Записки президента - Ельцин Борис Николаевич - Страница 20

Он ответил: «Подождите, Борис Николаевич, я пришлю вам в Архангельское свою разведроту» (или роту охраны, не помню). Я поблагодарил, и на том мы расстались. Жена вспоминает, что уже в то раннее утро я положил трубку и сказал ей: «Грачев наш». Почему?

Первая реакция Грачева меня не обескуражила. Больше того, не каждый в такой ситуации смог бы ответить прямо. Приказ есть приказ… И все-таки какая-то зацепка была, Грачев не отрёкся от своих слов. И это было главное.

В общем-то, мало у человека бывает таких секунд, когда решается, быть может, главный вопрос жизни. Пока Грачев дышал в трубку, он решал судьбу не только свою, но и мою. Судьбу миллионов людей. Вот как бывает.

Конечно, военачальнику такого ранга было очень непросто. Он был слишком тесно подключён к действиям ГКЧП, сам отдавал приказы о вводе войск в Москву, сам руководил военной стороной путча. И в то же время поддерживал нас.

То, что на этом посту оказался человек такого склада, как Грачев, — волевой, самостоятельный и независимый, было для России настоящей удачей.

И дело тут не только в его личных качествах. Дело в том, что к тому моменту в наших Вооружённых Силах было как бы две армии. Одна — высокопрофессиональные боевые части, прошедшие школу Афганистана, армия на уровне высочайшего мирового стандарта. Вторая — необъятная многомиллионная «огородная» армия, которая в основном обслуживала сама себя и больше ничем не занималась, никакой обороной. И был внутренний конфликт, подспудно назревший, внутреннее противостояние между «худыми» и «толстыми» генералами.

Когда я звонил Грачеву, ему в эти несколько секунд пришлось обдумать сразу несколько аспектов. Политический. Нравственный. И, наконец, чисто профессиональный. Он понял, что ему, «худому» генералу, предоставляется шанс — исторический шанс — из «огородной» армии сделать настоящую. Путём лишений, страданий, тяжелейшей реформы. Но сделать из политической, идеологической машины запугивания ту российскую армию, которой всегда гордилась Россия.

…Обстановка в Архангельском в то утро была необычная. Очень много машин, постов наблюдения, часть людей они маскировали, часть наоборот, нарочито демонстрировали, много было сотрудников КГБ и других спецподразделений в гражданском. Коржаков заметил, что у него такое чувство, будто все эти посланные сюда люди плохо отличают «своих» от «чужих».

Нелепости в их поведении стали бросаться в глаза довольно быстро. Группа захвата из подразделения «Альфа», присланная сюда ещё ночью, так и осталась сидеть в лесу без конкретной задачи. Были арестованы депутаты Гдлян и Уражцев, а главные российские лидеры проснулись у себя на дачах, успели сообразить, что случилось и начали организовывать сопротивление.

Пока я обратил внимание только на телефоны. Они работают, значит, жить можно.

Марионеточный, тупой характер заговора начал только ещё проявляться, но я успел почувствовать: что-то тут не так. Настоящая военная хунта так себя не станет вести. Тут расчёт на что-то другое. На всеобщий испуг, что ли? На то, что все само собой образуется?

Так или иначе, надо было этим воспользоваться. Мой звонок Грачеву, как выяснилось впоследствии, был сделан точно по адресу. Как раз ему и было поручено развёртывание всей военной техники в Москве. А именно на военную технику, на её впечатляющее количество, на то, что Москва будет полностью парализована не спецподразделениями, а обычными солдатами, сделали ставку организаторы заговора. Им не хотелось крови, им нужно было сохранить лицо перед западными правительствами. И эта двойственность в поведении сыграла с ними злую шутку.

Они грубо ошиблись в выборе тактики. И давайте скажем им большое спасибо за эту ошибку.

Позже я не раз вспоминал то утро, хотел понять: что же нас спасло? Перебирал в уме и то, и это. Я спортсмен и прекрасно знаю, как это бывает: вдруг какой-то толчок и ты чувствуешь, что игра идёт, что можно смело брать инициативу в свои руки.

Примерно такой же толчок я ощутил в то утро в Архангельском: на часах почти девять утра, телефон работает, вокруг дачи никаких заметных перемещений. Пора. И я поехал в Белый дом.

Нас могли при выезде расстрелять из засады, могли взять на шоссе, могли забросать гранатами или раздавить бронетранспортёром на пути нашего следования. Но просто сидеть на даче было безумием. И если исходить из абстрактной логики безопасности, наше решение тоже было нелепым. Конечно, нас «вела» машина прикрытия, но к настоящей безопасности это никакого отношения не имело.

Охрана предлагала другой, более красивый вариант: провезти меня на лодке по реке до пересечения с шоссе — сработать под рыбака. А там уже подхватить машиной.

Наконец, можно было придумать более изощрённый путь к Москве, а может, и от Москвы — чтобы затеряться, уйти от преследования.

Позднее я узнал, что группа захвата наблюдала за нашими перемещениями из леса. Начальник группы принял двести грамм для храбрости — он ждал приказа на уничтожение или арест в любую минуту. В течение четырех часов эти парни следили за каждым нашим шагом. Когда они поняли, что мы направляемся в Москву, к центру, — успокоились. Ведь мы же не скрывались, а, наоборот, бросились в самое пекло.

Первой проехала машина Силаева. Он позвонил мне уже из Белого дома — доехали нормально.

Никогда не забуду эти томительные минуты. Эти бесконечные колонны военной техники. Автомат на коленях Коржакова. Яркий солнечный свет в глаза.

Перед самым отъездом из Архангельского жена остановила меня вопросом: «Куда вы едете? Там же танки, они вас не пропустят…» Надо было что-то сказать, и я сказал: «У нас российский флажок на машине. С ним нас не остановят».

Она махнула рукой. Мы уехали.

Я хорошо помню это чувство, когда я, в тяжёлом бронежилете, огромный, неуклюжий, пытался сообразить, что сказать жене, чем успокоить, и вдруг ухватился мыслью за этот флажок. Такой маленький.

Признаться, мало что радовало в тот момент. Все казалось зыбким и ненадёжным. Сейчас помчимся в Белый дом, а вдруг где-то засада. А если прорвёмся — там тоже может быть ловушка. Привычная почва уходила из-под ног. А вот флажок был чем-то реальным, настоящим. Значительным.

Наверное, это чувство охватило и окружающих людей. Нам было за что бороться. У нас был этот символ надежды. Это были никакие не политические игры, в чем позже нас злобно обвиняли на съезде и в оппозиционной прессе, а совсем наоборот: желание раз и навсегда уйти от этой грязи, от этой цепи предательств и скользкой игры, уйти — и защитить этот российский флажок, нашу веру в будущее великой страны, в честное и доброе будущее.

Хроника событий

19 августа 1991

Варенников в кабинете руководителя Украины Кравчука обосновывал перед местным руководством необходимость введения чрезвычайного положения года на Украине…

Группа «Б» московского управления КГБ, вооружённая и в полной боевой готовности, передислоцировалась в центр города, в Дом культуры имени Дзержинского…

Кремлёвские врачи получили едва завуалированный приказ составить заключение о состоянии здоровья Горбачёва, удобное для ГКЧП…

Военные «глушилки» начали забивать местные радиостанции…

Началась передислокация военных частей в Прибалтике и Грузии…

Моя машина уехала в Белый дом. Семья ещё оставалась в Архангельском.

К воротам дома отдыха подъехала группа, человек восемь, в десантных костюмах. Старший предъявил удостоверение десантных войск на имя подполковника Зайцева. Охраннику они объяснили, что приехали по заданию генерала Грачева охранять президента Ельцина. И надо же было такому случиться, что старшим по охране семьи в этот день оказался Саша Кулеш, человек, который отлично знал, что подполковник Зайцев никакой не десантник, а офицер КГБ.

Саша незадолго до этих событий учился на курсах КГБ, и этот Зайцев приезжал туда читать лекции. Парень, естественно, его запомнил, а вот лектор студента запомнить не смог.