Те, кого нет (СИ) - Климов Андрей - Страница 38

Можно наладить и по-другому. Прикупить два десятка комплектов и работать только с ними. Валентин так и сделал, и хлопот стало меньше. Перед выходом в рейс все верхние полки уже застелены своим бельем. А то, что прибыло из комплектовки, лежит, дожидается. Собственное пока чистое, но в пути, по мере движения по Транссибу, успевает обернуться не раз и не два, потому что «китай» можно сделать из белья любой степени свежести, лишь бы по нему не ходили в сапогах.

При большом наплыве, особенно летом, в ход идет и «служебный» комплект, который затем также пускают в оборот.

Ближе к концу рейса свое нужно отделить от «служебного» и загрузить в разные мешки. На предпоследней станции «левое» забирает, стирает и пакует, причем не хуже, чем фирменное, знакомая пожилая женщина, а потом подвозит к следующему рейсу. На том стоит целый прачечный бизнес.

В общем, вариантов с «китаем» масса, и овчинка очень даже стоит выделки. Недаром этим занимаются практически все проводники, а ревизоры, врачи, инструкторы, начальники перевозок и прочие смотрят на это вприщур и ничему не препятствуют. Потому что стабильно имеют процент. Так что единственное, с чего не приходится платить «комсомольские взносы», — торговля нижними местами, и то при неполной загрузке…

Но все это танцы-шманцы, хотя пренебрегать ими никак не следует. И без всякого «китая» опытный проводник найдет на чем срубить бабло.

Совершенно отдельной строкой в первые годы шел доход, который обеспечивал ему Савелий. При теперешней жизни Валентин уже несколько лет бывал в Бикине только наездами — по два, по три дня. Правда, возвращался как домой, с удовольствием, несмотря на то что отношения с братом, и без того непростые, с его уходом в проводники, накалились.

Как накалились, так и остыли. Теперь раз в две недели Савелий вручал младшему небольшой пакет, запаянный в многослойную пленку, которую не брал нож, — такой пленки на гражданке днем с огнем не сыщешь, — вместе с инструкциями: куда, кому в Москве, что сказать, с кем связаться и как себя вести, если, не приведи бог, облом. О содержимом не поминал, платил щедро, даже слишком щедро, хотя по жизни был прижимист, что само по себе вызывало подозрения.

Ради этого дела вполне стоило два раза в месяц сгонять из Хабаровска в Бикин. А заодно хотя бы несколько дней пожить в комфорте.

Уже тогда все в доме Савелия было первоклассным, последний писк. Оба холодильника ломились от лучшей по тем временам жратвы и выпивки, в каждом углу торчало какое-нибудь чудо бытовой техники, а мебель в пусть и не слишком просторной, но отменно ухоженной квартире замначштаба дивизии стояла штучная, резная, сработанная из древесины китайской хурмы неведомым умельцем.

Правда, гонял в те времена Савелий на сильно потрепанном «судзуки» с правым рулем. Наверняка мог позволить себе кой-чего покруче, однако светиться не спешил, держался скромно.

После заблеванной хабаровской железнодорожной общаги — полуразрушенной девятиэтажки, где с потолков капала на голову ржавчина, хотя воды в кранах не было неделями, а в мрачных коридорах с выбитыми стеклами гуляли полярные сквозняки, квартира старшего брата казалась раем.

Откуда ноги растут у всей этой благодати, он вскоре понял. Навык постоянной возни с паковкой «китая» пригодился и тут. Ему удалось, не оставляя следов, вскрыть один из пакетов Савелия, предназначавшийся серьезным людям в Подмосковье. И тут хватило одного взгляда. Недаром брат так упорно вдалбливал ему в башку инструкции, заставляя все заучивать наизусть.

И хотя уже много лет после того, что случилось, между ними не было никаких контактов, Валентин время от времени наводил-таки справки через бикинских знакомых и знал, что Савелий, несмотря на поганый свой норов, прет и прет в гору. Не без помощи тестя, понятно. А напоследок, незадолго до выхода в отставку и на пенсию, был назначен курировать реализацию списанного армейского имущества по всему югу ДВО, и то были далеко не штаны хэбэ и не кирзовые говнодавы, вылежавшие на складах срок годности.

В один из тогдашних наездов в Бикин все и произошло.

Мелочь, в сущности, не о чем и вспоминать, но брат и его жена все восприняли слишком болезненно. У него и в мыслях не было. Просто сошлось одно к одному. Он в тот раз приехал взвинченный, напуганный, усталый, как пес, только что из неудачного рейса, нуждался в участии и утешении, а этих двоих понесло в тайгу, на охотничью базу, оборудованную в предгорьях, с какими-то шишками из штаба округа, которым вынь да положь крупную дичь.

Сами виноваты.

Разъяренный Савелий рубанул напоследок: «Вали отсюда, если хочешь быть цел. Все забудь, и нас в том числе. Иначе посажу, сгниешь на зоне. И на глаза мне больше не попадайся, вывихнутый, — ни здесь, ни в Хабаровске. Ни знать, ни видеть тебя не желаю. Езжай к Шурке, она с тобой всю жизнь цацкалась. Примет, дура, не мигнет. Штаны обмочит на радостях…»

Какое-то время он прокантовался в общаге, сделал несколько оборотов на своем сорок третьем скором и вдруг почувствовал: Савелий прав. На Транссибе он уже примелькался, было несколько инцидентов, а менять маршрут, таскаться в какой-нибудь Нерюнгри не имело никакого смысла.

Нет, с профессией Валентин расставаться не собирался. Наоборот. Через далекий город, в котором жила сестра и которого он почти не помнил, валил сплошной поток поездов на юг, набитых отдыхающими, и не было ничего проще, чем подкатиться к начальнику тамошнего резерва. Везде ведь одно и то же, исключений нет.

Работа найдется. Но главное — едут семьями, с мая по ноябрь, при деньгах, расслабленные, разморенные вагонной духотой, предвкушая, как оттянутся в Крыму, и все им по фигу, а значит, там постоянно в наличии то, в чем он нуждается, без чего уже никак не может обойтись. Доступное как нигде.

От одной мысли об этом он чувствовал, как напрягается и горячеет в паху.

С тем и уехал, а спустя несколько месяцев на новом месте все наладилось, и прошлое стало постепенно размываться в памяти. Он поселился у сестры, подал документы на перемену гражданства. Дело сладилось буквально за год — он-то, с какой стороны ни посмотри, был уроженцем Украины. А со временем и возвращение из рейса домой превратилось в маленький, но желанный полупраздник — у сестры и ее мужа подрастала девчушка-приемыш.

И если бы не та ошибка в скором Севастополь — Санкт-Петербург, о которой он до сих пор даже думать страшился, не то что обмолвиться, можно было бы считать, что жизнь вошла в колею. Была б его воля — стер бы весь этот файл в памяти одним-единственным нажатием кнопки. Но не вышло. Даже после того, как сменил направление и несколько лет прокрутился на западных маршрутах — Ужгород, Львов, Черновцы — в раздолбанных старых вагонах, в которые толпами набивалась крикливая цыганва со своим бесчисленным замурзанным потомством…

И никому не рассказать, нет никакой возможности, потому что существуют вещи, которые каждый держит в себе, пока жив.

Это как три тайных сокровища японских императоров — известно, что они существуют, хотя никто их не видел своими глазами, а власть микадо держится уже тыщу лет.

На ней, на власти, все и стояло. Это был еще один секрет, доставшийся ему от тетки Галины, земля ей пухом. Без того пропадал всякий смысл.

И тут все опять же не просто. Савелий с его деньгами и понтами, как бы высоко ни залетал, и думать не мог ни о чем подобном. Ни когда гонял молодых на плацу в своем батальоне, ни на штабной должности, ни позже. Потому что, в отличие от всего остального, вагон — суверенная территория. Безразлично: общий, плацкартный, купейный, спальный. Понимание приходит только со временем, хотя и постоянно носится в самом воздухе, пропитанном железнодорожной гарью и вонью. Пока состав гремит на стыках, в нем нет другого хозяина и другой власти, кроме проводника.

И пусть те, кто не соображает, зарубят на носу: проводник — это не официант, не уборщик и не билетер в автобусе. Пассажир в пути находится вне времени, ни с чем не связан, единственное доступное ему пространство — вагон. А сутки-двое — целая жизнь. Поэтому он во всем зависит от того, кому подконтролен вагон. Как заложник.