Из грязи и золота (СИ) - Баюн София - Страница 62

— Я знаю, как умер Легасси. — Хотелось сжать воротник посильнее и приподнять ее над полом. — А ты знаешь, а, аве-Арто?

— Нет, — выплюнула она, снова пытаясь вывернуться. Хорошо, что у Леопольда была куртка с таким удобным воротником. Рихард слегка повернул запястье, и теперь шов воротника под мехом врезался ей в горло.

Если Клавдий найдет способ связаться с Леопольдом — Рихард обязательно ему сообщит, что этим воротником было очень удобно душить людей.

— Врешь, сука, — он не стал отказывать себе в удовольствии снова ее встряхнуть, не ослабляя хватки. Все-таки она индивидуальный помощник и должна помогать ему справиться с непреодолимым негативом. Можно даже башку ей оторвать, если сделать это сейчас — не придется писать объяснительные новому куратору. А башку она все равно потом на место приладит.

— Врешь, — повторил он. — Почему ты сказала, что его убили?

— Потому что люди так сами… люди убивают себя не так… — хрипло ответила она. Больше не пыталась вырваться.

— А как люди убивают других людей ты знаешь, а?! — Вот сейчас он готов был сказать ей правду. Она ведь наверняка сама догадалась. У Рихарда дома лежали все доказательства. На бумаге, в запертом ящике, чтобы она не могла достать. Он никогда не смотрел на них под камерой. А теперь еще и Питер умер, какой смысл молчать. — Конечно, людей убивают только такие мудаки как я и ты, или такие отморозки как Волански, но есть те, кто выше этого, правда?! Кто никогда не стал бы таким заниматься, потому что они такие, сука, святые, что небось дренажи ставят, чтобы радугой изнутри не разорвало?!

Он осекся. Разжал руки и раздраженно вытер кровь рукавом. Марш молчала, даже забыла имитировать сбившееся дыхание человека, которого только что душили.

— Ну, давай, — наконец сказала она. — Давай, Гершелл. Нам же надо все в точности повторить, давай повторим тот эфир, на котором Леопольд оставил весь свой рейтинг. Мы же нихрена ничему не учимся.

— Кто тебя просил? — спросил Рихард, кончиком пальца стирая пятна крови с белых вязаных петель. — Зачем ты вообще полезла к сопляку, он же был безобидный, хоть и дурак… Кардиган испачкала, засранка…

— Ты меня чуть не задушил, — усмехнулась Марш. — Ну, будут сеансы разоблачения?

— Когда приедет Хоффель?

— По моим расчетам, часа через полтора. Значит, Поль все-таки решил меня убить.

— Удивительно, правда?

— Гершелл… Ты знаешь, кто взорвал центр Лоры Брессон?

— Да. Я почти уверен.

Рихард смотрел, как красные пятна ползут от воротника ее куртки к рукавам, а потом стекают ниже. Как черная куртка Леопольда превращается в алое пальто. Как Марш прячет руки в карманы — теперь не видно, как нервно подрагивают ее пальцы. Рихард знал, что она давно не была так близка к настоящей Марш.

— Это сделала я? — наконец спросила она.

Рихард снял очки. Теперь он сидел в кресле, а Марш по-прежнему стояла у окна. Он подвернул манжету так, чтобы стало видно браслет.

— Нет.

Красные сигналы, россыпь гранатовых зерен в темном серебре, и одна искра зеленой правды.

Они улыбнулись друг другу. Марш поправила воротник, Рихард смахнул невидимые капли крови с рукава. Она пропала, и следующие полтора часа Рихард не думал ни о ней, ни о Клавдии, ни о Карле Хоффеле. Он изучал местную программу для расчета эффективности маркетинговых стратегий.

…

Ночная тишина погружалась в шорох прибоя, и Клавдий хотел бы слушать его вечно. Даже если бы это называлось смертью.

Пусть смерть будет такой. Клавдий жил, почти не чувствуя жизни, и даже не мог разочароваться — нужно было держать себя в руках. Самоконтроль и эйфорины, иначе все станет как раньше. Как раньше, когда он был счастлив.

Но сейчас не было тех эйфоринов, только дурной синтетический морфий и боль, которая торопилась выбраться из его тела, прогрызая путь наружу. Торопилась, но никак не могла. Видимо, Клавдий держал ее крепко.

И слушать прибой было нельзя. Потому что последнее утешение, которое у него осталось, нужно было принести в жертву.

— Аве… аве, Арто.

Это были такие тихие слова, что он их почти промолчал. Но она услышала.

— Тебе нельзя говорить. Орра запретила. — Арто говорила через наушник, а не динамик и пропускала голос через специальный модулятор — такие использовали для тяжелобольных, буйных заключенных и совсем маленьких детей. Модулятор укутывал голос в велюр, заглушая и рассеивая его.

— Мне нужно…

— Я вывела консоль под твою левую руку. Ты можешь отдавать команды и печатать вслепую, — Арто невесело усмехнулась. — Никуда не торопись. Тамара в порядке, она… в соседней комнате. Скоро Гершелл отвезет ее в город.

— Нельзя…

— Так нужно, Клавдий. Плохо что ты проснулся до того, как Орра привезет твои лекарства.

— Кто это… кто…

— Орра Уледдлала — женщина, которая тебя лечит. Она до сих пор жива, и я этому почти рада. Не говори больше. И не открывай глаза.

Голос Арто не мешал тишине погружаться в прибой. Странно. Клавдию редко нравились человеческие голоса.

«Тамаре нельзя в город».

Он набирал это сообщение целую вечность. Это были очень важные слова, нужно было собраться с мыслями, все устроить и кого-то спасти — Тамару, конечно, еще, видимо, себя — но Клавдий набирал их так, чтобы не спугнуть ни одной мысли. Мысли замирали под прицелом морфия, каменели, но в любой момент могли ожить и разлететься.

Мысли — как каменные птицы. Забавно. Вот, кажется, они и разлетаются.

— Вам обоим нельзя здесь оставаться, — равнодушно сказала Арто. — Поль опасен.

«Поэтому ты нас сюда привела?»

— Я не приводила Тамару. А ты сам искал Поля, я лишь помогла тебе его найти. Поль жалеет, что так получилось. Он говорил, что ты сделал какое-то великое дело, и что для него было счастьем работать с таким человеком, как ты. Он даже хотел тебя быстро убить, — Арто тяжело вздохнула, — расстроился, когда я не дала. Поль считает, что хотел сделать доброе дело.

«Тамару нельзя надолго оставлять одну».

— Твоя дочь вчера вспоминала, как ела живых рыбок. — Клавдий слышал в этих словах улыбку. — А потом сказала, что кругом поганые ублюдки, которые не хотят тебя лечить, и просила меня все сжечь, чтобы все сдохли.

Клавдий знал, что должен чувствовать тревогу. На случай, когда твоя пятнадцатилетняя дочь просит сжечь всех заживо, был разработан четкий алгоритм действий. Там, в Среднем Валлейне, где Клавдий должен был носить себя, как мундир, полагалось поступать так, а не иначе. Но здесь был только прибой, голос призрака, запертого в сети, а из открытого окна пахло синей ночной прохладой и остывающим песком. Поэтому Клавдий нашел силы улыбнуться.

«Ей было три года. Мы нашли на берегу большую друзу дрейссены. Это моллюски. Я рассказал, что это такие живые зверушки, просто они все время сидят в домике и никуда не хотят выходить. И зачем-то сказал, что морских моллюсков едят сырыми, прямо из раковины. А потом мы остановились купить у рыбака змею на ужин. Я обернулся и обнаружил, что Тамара ест каких-то мальков. Сидит у тента, там рыба дохлая пополам с живой, ил, вода, чешуя. А она ловит этих несчастных рыбок. И ест».

Клавдий не пустил в сознание мысль о том, зачем рассказывает об этом Арто. Он печатал это воспоминание долго, очень долго, и каждую секунду мог задаться вопросом, стоило ли оно того. Промахивался слабеющими пальцами мимо клавиш, листал подсказки, которые пытались угадать дрейссену в «тдрйене» и моллюска в «мллуске». Печатал, и далекий день, полный умирающей на закате жары, врезался в каждое угаданное слово.

Клавдий недавно думал, что не может найти правильных воспоминаний, милых историй и светлых глупостей, которыми принято оправдывать любовь к своим родным. Что он любит Тамару едва ли не потому что так положено, и сам не очень понимает, что это за любовь и что это за человек, которого он называет своей дочерью.

Там, рядом с пустеющей под орхидеями могилой Эммы это было правдой. Здесь, в синем ночном шорохе и одурманенной морфием боли, он мог вспоминать, что любит Тамару не потому что этот пункт содержался в предписаниях Дафны. Что глупости бывают разными, и бывает небо на закате, холодное змеиное мясо в холщовой сумке и ребенок, который ест живых рыбок и улыбается тебе, потому что очень тебя любит и рыбки попались вкусные.