Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник) - Эллисон Харлан - Страница 171

Он прождал пятнадцать минут, прежде чем дверь вдруг отворилась и из нее вылетела секретарша с пачкой бумаг, с которых нужно было снять копии этажом выше. Слейзник едва успел поймать дверь, возвращаемую доводчиком, и поспешил, прихрамывая, по одиннадцатому этажу. Как человек, узревший оазис после бесконечной пустыни, он устремился к офисам строительной корпорации «Слейзник».

Там никого не было.

Заперто тоже не было. Все было брошено на милость воров, если бы таковым вздумалось ограбить помещение. Не было девицы на ресепшене, не было сметчиков и не было даже Беллы, его жены, принимавшей звонки, когда не хотелось нанимать профессионалку.

Но она оставила записку:

Я от тебя ухожу. Когда ты это прочтешь, я уже побываю в банке и сниму все деньги с нашего счета. Не ищи меня. Пока.

Слейзник сел. У него начиналась, как он понял, мигрень, хотя никогда в жизни мигреней у него не было. Хорошенькое положение!

Слейзник не был глупцом. Ему были продемонстрированы более чем убедительные доказательства того, что страну окутывает какая-то злобная и явно антислейзниковская сила. Она восстала, чтобы уничтожить его… Да, в общем, уже почти уничтожила, превратив упорядоченную и отлично устроенную жизнь в мерзкую вонючую кучу собачьего дерьма.

Эта сила называлась Толливер.

Фред Толливер! Но как? Кто вообще способен на такое? И как он это сделал?

Ни на один вопрос не было ответов, и даже сформулировать их толком не удавалось. Было ясно, что происходит какое-то безумие. Никто из тех, кого он знал или не знал – ни Джин на заправке, ни те люди в автомобилях, ни Белла, ни его работники, ни, конечно же, дверца машины или лифты здания – не имели о Толливере никакого понятия! Возможно, Белла знала, но что у них может быть общего, черт побери?

Ладно, может, с Беллой не все так просто. Она не забыла тот невинный эпизод с лаборанточкой из Маунт-Синая. Так что? Это не причина ломать отлично налаженную жизнь.

Черт бы этого Толливера побрал!

Слейзник хлопнул ладонью по столу, слегка промахнулся, попал по краю и загнал в ладонь здоровенную занозу, рассыпав при этом стопку телеграмм.

Вздрагивая от боли, он стал высасывать занозу, пока она не вышла. Промокнул одним из конвертов кровь с руки.

Телеграммы?

Он открыл первую. «Бэнк оф Америка», Беверли-Хиллз, отделение 213, имел удовольствие сообщить, что отзывает выданные ему ссуды. Все пять. Открыл вторую. Его брокер, «Ширсон Хейден Стоун инк.», с невероятной радостью извещает его, что все шестнадцать пакетов акций, на которых он играл, спекулируя на разнице курсов, само собой, обвалились и выпали из списка главных акций, и если он, Слейзник, не явится сегодня до полудня с семьюдесятью семью тысячами долларов, его портфель будет ликвидирован. Стенные часы показывали без четверти одиннадцать. (А они случайно не остановились каким-то необъяснимым образом?)

Он открыл третью телеграмму. Оказывается, он не справился с ЭСТ-тренингом[155], и сам Вернер Эрхард известил его об этом телеграммой, добавив (в излишне злорадном, по мнению Слейзника, тоне), что у Слейзника «нет таких черт характера, которые стоило бы развивать». Открыл четвертую. Из Маунт-Синая сообщали, что реакция Вассермана положительна. Пятую. Налоговая служба в полном экстазе извещала его о начале проверки его доходов за последние пять лет, а также о том, что ищет в налоговых законах зацепку, чтобы проверить еще более ранние данные, желательно от начала бронзового века.

Были и другие телеграммы, штук шесть или больше, он не стал их открывать. Не хотел узнавать, кто именно умер, или прочесть, что израильские спецслужбы выяснили, что под именем Слейзника скрывается Бруно Крутцмайер по кличке «Мясник», бывший надзиратель в Маутхаузене, лично ответственный за убийство трех тысяч цыган, тред-юнионистов, евреев, большевиков и веймарских демократов, или что Национальная геодезическая служба США в полном восторге от возможности известить его, что почва в той точке, где он сейчас находится, с минуты на минуту просядет и Слейзник рухнет в толщу магмы, прямиком в цент Земли и, – кстати! – его страхование жизни аннулировано.

Пусть себе лежат.

А часы на стене действительно совсем остановились.

Потому что электричество отключили.

Телефон не звонил. Слейзник снял трубку – ну, конечно. Как и часы, телефон был мертв.

Толливер, Толливер!

Как он все это делает?

Такого просто не может происходить в упорядоченной вселенной экскаваторов, бульдозеров и бетона.

Он сидел и смотрел в темноту, лелея кровожадные мысли об этом гаде Фреде Толливере.

Где-то над головой грохнул «боинг», и массивное зеркальное стекло окна треснуло, ударилось об пол и разлетелось у ног Слейзника миллионом осколков.

Понятия не имея об эмоциональном резонансе, Фред Толливер сидел у себя дома, обхватив голову руками, невероятно несчастный, ничего не ощущавший, кроме боли и ярости. Виолончель лежала рядом с ним на полу. Он сегодня попытался играть, но все мысли были об этом страшном человеке, Слейзнике, и той мерзкой ванной, где подтекала вода, и жуткой боли в животе от чувства бессильной ненависти.

Электроны резонируют, эмоции тоже. Говоря о «проклятых местах», мы подразумеваем те точки, в которых накапливаются мощные эмоциональные силы. Кто хоть раз побывал в тюрьме, где царствуют ненависть, лишения, клаустрофобия и жестокость, пропитывающие каждый камень, тот в этом не сомневается. Это ощущается. Эмоции резонируют в предвыборной борьбе, на футбольном стадионе, в группе психотерапии, на рок-концерте, на линчевании.

В мире четыре миллиарда человек. Он стал таким сложным, этот мир, и ему совершенно безразличны системы и жестокость личностей, порождаемая поддержанием этих систем. Просто жить – значит ежедневно бороться с обстоятельствами. Танцуют электроны, поют эмоции, четыре миллиарда гудят, как потревоженный улей. Нарастает заряд, растет поверхностное натяжение, достигается предел прочности, заряд ищет выхода, ищет фокус – слабое звено, линию разлома, самый неустойчивый элемент, ЛюбогоТолливера, КаждогоТолливера.

Как удар молнии, чем сильнее заряд бьет Толливера, тем сильнее он хочет сбежать. Сила четырех миллиардов ведет электроны в их бешеном танце от участка с наивысшей концентрацией туда, где их совсем мало. Страдание как электродвижущая сила. Фрустрация как электрический потенциал. Электроны преодолевают изоляционный барьер любви, и дружбы, и доброты, и человечности – и энергия вырывается на свободу.

Как разряд молнии, сила ищет и находит фокус, пробивает изолятор и вырывается на свободу.

Знает ли громоотвод, что сбрасывает опасный электрический заряд? Чувствует ли лейденская банка? Разве не продолжает мирно спать вольтов столб, когда сбрасывает ток? Знает ли фокус, что в нем разряжается злоба и досада четырех миллиардов?

Фред Толливер сидел, погруженный в несчастье, забыв о виолончели. Боль обмана, боль бессилия против несправедливости грызли его внутренности. Безмолвный крик его был в этот момент громче всего во всей Вселенной. Случайность. Это мог быть кто угодно – или, как сказал Честертон: «Совпадения – каламбуры Провидения».

Зазвонил телефон – он не шевельнулся, чтобы поднять трубку. Телефон прозвонил еще раз – Толливер не двинулся. Живот крутило и жгло, отчаяние в душе было как выжженная земля. Девять тысяч сверх сметы. Три тысячи семьсот в исходном контракте. Двенадцать тысяч семьсот долларов. Придется взять вторую закладную. Ремонт продлится на пять месяцев дольше оговоренных двух, за которые Слейзник обещал сделать работу. Семь месяцев грязи и штукатурной пыли, неуклюжих работяг, топающих по маленькому дому туда-сюда, оставляющих грязь, пыль и окурки.

«Мне шестьдесят два года, – подумал он в отчаянии. – Господи, я же старик. Минуту назад я был еще человеком средних лет, и вот я старик… а раньше никогда себя старым не чувствовал. Хорошо, что Бетси меня таким не видит, она бы не удержалась от слез. Эта ужасная ванная, весь этот кошмар – из-за Слейзника я стал стариком, нищим, в долгах, а как спастись – не знаю. Этот человек загубил мою жизнь, он убил меня. И я никогда не смогу поквитаться, забыть хоть на минутку… а если колени станут хуже, пойдут огромные медицинские счета, надо будет идти к специалистам… страховка ничего не покроет… и что мне делать, Господи Боже, что мне делать?»