Научи меня любить - Егорова Ольга И. - Страница 10

Она вдруг прикоснулась пальцами к его ладони.

– Что-то не так?

Он все еще не решался. Знал заранее, точно уже знал, что расскажет, но начать все-таки не решался.

Она убрала руку, и сразу почувствовался холодок на том месте, где только что были ее пальцы. Смириться с этим было невозможно, не хотелось отпускать это тепло, которое, казалось, могло бы потихоньку пробраться к тому месту, где затаилась совсем уже обледеневшая, но все же еще живая – душа… Могло бы согреть душу. Он даже поверил вдруг в то, что это возможно.

– У меня был друг, который точно так же, как ты, знаешь… Скажет – сделаю, значит – сделает. С самого детства такой настырный был. Как-то поспорил со мной, что Волгу переплывет…

– Переплыл?

– Переплыл. Я же говорю, упрямый… Пришлось покупать ему два ящика шампанского. Проспорил, куда деваться.

– Зачем же ему столько шампанского понадобилось?

– Он жене своей потом ванну из этого шампанского сделал… Знаешь, он ее очень любил. Свою жену.

– А теперь?…

– А теперь его больше нет. Его убили год назад. Год и один день…

Сказал – и ничего не изменилось вокруг. Все те же облака, все то же солнце, тот же ветер. Он сказал – а все осталось по-прежнему. Вот, оказывается, как это бывает…

Впрочем, нет. Кое-что все-таки изменилось.

Ее рука снова накрыла его ладонь, и он слегка сжал тонкие пальцы.

Она тихо спросила:

– Расскажешь?

Он ответил почти спокойно, потому что знал теперь, как это бывает:

– Расскажу…

Он невзлюбил Мишку Лексина с первого взгляда.

Две полные противоположности – задиристый хулиган с жестким ежиком волос на голове и мальчик-поэт с тонкими чертами лица и нежным профилем. Уже тогда Мишка был поэтом, а Никита еще не знал о том, что станет когда-нибудь музыкантом.

Он воображал себя гонщиком, побеждающим на трассе «Формула-1». Или крутым байкером, как двоюродный брат Борька, думая, что байкер – это тоже профессия. Или, если уж не сложится судьба, то по крайней мере дальнобойщиком, как дядя Слава, Борькин отец.

Этот новичок, появившийся в середине второй четверти в классе, сразу показался ему достойным одного лишь презрения. После уроков он обкидал его снежками – чтобы знал свое место. На следующий день подошел на перемене и врезал с такой силой, что у Лексина быстренько под глазом стало фиолетово.

Но этот гадкий и странный Лексин отчего-то не заплакал. И даже виду не подавал, что ему больно. А когда учительница стала спрашивать, кто его ударил, он почему-то не признался. Сказал, что сам ударился. «Хорошо, – занервничала учительница, – тогда скажи, Лексин, о чей кулак ты ударился?» В классе засмеялись. И Лексин тоже отчего-то засмеялся, а потом ответил, что ударился нечаянно о парту. Учительница пожала плечами, отпустила Лексина и приступила к уроку…

Никита почти не слушал в тот день объяснений учительницы. Он думал о собственной трусости. Потому что осознал совершенно отчетливо: ему было ужасно страшно, что Лексин признается. Признается, что ударил его он, Никита Харламов, и тогда отца снова вызовут в школу, и он будет ругать его и не купит ему, как обещал, коньки. Получалось теперь, что Никита за коньки, которые ему купили через два дня после произошедшего инцидента, должен был благодарить Лексина. Странно как-то получалось…

На катке Никита повредил ногу. Не слишком серьезная травма, всего лишь растяжение, но несколько дней занятий пришлось пропустить. Потом он написал контрольную по математике на «двойку», потому что не попытался дома самостоятельно разобраться в новой теме, которую изучали без него в классе. И учительница оставила их после уроков – его и Лексина, который тоже написал контрольную на «двойку».

Тогда-то все и началось…

Учительница посидела с ними некоторое время, а потом вышла из класса, велев выполнить самостоятельно несколько упражнений. Они сидели за одной партой, не глядя друг на друга. Математика казалась безумно скучной. Никита смотрел в окно – там с огромной снежной горы летели на санках и просто на картонках одноклассники. Для них занятия уже закончились…

Лексин тоже смотрел в окно. А потом вдруг повернулся к Никите и спокойно сказал:

– Осточертела эта математика. Давай убежим, а?

Сказал как-то по-взрослому. Так, именно так, наверное, разговаривают старшеклассники, для которых убежать с урока – пустяковое дело. Борька, двоюродный брат, часто рассказывал Никите, как они всем классом убегают с уроков. Но Борька учится в десятом, ему уже почти семнадцать, а им с Лексиным тогда было всего лишь по одиннадцать лет. И это была неслыханная дерзость – посметь убежать с занятий. Пусть с дополнительных занятий, а не с урока – все равно. Неслыханная и восхитительная дерзость!

У Никиты даже дыхание перехватило. От страха и от восторга. Он даже не разобрался, чего было больше – восхищения или страха, а Лексин все так же по-взрослому спросил:

– Боишься, что отругают?

Боится?! Он, Никита Харламов, будущий гонщик, которому предстоит мчаться по крутой трассе с сумасшедшей скоростью, каждую секунду рискуя собственной жизнью – боится?

– Вот еще. Чего бояться-то!

– Тогда – пошли!

Лексин смахнул учебник и тетрадь в портфель, поднялся из-за парты, подошел к двери, приоткрыл.

– Нет никого. Идем быстрее, а то не успеем смотаться.

И слово это ему так понравилось – смотаться. Настоящее взрослое слово, именно так всегда Борька и говорил: мы вчера смотались с физики…

Они «смотались» в тот день с Лексиным с математики. Вышли из школы незамеченными, и такая радость переполняла обоих, такое торжество, что взять и просто так пойти домой было невозможно. Они отыскали для себя промокшие, почти разорвавшиеся на части куски картона и до самого вечера катались с горки. С той самой горки, которая поманила их из класса, заставив совершить маленькое преступление…

Домой шли тоже вместе. Оказалось, что живут они почти рядом, в соседних домах. Всю дорогу болтали – выяснилось, что у них так много общего. Оказалось, Лексин – щуплый, тихий Мишка Лексин, кто бы мог подумать! – тоже собирает гоночные машины и разбирается в них, пожалуй, даже лучше, чем Никита. Что у него тоже есть коньки, и он тоже болеет вместе с отцом за «Спартак». И что в шкафу у него лежит целая куча фотографий знаменитых хоккеистов с их автографами, и даже автограф Уэйна Грецки есть, потому что его отец был спортивным журналистом и привез этот автограф из Америки…

– Круто! – восхитился Никита. – А сейчас он кем работает?

– Все тем же спортивным журналистом и работает. Только он с нами больше не живет. Он в Москве остался, а мы сюда вернулись, к бабушке. Потому что мама с папой разошлись… Но он к нам приезжает иногда. А летом я к нему поеду.

– Плохо без отца, наверное, – посочувствовал Никита.

– Тяжело, – согласился Мишка и добавил: – Но я справляюсь…

Сказал он это как-то просто. И Никита снова восхитился невольно этой простотой его ответа: в словах щуплого Лексина ему послышалось настоящее мужество.

Никите крепко досталось в тот вечер от родителей за позднее возвращение. На следующий день их с Мишкой вызвали к директору и долго отчитывали за побег. Вызвали в школу родителей… В общем, устроили целый скандал. А они держались друг друга и даже подмигивали друг другу заговорщически в те моменты, когда никто на них не смотрел…

С тех пор они уже не разлучались. После уроков почти каждый день сидели дома у Мишки. Мама его была целыми днями на работе, и они были предоставлены себе целиком и полностью. Никиту поражала и восхищала Мишкина самостоятельность: он и котлеты себе разогревал, совершенно спокойно чиркал спичкой, включал газ. Никите мать даже близко к плите подходить не разрешала, спички в руки не давала. А Лексин был совсем как взрослый: однажды даже лампочку перегоревшую заменил. Так легко это у него получилось…

Играли в гонки, смотрели телевизор, крутили взрослые фильмы по видику… И часто вспоминали, смеясь, свой побег с математики. Лексин удивительно точно изображал гневное лицо Натальи Ильиничны, учительницы, копировал ее жесты и интонацию голоса…