Новые приключения Гулливера - Клугер Даниэль Мусеевич - Страница 6

Сказав это, он велел мне присесть. Подчинившись, я опустил руку, и Гурго быстро сбежал по ней на землю. Оставаясь на корточках, я поинтересовался, стараясь говорить вполголоса:

— Но почему вы полагаете, что злодейское убийство связано с Крампусом Тергартом?

Крампус Тергарт — Великий Раскол. Именно так называли в Лилипутии начало смертельной вражды, некогда расколовшей общество. Мой вопрос, похоже, немного смутил кормолапа.

— Н-ну… — промямлил он. — Что ж тут непонятного, Куинбус Флестрин? Не вы ли сказали, что, по вашему мнению, несчастный был похоронен вверх головой?

— Да, но вы же сами сказали, что злодеи могли так поступить, чтобы лишить свою жертву посмертного воздаяния, — напомнил я.

Он досадливо подпрыгнул на месте:

— Я думаю, что мы все-таки имеем дело с еретиками, — и, не давая мне вновь возразить, закончил: — Ваш интерес к прошлому бывшего храма ваши враги истолкуют как склонность к ереси. И тогда вам придется туго — законы империи против еретиков весьма жестоки. То есть, я хотел сказать, справедливы, но очень суровы.

4

В другом месте воспоминаний я уже рассказывал о Великом Расколе. Позволю себе повторить вкратце этот рассказ, дабы напомнить читателям о сути проблемы; вряд ли многие из них помнят о давным-давно выеденном яйце…

Вот как выглядело начало этой вражды, самой кровопролитной в истории Лилипутии и ее соседа — империи Блефуску, со слов главного секретаря (тюрлилака) Тайного совета, его превосходительства Рельдреселя. Главный секретарь был вторым после Гурго высокопоставленным лилипутом, с которым у меня сложились дружеские отношения. Правда, в отличие от кормолапа, тюрлилак посещал меня гораздо реже, ибо общение со мною никак не входило в его служебные обязанности. Обыкновенно мы встречались во время утренних посещений, о которых я говорил ранее. Беседовал я с ним охотно, ибо Рельдресель отличался от многих придворных здравым умом и широким кругозором, снискавшим ему опасную славу вольнодумца.

Итак, вот что поведал мне во время одного из утренних визитов тюрлилак.

«Дед нынешнего императора, будучи ребенком, порезал себе палец за завтраком, разбивая яйцо древним способом — с тупого конца. Тогда император, отец поранившегося принца, обнародовал указ, предписывающий всем его подданным под страхом строгого наказания разбивать яйца с острого конца. Этот закон до такой степени озлобил население, что, по словам наших летописей, был причиной шести восстаний, во время которых один император потерял жизнь, а другой — корону. Мятежи эти постоянно разжигались монархами Блефуску, а после их подавления изгнанники всегда находили приют в этой империи. Насчитывают до одиннадцати тысяч фанатиков, которые в течение этого времени пошли на казнь, лишь бы не разбивать яйца с острого конца».

Впервые услыхав все это, я выразил недоумение относительно того, что сугубо кулинарная проблема оказалась столь значимой для двух весьма многочисленных народов. Рельдресель же возразил на это, указав, что проблема отнюдь не кулинарного свойства.

— Вы просто не понимаете, Куинбус Флестрин, — сдержанно ответил Рельдресель. — Согласно откровению великого пророка Люстрога, изложенному в четвертой главе священной книги Блундекраль, мир есть яйцо в скорлупе, и солнце — желток его. Всякое яйцо имеет острый и тупой конец, и мировое яйцо не исключение. Куркуран, Бог-наседка, снесший мировое яйцо, защищает его от Наркуркура, Бога-яйцееда. Но в конце времен Куркуран уступит Наркуркуру. Бог-яйцеед расколет скорлупу мирового яйца своим смертоносным клювом… — тут Рельдресель сделал небольшую паузу. — Дальнейшие толкования уже не содержатся в Блундекрале. Священная книга завершается следующими словами пророка Люстрога: «Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с какого удобнее». А вот все дальнейшее стало результатом глубокого проникновения в заветы учителя одного из его учеников, Десгота. Именно от Десгота идет традиция считать именно острый конец яйца тем концом, который удобнее. Именно Десгот впервые открыл, что это не просто традиция. Именно ему открылось, что, если Наркуркур расколет мировое яйцо в момент, когда оно повернется к нему острым концом, всех нас ждет вечное блаженство. Если же тупым — вечные муки. Разбивая яйца с острого конца, мы способствуем повороту мирового яйца нужным концом к Богу-яйцееду. Ибо все события нашего мира так или иначе влияют на судьбы мира надземного, небесного. Словом, все наши действия способствуют приходу вечного блаженства в конце времен. Тупоконечники же препятствуют обретению блаженства своими кощунственными действиями.

— То есть, — потрясенно вопросил я, — они стремятся к вечным мукам?

— Объективно — да, — неохотно ответил тюрлилак. — Но сами они, согласно учению их пророка, неверного ученика Люстрога по имени Тогсед, да будет забыто его имя, считают, что блаженство наступит, если мир будет расколот с тупого конца.

После похорон неизвестного Гурго еще некоторое время оставался со мною. Понимая, что находка произвела тяжелое впечатление, он стремился меня развлечь рассказами о прошлом Лилипутам, о некоторых обычаях и законах этой удивительной страны. В конце концов ему удалось отвлечь меня от мыслей о скорбной находке, так что вспомнил я о ней уже после его ухода. Сунув руку в карман, я нащупал там свернутый кусок ткани. Лишь вытащив его, я вспомнил о плаще или саване, прикрывавшем останки в нише.

Разложив этот кусок перед собой на столе, я внимательно его осмотрел. Поскольку кости мы с Гурго захоронили, искать какие-то мелочи, способные пролить свет на случившееся, можно было только так.

Цвет этого плаща было трудно определить — за время пребывания его в стене он успел частично истлеть, частично обесцветиться. Я вновь вывернул из подзорной грубы окуляр, пододвинув светильник поближе, и приступил к осмотру.

Мне удалось разглядеть остатки завязок с одной стороны и боковые разрезы на этом плаще (все-таки плаще). Кроме того, я заметил остатки рисунка, некогда вышитого с изнанки. Это были две концентрические окружности, вписанные в овал. Что могла означать вышивка, я не мог узнать. Несколько разочарованный, я вернул на место окуляр, а ветхий плащ положил на край стола. Оставшееся до сна время я то и дело возвращался мыслями к находке и словам Гурго. Не могу сказать, что они содержали слишком много сведений.

Уже когда я улегся спать, перед самым сном, мне вдруг пришло в голову, что найденный мною покойник не имел никакого отношения к осквернению храма, и первоначальная моя догадка была, безусловно, ошибочной. Ведь для того же кормолапа Гурго находка оказалась полной неожиданностью! Говоря о злодейском убийстве, совершенном в этих стенах несколько лет назад, он никак не мог иметь в виду убийство того несчастного, чьи кости я случайно обнаружил в стенной нише. Рассказ Гурго касался случая, о котором, насколько я мог понять, было известно многим (иначе храм не оказался бы заброшенным). Об останках же, замурованных в стену, не мог знать никто (кроме, разумеется, того, кто это сделал). Во всяком случае, только такой вывод я мог сделать из поведения моего высокопоставленного друга.

Стало быть, в стенах храма, ставшего моим жилищем, случилось не одно злодейство, а как минимум два! Первое, о котором по какой-то причине не захотел говорить кормолап. И второе, бывшее тайной для всех, пока я случайно не наткнулся на замурованные кости.

Я решил завтра же расспросить флестрин-наздака о том, что же на самом деле случилось в храме и превратило это величественное сооружение в оскверненное и заброшенное место.

Разумеется, не было почти никаких следов, указывающих на связь двух событий. Но странно было бы представить себе несвязанные между собой злодейства, свершившиеся в одном месте. И хотя бы один след был — характер захоронения, на который обратил внимание кормолап, связывал второе событие с Великим Расколом. Что же до первого злодеяния, то пусть неохотно, но Гурго дал понять, что и оно связано было с еретиками-тупоконечниками.