Времена не выбирают (СИ) - Горелик Елена Валериевна - Страница 83

Тем временем офицерик изучил письмо, кивнул и вернул бумагу иезуиту.

— Вам ехать с нами, — сказал он на ломаном польском. — Быстро. Вы и ваши люди…

Что он хотел сказать, так и осталось тайной. Потому что шведский офицер, едва присмотревшись к Кате в образе «пана Владислава», мгновенно её узнал. Это она столь же мгновенно поняла по его вытянувшейся физиономии… Время привычно потекло, словно тягучий сироп. Швед словно во сне тянулся и тянулся к рукояти пистолета в седельной кобуре, так же медленно-медленно открывая рот, чтобы отдать приказ подчинённым. А она уже вскинула руки с пистолетом, выцелила лицо и плавно отжала спусковой крючок. Сухо грохнул выстрел, дёрнулся ствол, улетела вправо пустая гильза… И время снова потекло в обычном темпе.

Пуля вошла офицеру точно в рот и при выходе разнесла затылок, словно перезревший арбуз. Лошадь убитого дёрнулась, испугавшись непривычного звука, и тело завалилось набок… Надо отдать должное солдатам с обеих сторон. Едва начался движ, они прекрасно поняли, в чём дело, и принялись действовать сообразно выучке. Но что шведы могли противопоставить скорострельному многозарядному оружию будущего? «Глок» громко хлопнул ещё дважды, и его выстрелы перекрылись пальбой «казаков», немедленно открывших по противнику огонь с обеих рук. Словом, не прошло и пяти секунд, отец Адам не успел толком испугаться, а шведский корволант был перебит.

7

Лишь когда стихло лесное эхо выстрелов, иезуит наконец сообразил, что произошло. Даже честно попытался пришпорить свою лошадь, но её уздечку уже перехватил один из «казаков».

— Спокойно, пан-отец, — сказал тот. — Не надо этого. Всё равно догоним.

— Вы нам нужны живым, — услышал он знакомый голос. — Но, если вдруг надумали что-то нехорошее — не обязательно невредимым.

Обернулся: так и есть, Владислав. Но, Иисусе сладчайший, как же неузнаваемо и страшно переменилось лицо юноши! Куда делся забияка-бретёр и тонкий, язвительный начинающий политик?

— Когда вы успели продаться схизматикам, мой юный друг? — с вызовом в голосе спросил отец Адам.

— Никогда, — последовал лаконичный и холодный ответ, напугавший его до дрожащих коленок. — Знаете, я была лучшего мнения о проницательности членов вашего ордена.

«Была»?

— Матерь Божья… Вы не только не поляк, но и не мужчина… — простонал святой отец, до которого наконец дошёл весь ужас его положения. — И в Европе есть только одна женщина, которая способна такое учинить… Господи…

— Степан, Нечипор, — холодным деловым тоном сказала дама, обращаясь к подставным «казакам». — Возьмите мои седельные сумки к себе. Я облегчу ношу пан-отца, повезу его багаж. А то мало ли, что он надумает с оным сотворить, пока мы постараемся как можно скорее покинуть это место. Нам неприятности ни к чему.

— Если вы рассчитываете, что я заговорю под пытками, то должен разочаровать вас… независимо от того, кто вы и как ваше имя, — отец Адам, пока возились с перемещением сумок, начал приходить в себя. — Нас учили безропотно терпеть боль и переносить страдания, вы ничего от меня не добьётесь!

— Не тому вас учили, — хмыкнула девица, на миг став похожей на «пана Владислава». — В Писании сказано: «Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города»[3]. Если я не ошибаюсь, Притчи Соломоновы, только не помню, какая глава… Ну, ребята, — это она прибавила уже по-русски, обращаясь к своим помощникам, — теперь ноги в руки, и валим отсюда. Пока никто никого не хватился.

Интермедия.

…Зима, она и в Истамбуле зима. Холодно и сыро. Даже во дворце Топкапы покои отапливали жаровнями и завешивали стены коврами, чтобы не так сильно дуло… Султан Ахмед Третий в который раз перечитывал представленные ему Мехмедом-пашой[4] списки. Нет, это не перечень имён недовольных властью великого султана, повелителя правоверных. Здесь имена кафиров[5], которые один за другим обращались к великому визирю с прошением о праве покупать рабов на рынках Кафы и Синопа.

Ничего удивительного в том нет: шведский король, повергнувший в прах своих врагов в Европе, обратил взор на земли московского царя. Для Высокой Порты это означает лишь одно: вскоре цены на рабов упадут. Ведь война — это самое удобное время, чтобы спустить с поводка крымского хана. А его друг Иван Мазепа снова пополнит свою казну долей от прибыли с продажи живого товара…

Султану всегда было интересно, как Мазепа, этот весьма одарённый человек, все свои дарования направил лишь на обогащение и на предательство всех, кто оному хоть как-то мешал. И как ему при том удавалось выйти сухим из воды. Но теперь, как показалось повелителю правоверных, звезда гетмана склоняется к закату. Открыто присягнув королю шведов, он явно просчитался. Карл тоже хорош: кто же воюет зимой? Если даже здесь, в благословенном краю, нет спасения от холода, то что же творится там, в северных землях? Ведь русские просто так ему ворота не откроют. Скольких жизней воинов недосчитается Карл, пока сумеет взять штурмом крупный город со всеми припасами для зимовки?

Мысли кафиров были недоступны султану. В особенности мысли такого странного человека, как король шведов. Иногда Ахмеду казалось, что тот ведёт себя подобно безумцу. Но проходило время, и новые действия короля начинали поддаваться хоть какому-то осмыслению. Тем не менее, пока большинству жителей Высокой Порты не было понятно в этой войне ровным счётом ничего, кроме одного: крымских татар ждёт богатый ясырь.

Вмешиваться в противостояние двух кафиров, как льстиво просят послы франков? Нет уж. Пусть неверные сами себя истребляют. Султан Ахмед — покровитель искусств, любитель цветов, стихов и изящества. Нет никакой причины для того, чтобы браться за оружие и влезать в чужую драку, исход которой очевиден всем, кроме самих участников, да ещё подслеповатых франков.

«Они все — те, деяния которых станут тщетой, и в ближнем мире, и в далеком, и им нигде заступников не будет», — гласит сура третья.

Русским придётся несладко. Но шведов при любом исходе дела ждёт поражение. Почему кафиры этого не видят?

8

— Завтра мороз ударит, — сказал Степан, поднимая повыше меховой воротник своего старенького кунтуша. — Так что вовремя мы.

Воздух и впрямь наполнился тем острым суховатым …даже не запахом, а духом, как здесь говорят. Он безошибочно указывал на приближение более-менее серьёзных отрицательных температур. Потому они торопились. Очень не хотелось оказаться в этот момент где-нибудь посреди дороги, так недолго и пленника не довезти.

С иезуитом никто по пути не разговаривал. Катя и солдаты время от времени обменивались фразами, но отца Адама все игнорировали. Не забывая, впрочем, присматривать за ним в три пары глаз, а то мало ли, что ему в голову взбредёт… Бежать он, впрочем, даже не пытался. Умный человек, понимал, что всё равно бесполезно.

Древний городок Мстиславль, изрядно подрастерявший в течение семнадцатого столетия своё тактическое и стратегическое значение, как выяснилось, уже был занят русскими полками. Причём, не абы какими, а лейб-гвардией. Об этом они узнали по знамёнам, вывешенным над старым полуразрушенным замком. Но выше всех расположили личный штандарт Петра — трёхцветное бело-сине-красное полотнище с двуглавым орлом и тремя коронами[6]. Это означало конец путешествия и миссии. И начало следующего этапа — переноса боевых действий в вотчину Мазепы.

— Вот мы и приехали, святой отче, — без всякой насмешки сказала Катя сильно приунывшему иезуиту. — Не знаю, что вы там наговорите государю, но предупреждаю сразу: не старайтесь увильнуть. И не надейтесь, что придёт Карл и выручит вас. Ложные надежды — это всегда в итоге сплошное разочарование.

Четверо всадников пришпорили лошадей, и те резво побежали по начинавшей звенеть под их копытами дороге. Подступал трескучий январский мороз. Не только людям, но и животинкам хотелось в тепло.

[1] Попаданцы наконец-то добились того, что самая важная почта стала подвергаться хотя бы примитивной шифровке. А то всё писали прямым текстом, надеясь только, что курьера не убьют и письма не похитят.