Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник) - Эллисон Харлан - Страница 86

Перегрин повернулся к Робле.

– Идемте, – медленно сказал он. – Здесь нам больше нечего делать.

Они пошли обратно по коридору тюремного блока – пустого, за исключением Уайта: как только поползли слухи о линчевании, его соседей, троих пьяниц и бродягу, срочно перевели в другое место.

Снаружи было далеко не так спокойно. Маленький городок в центре Джорджии не спал, из его темных закоулков слышались крики, тут и там вспыхивали беспорядки, и веяло страхом.

Дэниел Уайт снова улегся спать. Все было на мази. Он просто бедный черномазый, который получит все, что общество задолжало таким, как он.

А тот парень из НАСПЦН уж приглядит, чтобы так оно и было… хоть он и выглядит, как педик, в этом своем дурацком костюме…

– О каком это общем благе вы толкуете? Вы совсем уже, мистер? Вы же не собираетесь отдать им Уайта, чтобы его повесили? – лицо Робле перекосилось от ужаса. – Рехнулись вы, что ли?

На лбу Перегрина, освещенном мерцающим огнем свечи, двигались тени. Они с Робле снова сидели за столом, но теперь к ним присоединились еще пятеро, лица которых скрывал полумрак комнаты. Жалюзи были опущены, шторы задернуты. Все присутствующие уставились на представителя НАСПЦН, который только что без обиняков заявил, что они не только должны позволить белым повесить Дэниела Уайта, но и всячески им поспособствовать.

– Вы это, того, точно умом тронулись, мистер Перегрин. Это ж чистой воды убийство! – сказал плотный лысеющий человек с кофейного цвета кожей и бородавкой на носу.

– И что это за «общее благо»? – Робле вцепился Перегрину в рукав.

Перегрин молчал. Он уже сказал то, что должен был сказать. Робле потряс его за плечо.

– Черт побери, парень, будешь ты отвечать или нет? Что ты хотел этим сказать?

Перегрин поднял глаза, и пламя свечи отразилось в них двумя яркими черточками. Видно было, что он в полном смятении; на его лице отражались внутренняя борьба, страх, отчаяние и в то же время решимость.

– Ну хорошо, – сказал он наконец, потерев влажными руками виски и щеки. Все выжидающе смотрели на него.

– Дэниел Уайт спокойно спит в своей камере; на вас ему плевать. Он отлично повеселился, а теперь хочет воспользоваться плодами нашей многолетней работы, чтобы избежать наказания. Он рассчитывает, что поднимется шумиха и никто даже пальцем не посмеет тронуть бедного негра, которого притесняют в насквозь прогнившей Джорджии.

Робле продолжал смотреть на Перегрина, но в наклоне его головы, в руке, все еще сжимавшей рукав, уже сквозило сомнение.

– Люди, которые собрались снаружи, – Перегрин махнул рукой на затемненное окно, – распалены до предела. Им говорят, что всё, во что они верили спокон веку – вранье. Оказывается, негры ничем не хуже их, а белым деткам придется потесниться и пустить негритят на свои стульчики в магазине «Все по 5 и 10 центов», и учиться с ними в школе, и ездить в автобусе, даже кино вместе с ними смотреть.

Перегрин стиснул зубы и продолжил, слегка задыхаясь:

– У них словно почву из-под ног выбили. Они, можно сказать, падают, и падать им предстоит еще долго. Если бы всё менялось постепенно, они бы, глядишь, приспособились как-то, но тут появляется Дэниел Уайт, насилует шестнадцатилетнюю девочку и дает им как повод, так и отличный объект для ненависти. Конечно, они начинают выплескивать свой страх и растерянность, как умеют.

Посмотрите, сколько всего произошло всего за несколько часов после того, как нашли девочку! Вашу церковь взорвали, ваших братьев и сестер поувольняли без причины, а некоторых даже избили – этот парнишка, на которого напали с велосипедной цепью, чуть не умер, а может еще и умрет. Сожгли ваш бар и пару домов. И этим дело не кончится. Дальше только хуже будет, и вашим городом это не ограничится. Насилие будет накатывать, как приливная волна, и эта волна смоет всё, чего мы достигли, если Дэниел Уайт будет оправдан.

Робле перебил его:

– Но позволить им вытащить его на улицу и линчевать – это…

– Ты вообще не соображаешь, что ли? – заорал Перегрин. – Не понимаешь, что тебе говорят? Это человек – не просто несчастный сукин сын, который по пьяни облапал белую девчонку. Это зверь, действовавший вполне сознательно. Если кто и заслуживает смерти, так это он. Но дело даже не в этом. Дело в том, что его смерть необходима. Я вам точно говорю: если сейчас не отвлечь их внимание от негритянской общины в целом, это отбросит борьбу за равноправие на пятьдесят лет назад. И если вы думаете, что я преувеличиваю, я вам скажу, что такое уже однажды было, и всё происходило в точности так же.

Собравшиеся удивленно уставились на Перегрина.

– Да, черт подери, такое уже было. И хотя мы не имели никакого отношения к тому, как это закончилось, – слава Богу, что так, а не хуже, – если бы нас спросили, мы посоветовали бы им в точности то же самое.

Неожиданно одного из них осенило.

– Эммет Тилл[26], – выдохнул он.

Перегрин кивнул.

– Верно. Там даже обстоятельства не были точно известны, но начались беспорядки – не такие серьезные, как здесь, но все-таки – и люди выволокли Тилла из тюрьмы и убили. И все сразу закончилось. Как по щелчку.

– Но линчевать… – в ужасе начал Робле.

– Тебе все еще не понятно? Ты что, тупая обезьяна, как нас белые называют? Не видишь что ли, что один мертвый Дэниел Уайт стоит ста живых Уайтов? Только представь: северяне придут в ужас, международный резонанс, призывы покарать линчевателей, быстрое продвижение нашей повестки… Пойми наконец, что Уайтом нужно пожертвовать для общего блага! Для блага его же народа! Всю жизнь он был никчемным ублюдком, а после смерти станет героем.

Робле отшатнулся. Перегрин говорил очень эмоционально, но без всякого фанатизма – это было скорее отчаянное желание убедить слушателей в своей правоте. Робле полагал, что в глубине души, где нет места чужим мнениям, каждый из них думает одинаково. Согласиться с Перегрином – значило совершить убийство… или, скорее, потворствовать убийству. Насколько действительно необходимо это линчевание? Вероятность того, что ситуация ухудшится, несомненно высока. Возможно, сожгут еще больше домов. Возможно, покалечат, а то и убьют еще больше людей. Но достаточно ли одной вероятности для того, чтобы принести человека в жертву ораве линчевателей? Достаточно ли того, что, пожертвовав одной жизнью, они, возможно, спасут сотни других? При том, что речь идет о жизни, которая, честно говоря, и гроша не стоит? Решение было бы проще принять, если бы Дэниел Уайт обладал хоть какими-то достоинствами, тогда они могли бы поставить себя на его место и решительно отказаться от этой идеи. Но он был именно тем, кем окрестила его белая пресса: скотом, и это усложняло дилемму.

«Не знаю… даже не знаю», – бормотали собравшиеся.

Речь шла не только о спасении обитателей Литтлтауна – хотя людей приносили в жертву и ради куда меньшего количества жизней – но и о спасении будущих поколений, о том, чтобы их дети могли расти свободными от нищеты и предубеждений и не знали таких слов, как «черномазый», «ниггер» или «закон Джима Кроу»[27]. Речь шла о большем, чем о нити жизни Дэниела Уайта. Нити, которая может стать петлей, затянувшейся на его шее.

Это решение было как обоюдоострый меч: рубанешь одним концом – и усмиришь гнев толпы; рубанешь другим – и прорубишь дорогу к взаимопониманию, используя покаяние и наглядный пример.

Смогут ли они решиться на такое?

Если бы это было кино, а не в некоторой степени правдивая история, камера показала бы освещенную свечами темную комнату с нескольких ракурсов, нагнетая атмосферу. Оператор брал бы по очереди крупным планом напряженные лица людей, на которых уже читается принятое решение. Но это в кино, где все можно подчеркнуть удачным запоминающимся кадром. А на самом деле собравшиеся просто пожимали плечами, мялись и все никак не могли решиться. В конце концов Перегрин сказал: