Блок-шот. Дерзкий форвард (СИ) - Беспалова Екатерина - Страница 47

— Четвёртый час сидишь.

Рустам молчал, пытаясь абстрагироваться от навязчивой собеседницы. Однако та продолжала разговаривать, словно восполняя недостаток общения, которого была лишена, учитывая специфичное место работы:

— Ты делаешь их несчастными. Если ушли, значит, там они нужнее. — Пауза. Она, по-видимому, смотрела на фото. — Светлые. Оба. Значит, действительно нужны.

Рустам с силой стиснул челюсти — какого ей надо?!

— Ты тоже светлый, поэтому отпусти. Их отправят к тем, кому нужна помощь. Тебе они помогли.

— Они мои родители, — прорычал в ответ, не до конца понимая, зачем вообще ведётся на бредни этой сумасшедшей.

Она замерла, исподлобья глядя на парня, а затем снова вернулась к своей работе.

— «Мои…» — передразнила. — Собственники и эгоисты плохо кончают, ты знаешь? «Мои…» Ты их не покупал. Тебе дали. Надо быть благодарным за то, что дают. Как дают, так и забрать могут. Только покупки остаются навсегда. Вещи. Люди — не вещи. Люди — это люди. Хорошие, плохие.  К н и г о е д . н е т

— Они были самые лучшие, — зачем-то отозвался Рустам, гипнотизируя счастливые лица на фото.

— Вот и отпусти. Пусть обретут покой.

Женщина выбросила последний снег за ограду и собралась переходить на другую могилу, но остановилась. Он не смотрел на неё, но чувствовал её пристальный взгляд.

— Так их не вернуть. А ты сгинешь! Ходил тут один такой же. Смотрел на памятник пустыми глазами, а потом вскрыл себе вены там же. Думаешь, они хотят видеть тебя сейчас?

Рустам смотрел на неё, но ничего не говорил.

— Не для того мы растим вас, чтобы вы кончали с собой. Так-то. Да и отправишься сам к ним, думаешь, попадёшь? В Ад пойдёшь как самоубийца. Они поди не там.

— Я и так как в Аду последние полгода.

— Значит, не с теми людьми общаешься! — внезапно рыкнула женщина. — Не с теми! Послушай старушку, я плохого не скажу, я тут долго работаю — тут спокойно. Когда ты смеёшься, люди смеются с тобой, а стоит тебе заплакать — и всем насрать на тебя. — Она усмехнулась. — Таких надо гнать сразу и не переживать за них. Как тебя зовут?

Тишина.

— Как зовут, спрашиваю?

— Рустам, — отозвался Тедеев.

— Рустам… Красивое имя. Ты и сам красивый. — На губах появилась улыбка, которая тут же померкла. — Иди домой, Рустам. Сюда приходят поделиться радостью, чтобы им было спокойно; за советом приходят — и то, услышать его дано не каждому — но не за жалостью или покаянием. Покаяние ищут среди живых. Понял? Если придёшь за жалостью — они пожалеют. Они всегда жалеют, но не на земле, а на небесах, потому что по-другому не могут.

Они пристально смотрели друг другу в глаза, пытаясь понять, кто из них был больше сумасшедшим.

— Их надо радовать, слышишь? — Мгновение — и она пошла прочь. — Всех надо радовать, а помощи искать у достойных. Слёзы ценят не все. Достойные… Но живые…

По мере того как удалялась, до него доносились лишь обрывки фраз. Рустам наконец отвлёкся от продолжавшей бормотать что-то женщины и посмотрел на фото родителей. Они всё также тепло улыбались ему. Они всегда радовались тому, чего добивался, к чему стремился, каким был.

Придёшь за жалостью — они пожалеют. Они всегда жалеют, но не на земле, а на небесах, потому что по-другому не могут.

От этой мысли стало страшно. А как же Аня?

«Мы всё делаем, чтобы вы были счастливы», — говорила мама, в очередной раз пытаясь убедить отстать от сестры и её кавалеров, — «но нельзя вечно оберегать, нужно давать возможность совершать ошибки, потому что ошибки, Рустам, это опыт. К теории всегда прилагается практика, а иначе что это за жизнь?»

Он встал на окоченевшие от долгого сидения ноги и посмотрел по сторонам. Куда она делась? Хотя неважно. Коснувшись холодной рукой фотографий родителей на ледяных мраморных памятниках, почувствовал тепло. Странно. Неужели сходил с ума? Однако из всего, что услышал, многое звучало правильно.

Не с теми людьми общаешься.

Когда ты смеёшься, люди смеются с тобой, а стоит тебе заплакать — всем насрать на тебя.

Отпусти их.

— Отпустил… Я отпустил…

— Рустам? Рустам, я здесь!

Её голос заставил улыбнуться. Она всегда была рядом. Что бы ни говорил, что бы ни делал — всегда рядом.

— Отпусти их.

— Я отпустил…

— Кого? — негодовала Аня. — Рустам, это я. Я здесь.

Он хотел открыть глаза, но почему-то веки были тяжёлыми. Неподъёмными. Во рту сухо. Вдох… Выдох… Больно.

— Грудь… Последнее время всегда болит грудь. Наверное, сердце, — прошептал тихо. — Я много переживаю.

— Скоро у тебя не только сердце будет болеть, — раздался совсем рядом ещё один голос. Мужской. Матвеев! — Левая сторона лица тоже отнимется.

Веки затрепетали и хоть с большим трудом, но всё же поднялись. Моргнув несколько раз, Рустам улыбнулся. Все трое были здесь — Аня, Тимофей и Василиса. Глаза продолжали изучать интерьер. Белый потолок, такие же стены — больница. Палата была светлой и просторной. Частная клиника? Но разве мог позволить себе такую роскошь? Мог, если…

— Ты звонила Александру Сергеевичу? — нашёл глазами бледное и заплаканное лицо Ани.

— Как ты? — девушка взяла его руку в свою.

— Ты ему звонила?

— Нет.

— Если это тот человек, которого ты боишься, то, пожалуй, ему позвоню я, — отозвался Тим. — Кто-то должен вправить тебе мозги, Рус. Отчитать как маленького, а то ты заигрался во взрослого.

Губ Рустама коснулась слабая улыбка.

— Ты хоть знаешь, как меня напугал? — вновь заговорила Аня, и он увидел, как по её щекам покатились слёзы. — Ты представляешь, через что мне пришлось пройти, когда ты упал без чувств?

Она его ругала. Отчитывала как мальчишку да ещё при свидетелях. Значит, ей было не всё равно…

— Прости.

Единственное слово, которое пришло на ум. Он с трудом поднял руку, но тут же положил её обратно — слишком тяжёлая.

— Гущина, пойдём выйдем, — первым нарушил образовавшуюся тишину Тимофей. — Мне что-то в глаза попало, а тут освещение плохое.

Схватив её за локоть, он потащил Василису к выходу.

— Я подумала, что ты умер, — не обратила внимания на друзей Аня. — Понимаешь? Что осталась одна… — почти шёпотом произнесла она. — Одна! Ты это понимаешь или нет?! Понимаешь?!

С губ сорвались рыдания, и ей пришлось закрыть лицо ладонями.

— Я отпустил их… — вдруг прошептал Рустам, глядя на плачущую сестру.

Протяжно всхлипнув, та убрала руки и посмотрела на брата.

— Двадцать четвёртого января я отпустил их. Когда вернулся домой прежним, отпустил. Она сказала, и я сделал. Я попробовал, и мне правда стало легче.

— Кто она? О чём ты, Рустам?

— Я был на могиле родителей двадцать четвёртого января. Я отпустил их, стал собой, стал таким, каким они хотели видеть меня. Убрал из жизни всех лицемеров, оградив себя от людей. Я отпустил их, но не отпустил тебя, не отпустил то, что наговорил тогда. Знаешь почему? Потому что испытывал чувство стыда. Я…

— Рустам, ты что? — Аня не могла поверить тому, что он говорил.

— Я делал всё, чтобы ты видела меня прежним — заботливым и любящим, и никогда не вспоминала моих слов. Когда ты смеёшься, люди смеются с тобой, а стоит тебе заплакать — и всем насрать на тебя. Моя нездоровая временами самостоятельность, страх просить о помощи, агрессия, когда ты пытаешься дать совет, — знаешь почему это? Я боялся, что ты также, как Анжелика, посчитаешь меня слабым и уйдёшь, оставишь из-за моей депрессии. Но быть шутом, когда ты знаешь, какой на самом деле урод, сложно. Ты не представляешь, Ань, как это сложно, и двадцать четвёртое число мне всегда об этом напоминает. Поэтому я уезжаю: чтобы выпустить боль, чтобы набраться сил и снова быть в твоих глазах примерным братом, а не мудаком, который чуть не отправил тебя на тот свет.

Аня молчала, абсолютно потрясённая и не знающая, что сказать в ответ. Ударить? Его и так знатно потрепало. Отругать? Он был не в том возрасте, да и место не очень-то подходило для семейных разборок.