Исцеление Вечностью (СИ) - Санин Евгений Георгиевич - Страница 21

— Да-а… — подала, наконец, голос Вера. — Как же многого еще, оказывается, я не знала!

Александр посмотрел на нее и снова улыбнулся:

— То ли еще будет! Но что мы все о смерти да смерти? Рано нам с тобой о ней говорить! Нам еще в этой жизни надо немало сделать. Так что лучше давай ешь, набирайся сил и поскорей выздоравливай!

Он взял самое большое яблоко, старательно протер его полотенцем и протянул Вере.

— Нет, — покачала головой та. — Хоть это и самая любимая моя вещь, не могу.

— Может, кожуру снять? — предложил Александр.

— Да нет! — вздохнула Вера. — Все равно не получится…

— Ну хоть кусочек! — продолжал настаивать Александр. — Знаешь, как мой отец меня с детства учил: «Яблоко, съеденное натощак, прибавляет год жизни!»

При этих словах в глазах Веры загорелась надежда. Она протянула руку, взяла крошечный кусочек, который с готовностью протянул ей Александр, положила в рот, тщательно разжевала, но при попытке проглотить закашлялась…

— Нет…Видно, мне уже не прибавить даже частичку этого года! — когда приступ кашля прошел, прошептала она. И на ее глазах появились слезы.

— Вера, прекрати мне такие настроения! — нахмурился Александр и достал из кухонного стола терку: — Давай я тебе тогда из него хоть пюре натру!

— Нет! — отказалась Вера, с сожалением глядя на яблоко. — Это уже совсем не то. Да и не натощак. Я ведь уже и воду с таблетками пила, и кусочек хлебка, размоченного в ней, съела…

Она терпеливо дождалась, когда Александр закончит читать молитвы после вкушения пищи, и просительно сказала:

— Ты вот что… иди-ка ты поскорей на работу!

Александр с недоумением взглянул на хозяйку, и та, торопливо поправляясь, объяснила:

— Ведь тогда скорее вернешься. И мы будем снова читать акафисты и молитвы! Я чувствую, сейчас для меня — это самая лучшая еда и лекарства!..

На следующее утро Клодий протрезвел, и Альбин несколько дней рассказывал ему о Боге, о сотворении мира, первородном грехе и приходе Христа, чтобы спасти человечество.

— Странно, — удивлялся тот. — Я много читал разных книг о разных верах. Но никогда не слыхал ничего подобного!

— В этом нет ничего странного, — отвечал Альбин. — Все это было открыто Богом иудеям и сначала передавалось устно. А потом было записано. Если хочешь, я могу достать тебе и эти Священные книги.

— Да можно будет почитать на досуге… — делая вид, что зевает, уклонялся от прямого ответа Клодий.

И Альбин продолжал пересказывать ему то, что когда-то читал или слышал сам.

Клодий внутренне сопротивлялся и искал малейшую зацепку, чтобы уличить его в неправде.

— Не понимаю, если все так логично, просто и очевидно, как ты говоришь, — наконец не выдержал он, — то почему иудеи не признали Мессию?

— Не я говорю, а Священные книги!

— Тем более!

— Видишь ли…

И опять с утра до вечера Альбин говорил о том, что в то время, когда даже язычники ожидали Мессию, иудеи, ослепленные фарисейским лжеучением, не способны были познать времени посещения своего свыше. Более того, когда явился Христос, совершилась страшная трагедия! Подумать больно: избранный иудейский народ, в течение многих веков только и живший ожиданием Мессии, не узнал и не признал Его! Иудеи, возжелавшие земной власти и славы, желали видеть Христа могущественным земным царем, который освободит их от власти римлян и покорит им весь мир так, что они будут властвовать над всеми народами! А Он, родившись в простых яслях, пришел на землю для того, чтобы Своим примером, словом, делами и страданием научить людей любить Бога и друг друга… Вот поэтому, вместо того, чтобы слушать Христа и видеть те бесчисленные чудеса, которые Он творил, они только и старались изыскивать нарушения своих мелочных правил и уличать Его в этом!

— Каких таких правил? — спрашивал Клодий, и Альбин обстоятельно отвечал, что израильские законники, подавляя дух веры буквой мертвой обрядности, выставили на первый план — соблюдение мельчайших обязанностей. Они принялись трактовать Священное Писание в угоду только своим земным интересам. Один раввин, например, хвастал тем, что может дать до пяти тысяч толкований только на один стих из него! В итоге они до самых ничтожных мелочей рассчитали, что можно и чего нельзя делать в субботу, которая раньше имела возвышенный характер духовного и телесного покоя и посвящения ее на служение Богу. Сами они порой пускались на хитрость, чтобы обойти свои же законы и правила. Например, им нужно было пройти или проехать в субботу немалый путь. А раввины разрешали лишь небольшое количество шагов, делая исключение лишь для путешествующих по воде. И что же они делали? Клали на спины мулов или ослов бурдюки с водой, и без угрызений совести садились на них, и преодолевали любые расстояния в запрещенный день «на воде»!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Дождавшись, когда Клодий отсмеется, Альбин, призывая его к серьезности, продолжал:

— Не укоряя и даже поощряя друг друга в этом, они не делали никаких снисхождений Христу. Например, однажды Он проходил в субботу через засеянное поле, и ученики Его, проголодавшись, принялись срывать колоски и есть, растирая руками. Казалось бы, ну что в этом такого? Но тут же последовал упрек книжников и фарисеев: что они делают?! Ибо они приравняли срывание колосков к жатве, а перетирание их руками — к молотьбе. В другой раз, когда Христос сказал исцеленному: возьми постель твою и иди, то это тоже сочли преступлением, за которое, по их мнению, нужно было побивать камнями! Ведь даже из дома в субботу нельзя было выходить с иглой или надевать сапог, подбитый гвоздями!

Клодий, слушая, удивлялся, возмущался, и Альбин воодушевленно говорил:

— Только немногие благочестивые и праведные люди ожидали Христа со смирением, верою и любовью. Некоторые из них сделались Его учениками. Иные крестились потом. А завершилось все это тем, что многотысячная толпа, по наущению своих духовных вождей и учителей, в конце концов предпочла Христу Спасителю — разбойника Варавву и завопила прокуратору Понтию Пилату:

«Распни, распни Его!»

О многом еще рассказал своему начальнику Альбин…

Несколько раз к ним подходил с низким поклоном Грифон, но Клодий только отмахивался от него:

— После! Потом!

И, наконец, не выдержал:

— Ну, чего там еще у тебя?

Грифон, сразу засуетившись, обрадованно достал из-за пояса и протянул тяжелый кожаный мешочек-кошель.

— Вот…

— Что это? — недоуменно взглянул не него Клодий.

— Золото…

— Я вижу, что не медь. Зачем?

— Чтобы ты отпустил меня на свободу! — прерывающимся от волнения голосом ответил раб. — Это — мой выкуп…

— А, вон оно что, — понял Клодий и протянул мешочек обратно.

— Забирай!

— Что — мало? — до слез огорчился Грифон и с надеждой взглянул на своего господина: — А если я соберу еще вдвое больше?

— Нет! — отрицательно покачал головой тот.

— А втрое?

— Да хоть в сто раз! Все равно не отпущу!

— Но почему? — простонал Грифон.

— Потому что ты мне нужен! — отрезал Клодий и вновь повернулся к Альбину, собираясь задать новый вопрос.

Но Грифон обежал его и впервые за все время заглянул ему прямо в лицо:

— И как же мне теперь быть?

— Не знаю! — пожал плечами Клодий и, призывая в свидетели отведшего глаза к морю Альбина в том, что он ни при чем, что Грифон у него такой незаменимый раб, усмехнулся. — Сам виноват!

Когда Александр подошел к храму, от него как раз плавно отъезжала очень дорогая, даже по московским понятиям, иномарка.

Провожавший ее отец Игорь увидел его и издалека прокричал:

— Александр! У меня для тебя приятная новость!