Нет, эти тайные тупоконечники (их называли коркуры, иначе — треснутые) считали, что бегство из Лилипутии — слабость, недопустимая для истинно верующих. Сектантов преследовали — и официальные власти, и даже сами тупоконечники, получившие возможность свободно исповедовать свои убеждения. Но чем больше кар обрушивалось на головы коркуров, тем упорнее и фанатичнее становились уцелевшие. Ересь проникала и в ряды священников. И это было опаснее всего, ибо священники-еретики превращали свои храмы в настоящие капища богохульников. А богослужения в них все чаще обретали изуверские черты.