Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник) - Эллисон Харлан - Страница 138

Три недели назад, после отказа из Верховного суда, я получила от Генри письмо. Его казнь была назначена на следующую субботу, и я не понимала, зачем ему понадобилось со мной встречаться.

– А как он вообще смог передать тебе письмо?

– Через одного из своих адвокатов.

– Я думал, они уже рукой на него махнули.

– Я тоже так думала. Слишком много неопровержимых доказательств. С полдюжины адвокатов под разными предлогами отказались защищать его: такие дела – не лучшая реклама для бизнеса. Одних свидетелей того, что он сделал в Хантсвилле, было человек пятьдесят. Все их показания сходятся, и каждый из них выбрал Генри из линейки в двадцать-тридцать человек – можно было и полсотни человек поставить, результат был бы тот же. Что уж говорить о прочих доказательствах…

Я прервал ее жестом.

Все это я уже слышал, Элли много рассказывала мне об этом деле, так что я как будто сам над ним работал. Меня жутко мутило от этих рассказов, даже хуже, чем после чтения мыслей. Мутило настолько, что я и думать об этом не мог. Даже в минуту слабости.

– Значит, адвокат передал тебе письмо…

– Думаю, ты его знаешь. Ларри Борлан – он раньше работал в АСЗГС[90], а до этого был старшим адвокатом в законодательном собрании Алабамы в Монтгомери; несколько раз представлял дела в Верховом суде. Отличный парень и проницательный: такого запросто не обманешь.

– А он что обо всем этом думает?

– Он думает, что Генри абсолютно невиновен.

– Вообще ни в чем?

– Вообще ни в чем.

– Но ведь одно убийство произошло на глазах пятидесяти случайных, не связанных друг с другом свидетелей. Ты сама сказала. И все они уверенно, без тени сомнений, опознали его. И почерк этого убийства точно такой же, как и остальных пятидесяти пяти, включая убийство той школьницы в Декейтере, где его, наконец, поймали. И Ларри Борлан все равно думает, что это не он? Что убийца все еще на свободе?

– Да, именно так он и думает.

– А ты?

– Я с ним согласна.

– Господи, Элли, так его растак! Ты заработалась, не иначе. С тех пор, как Спаннинга арестовали, ни одного похожего убийства не было. За три года! Ни одного! Это тебе ни о чем не говорит?

– Это говорит о том, что настоящий убийца гораздо умнее нас и нашел отличного козла отпущения, а сам, может, уже перебрался в другой штат или просто затаился в Алабаме, ждет своего часа и посмеивается, – лицо Элли скривилось, на глаза навернулись слезы. – Через четыре дня его ожидание закончится.

Через четыре дня. Субботний вечер.

– Ну ладно, успокойся. Рассказывай дальше. К тебе пришел Борлан, умолял прочитать письмо Спаннинга и…?

– Не умолял. Просто отдал мне письмо и сказал, что не знает, что в нем, но, будучи моим другом и зная меня как человека честного и достойного, он был бы очень признателен, если бы я прочла его.

– И ты прочла.

– Я прочла.

– Значит, вы друзья? Судя по всему, близкие? Как мы с тобой, например?

Элли удивленно посмотрела на меня. По правде говоря, я и сам удивился.

– С чего я это ляпнул? – сказал я.

– Да, действительно, с чего бы?

Я завелся и чуть было не сказал ей, что если ей можно использовать нашу единственную ночь под братьев Маркс, чтобы надавить на меня, почему мне нельзя даже разозлиться? Но в кои-то веки у меня хватило ума прикусить язык.

– Впечатляющее, должно быть, письмо, – только и заметил я.

Элли долго молчала, явно размышляя, как наказать меня за мое идиотское замечание, когда мы, казалось бы, все обсудили, и я согласился ее выслушать. Но, взвесив все за и против, она все-таки решила рассказать мне, что было в письме. Письмо было просто отличное. Только таким письмом и можно заинтересовать прокурора, который добился, чтобы тебя посадили на электрический стул. В нем говорилось, что пятьдесят шесть – это не полное число жертв, что на самом деле их гораздо больше. Все эти нераскрытые дела в разных штатах: пропавшие и сбежавшие дети; необъяснимые исчезновения; студенты, путешествовавшие автостопом и так и не добравшиеся до места назначения; владельцы магазинчиков, которые зашли по дороге в круглосуточный банк, чтобы сдать выручку, и так и не вернулись домой; убитые и расчлененные проститутки; смерть, смерть, смерть, бесчисленные и неизвестные жертвы. Согласно посланию Спаннинга, пятьдесят шесть убийств были только верхушкой айсберга. И если Элисон Рош, моя подруга Элли, лично приедет к Генри Спаннингу в тюрьму Холман, он поможет ей эти дела закрыть. Она прославится на всю страну. Безвестные жертвы будут отомщены. Все тайны раскрыты.

– Значит, ты прочитала письмо и поехала.

– Не сразу. Я была уверена, что он виновен и, после трех лет работы над этим делом, также уверена, что жертв действительно было больше, и он действительно мог рассказать о них. Но мне просто не хотелось ехать. Когда мне приходилось приближаться к нему в суде, меня прямо передергивало. Он не сводил с меня глаз. У него голубые глаза, я тебе говорила?

– Может, и говорила, не помню. Давай дальше.

– Самые голубые глаза из всех, что я видела… Ну ладно. Честно говоря, я его просто боялась. Ты себе не представляешь, как мне хотелось выиграть процесс, Руди. Не просто ради карьеры или чтобы отомстить за тех, кого он убил – сама мысль о том, что этот человек с пронзительными, чистейшими голубыми глазами, снова окажется на свободе, пугала меня настолько, что я набросилась на это дело, как голодная собака на кость. Его просто необходимо было изолировать!

– Но тебе удалось преодолеть страх.

Элли не уловила сарказма.

– Да, удалось. Я «преодолела страх», как ты выражаешься, и согласилась с ним встретиться.

– И приехала к нему.

– Да.

– И он ни хрена не знал ни о каких других убийствах.

– Да.

– Но он так убедительно говорил. И у него такие милые голубые глазки.

– Вот именно, засранец.

Я усмехнулся. Любого умника можно обдурить, если найти правильный подход.

– Позволь мне со всем уважением спросить, только не бей, почему ты не взяла свой портфель и не свалила оттуда, как только стало ясно, что он соврал, и никакого списка нераскрытых убийств не будет?

– Он умолял меня остаться, – последовал ответ.

– И все? Он умолял остаться, и ты осталась?

– Руди, у него больше никого нет. Он всю жизнь один.

Элли посмотрела на меня так, как будто я был сделан из камня, как будто я черная статуя из оникса или меланита, сплава сажи и пепла, и, как бы она ни старалась, ей не удастся пробить мою каменную оболочку. Потом она сказала нечто, чего я предпочел бы не слышать.

– Руди…

Она сказала нечто, чего я в жизни не ожидал от нее услышать.

– Руди…

Она сказала нечто настолько ужасное, что это было даже хуже ее признания, что она влюбилась в серийного убийцу.

– Руди… прочитай мои мысли. Мне нужно, чтобы ты знал… чтобы ты понял…

Ее взгляд разрывал мне сердце.

Я пытался отказаться и говорил что-то вроде «нет, только не это», «не заставляй меня этого делать, прошу тебя».

Я не хочу читать твои мысли, думал я. Мы столько значили друг для друга, я не хочу знать самое сокровенное, не хочу чувствовать себя грязным. Я не какой-то там вуайерист; я никогда не следил за тобой, не подглядывал, когда ты выходила из душа или переодевалась. Я никогда не вторгался в твое личное пространство. Мы друзья, и мне не нужно знать о тебе всё, да я и не хочу. Я могу забраться в голову любому, и это всегда ужасно. Я не хочу видеть что-то, что мне может не понравиться. Это может разрушить нашу дружбу, не забирай этого у меня…

– Пожалуйста, Руди, сделай это.

Боже, она опять это сказала!

Мы молча смотрели друг на друга. Шли минуты.

– А просто рассказать ты не можешь? – спросил я, наконец, хриплым от страха голосом. Она не отводила взгляда от меня, каменного человека. Она умоляла меня сделать то, что у меня так легко получается, искушала меня, как Мефистофель – Mefisto, Mephistopheles, Mefistofele, Mephostopilis – искушал Фауста. Доктора Фауста – черную скалу, мага, читающего мысли, искушали роскошные густые ресницы, отчаянный взгляд фиалковых глаз, надлом в голосе, умоляющий жест, склоненная в душевной муке голова, отчаянное «прошу тебя» и все, в чем я был виноват перед ней – семь демонов, из которых лишь один Мефистофель был «тем, кто не любит свет». Я знал, что это станет концом нашей дружбы. Но Элли загнала меня в угол. Мефистофель в ониксе.