Научи меня любить - Егорова Ольга И. - Страница 9

– Нужно смотреть на жизнь более оптимистично, – сказала она серьезно. – Тогда и для радости отыщется повод.

– Вы правы, наверное… Только не всегда получается.

Она вздохнула.

– С вами не соскучишься! Давайте не будем о грустном. Кстати, раз уж мы снова встретились… Меня зовут Ирина.

– Никита, – представился он и вдруг, сам от себя не ожидая, добавил: – А я думал, что больше никогда вас не увижу.

– Вполне логично вы думали. Я тоже так думала… А что с вашей машиной?

– Понятия не имею, – он развел руками. – Честно говоря, я вообще не разбираюсь в машинах. Мотор заглох – и все. Два с лишним часа уже в нем ковыряюсь, а он все равно не заводится. Наверное, придется на буксире до мастерской тащить…

– Ну что ж, с кем не бывает. Ничего страшного, поможет вам кто-нибудь. Мир не без добрых людей.

– Вы правы, только сейчас, к сожалению, все добрые люди едут в противоположном направлении. Придется, наверное, ждать до вечера, когда, закончив свои пикники, они начнут возвращаться…

– Ну что ж, подождем. Если вы не против, я останусь здесь, с вами… Мы тоже могли бы устроить свой собственный пикник.

Она смотрела куда-то вдаль…

Он был не против, просто растерялся снова от внезапно нахлынувшей радости. Сердце даже замерло на мгновение, как в детстве, когда случалось что-нибудь долгожданное. Давненько с ним такого не бывало, и вот теперь вдруг снова – пыльная и пустая дорога, сломавшаяся машина, осенняя листва вокруг и эта девушка с золотыми волосами. То самое, долгожданное…

Наверное, он молчал слишком долго. Она повернулась, посмотрела внимательно в его глаза и повторила:

– Если вы, конечно, не против.

– Нет, что вы, – заторопился он, – я совсем не против. Мне будет очень приятно…

Она улыбалась чему-то. А может быть, снова смеялась над ним, над его неуклюжестью, мальчишеской растерянностью. Удивительная была у нее улыбка, лучистая, летняя какая-то. И совершенно невозможно было оставаться серьезным в лучах этой улыбки, и даже поверить было невозможно в то, что тебе уже за тридцать и ты давно уже миновал полосу радостных надежд, вступив в период горьких разочарований. Жизнь казалась прекрасной в лучах этой улыбки. Жизнь обещала – так много…

Они сидели неподалеку от дороги, в прохладной тени не успевших еще сбросить последнюю листву деревьев. Он отыскал в багажнике пляжную подстилку, которая провалялась там без дела все лето и вот теперь пришлась как нельзя более кстати. Получилось почти по-домашнему.

Она уютно устроилась, прислонившись спиной к толстому стволу дерева и вытянув ноги. Извлекла из туго набитого полиэтиленового пакета все его содержимое: внушительное количество бутербродов, аккуратно завернутых в непромокаемую бумагу, большие румяные котлеты в пластиковой банке, хлеб, полотенце, какую-то книгу.

Книгу быстро отложила в сторону, бутерброды развернула, разложила. Вздохнула:

– Жаль, всухомятку придется. Ни капли жидкости с собой не захватила…

– У меня тоже, к сожалению, кроме тормозной…

Она снова смеялась. Как будто знала, чувствовала, как необходим ему ее смех. Как он возвращает ему, вливает по капле – жизнь. Ветер опять играл с ее волосами, заставляя его завидовать черной завистью. Вот бы и ему сейчас – прикоснуться, почувствовать этот шелк, ощутить кожей эту золотистую нежность…

– Как вы оказались здесь, на этой трассе? – поинтересовалась она, с аппетитом откусывая большой кусок бутерброда.

– Я ехал к другу… – начал было он, но потом сразу поправил себя: – нет, не к другу. К приятелю, на дачу. Решил провести выходной день на природе, на свежем воздухе. Так и получилось. А вы?

Она не сразу ответила. Посмотрела куда-то вдаль, за облака, как будто подсказки ждала. Потом сказала тихо:

– Я же уже сказала. Просто шла мимо… Услышала музыку. Вам нравится Эдит Пиаф?

– Очевидно, нравится… Если честно, я очень давно ее не слушал. Я больше джаз предпочитаю, или что-нибудь тяжелое.

– А эта кассета – она у вас откуда?

Она спросила как-то странно. Как будто пыталась сделать вид, что вопрос для нее ничего не значит, но, видимо, перестаралась.

– Это не кассета. Это диск. Я его давно покупал, года три назад. Может, даже больше… Не помню. А почему вы спросили?

– Так просто. Такие вещи в наше время не продают на каждом углу. Раритет. Музейный экспонат, можно сказать. Кто сейчас ходит в музеи?

– Да, вы правы, – согласился он. – На каждом углу сплошная камерная музыка…

– Камерная музыка?

Он улыбнулся:

– Я имею в виду тюремно-камерную…

– Ах, да, – снова рассмеялась она. – Этого добра очень много. Один мой знакомый очень любит…

– А вы? – спросил он, в свою очередь пытаясь сделать вид вполне равнодушный. Но на самом деле этот вопрос для него значил очень многое. Известную народную мудрость «скажи мне, кто твои друзья…» они с Мишкой, исходя из собственного опыта давно уже переделали. Скажи мне, что ты слушаешь – и я скажу, кто ты…

«Кто ты?» – отозвалось внутри, встрепенулось.

Но она видимо почувствовала, что он пытается ее расшифровать, и воспротивилась этому, ответив достаточно неопределенно:

– Я больше классику предпочитаю. Кстати, вы, кажется, сказали в прошлый раз, что занимаетесь музыкой профессионально?

– Вы извините меня, я глупость тогда сказал. Совсем некстати, по-дурацки как-то получилось, не к месту… Это от неожиданности, наверное. А музыкой я, в самом деле, занимался раньше. Больше не занимаюсь…

– Отчего же?

– Не сложилось, – ответил он коротко и сразу же перевел разговор: – Послушайте, никогда в жизни не ел таких вкусных котлет. Вы просто гений кулинарии…

– Спасибо, – она улыбнулась, – только это не я. Это мама готовила.

– В таком случае передайте ей, что она готовит сногсшибательно.

– Обязательно передам. А может быть, нам перейти на «ты»? Кажется, мы знакомы уже достаточно давно…

Он вспомнил вчерашний вечер и удивился тому, что она показалась ему тогда вполне обычной. Только золотой завиток остался в памяти, а глаз ее – глубоких, синих – он как будто и не заметил вовсе. Неужели можно было быть настолько слепым?

Снова встретившись с ее взглядом – немного, где-то в самой глубине, насмешливым, но и грустным в то же время – он вдруг подумал о том, что уже больше никогда не сможет забыть эти глаза. Что бы ни случилось, как бы ни сложилась дальше жизнь – кто знает, может, и не увидятся они больше никогда? – он все равно уже никогда не забудет.

– О чем ты думаешь? – спросила она вдруг.

Он почему-то не смог соврать и сказал правду:

– Я думаю о ветре.

– О ветре?

– О ветре. Кажется, он уже давно с тобой на «ты»… Он твой давний приятель, знает тебя много лет… И я ему немного завидую и в то же время злюсь на него.

– А почему злишься?

– Слишком небрежно он с тобой обращается…

Она улыбнулась:

– Да ладно, не обращай внимания. Ему простительно, потому что он всего лишь – ветер…

Какая-то тень промелькнула в ее глазах. Или, может быть, ему показалось?

– Послушай, Никита, ты извини меня за вчерашнее.

– Ну что ты, совсем и к чему извиняться…

– Такой уж у меня дурацкий характер. Сказала – сделаю, значит, сделаю. Даже если понимаю, что делаю глупость – все равно… Вот и вчера как раз тот самый случай был. А ты просто стал невинной жертвой моего упрямства.

– У тебя сильный характер. Мне это знакомо. Знаешь, у меня был друг…

Он замолчал на некоторое время, отчетливо осознав, что впервые сказал вот так о Мишке: был. Был, а значит – нет больше… И снова воспротивилось все внутри этому неумолимому прошедшему времени, снова стало больно – больно почти так же, как год назад, в тот самый день, когда это чертово прошедшее время наступило.

– Никита?

Он поймал ее взгляд и тут же отпустил его, чувствуя, что выдержать будет слишком трудно. Если уж смотреть в глаза – придется рассказать. Придется говорить в прошедшем времени, никуда не денешься, а этого он даже представить себе не мог, даже вообразить не мог этого разговора…